i can't see you in the dark

Реальная ирреальность иллюзорного бытия — как след дыхания на стекле. Скомкать листы: рисунки заснеженных вершин облаяны смехом одноклассников.

_________ реже(т) _________

Забывать про свой возраст, зная о своих проблемах. «Ты думал, что мы до конца наших дней будем играть у меня в подвале?» Уязвимость прячется сначала в теплых местах. Хочется согреться. Летом лежать на сочной траве, жадно впитывая носом запах угасающего детства. Никаких слез, просто желание вместе придумать, вместе (с)бежать, заставляя двигатель работать. Мир как тот механизм, что Дастин отдал в своей комнате. Туннели вьются в подземных мирах, а хочется наверх. Я так устал быть в холодной тьме, что хочется наверх. Реальность встречает его укусом крапивы: хотел впитывать запахи и бежать, не забудь про нее, потому что она тоже растет здесь. Она — часть этого мира. А я?.. Становится сложнее закрывать бреши в тонущем корабле. «Я как тот корабль», - думает Уилл со сгибающей напополам улыбкой. И он бы надрывно объяснил, почему так думает. Но слова у него, незадача, тоже утекают сквозь проделанные бреши. Лет через десять будет стоять и объяснять другим про «Сердце тьмы» Джозефа Конрада, про манящие очертания давно забытого, про подсознательное на диком острове, в котором клыки и когти: пасть, которая хочет перемолоть тебя. Сознательное съеживается от страха и хочет бежать в отрицание, в сознательном есть место идеалам и морали, которые каждый раз не выдерживают испытания, когда хотят понять природу того, что стоит у истоков, чему вот уже сколько.. более двух миллионов лет? - Чем-то похоже на «Повелителя мух», - отзывается голос Майка из другой вселенной, у него почти исполненная мечта, в ней есть осколок, которому удается постоянно поблескивать на солнце прыгающим зайчиком, залезая в пыльные углы чужой памяти: смотри, я понимаю тебя. (Уилл не знает, что Майк делал еще этим осколком; удивительно, что мысли, выпрыгнувшие в реальность из чужого сознания, меняют очертания и, подобно теплому пластилину, вдруг превращаются во что-то другое. Может, именно поэтому Майк искренне верует в существование магии — и годы не отнимут у него этого, когда он позволяет себе возвращаться к радости первооткрывателя, которая стремительно прошибает все нутро) Уилл движется по пути наименьшего сопротивления: сказать «ага», открывая ему туннели холодных пещер из прошлого. Стена. Тут заперто. В голове продолжать их диалог, как продолжать все «если», бросая кубик, нарушив законы мироздания, которые когда-то негласно объявил неприкосновенными в единственном государстве на своей серой планете. В его днях — осенних (в особенности) и летних, зимних (праздники и подарки) и весенних (никогда не было) — константой тоже остаются бреши, слепые пятна. В искомых/заданных начинаешь путаться, не понимая, ты написал так y/x/z или же вполне конкретное число. Человеческий фактор. Глупый человеческий фактор. В одной из реальностей, созданной подброшенным кубиком, они с Майком так и не говорят самым последним летним днем, отдаляясь глухими стенами, в которых каждый невредим и неопасен для другого. Как Алькатрас. Как гроб! Никто сюда не проникнет, но и ты отсюда не выйдешь. Обесценить самое ценное, почти алхимия, это же надо, магия, превратим золото во что-нибудь, что не будет блестеть и легко сломается? Эту жизнь Уилл Байерс проживет в роли призрака. Все краски мира выкачивают из немого, вяжущего на языке фильма: апатичные дни, зацикленные в бесконечном повторе. Единственная мысль, пузырем всплывающая на поверхность: это не моя жизнь. Есть и другие. Он возвращается к точке возврата. Последний чек-поинт, уместившийся в памяти приставки, на которой осталось слишком много царапин: словно досталась ему от кого-то. Кого, думает он, проходясь пальцами по наклейкам с динозаврами. А потом вспоминает, как учился рисовать этих самых динозавров: как ему было стыдно за каждую неудачную чешуйку, как было стыдно за кривые рты и отнюдь не устрашающий вид, как было неловко, когда вся их мощь (ее восторженности было гораздо больше, чем два миллиона. Примерно в сто раз больше) превращалась на бумаге в лучшем случае на умиление странными существами. - И все-таки, не забывай, какими бы они ни были — они тоже часть этого мира, - когда Майк смотрит на рисунок, у него на губах улыбка, а у Уилла начинает чаще биться сердце: его резко откидывает назад, в немом крике заходится тот, кого могло вот-вот разорвать, он кричит спасибо, спасибо, что спас, что кинул мне якорь; Уилл не знает, не понимает, не может объяснить, какая магия заложена здесь: вдруг открывается этот портал, прямо туда, где тонут, где погибают люди, где апатия съела вселенную. Отягощающий и никому не нужный вариант реальности, занимающий так много памяти, что не хватает на другие чек-поинты, но если играть в эту игру снова и снова, то понимаешь, что ты что-то упустил и на самом деле это еще не тупик. «Ты думал, что мы до конца наших дней будем играть у меня в подвале?» — снова громогласно проносится фраза, даря озноб. после нее будто все кости домино начинают падать; оказывается, когда они упадут, картинка станет до нелепости понятной, расставляющей все на свои места. Туман рассеивается, глаза в глаза: прозрачная гладь, в которой больше не поплывешь, мне стало слишком тесно. Оказывается, если слишком долго строишь туннели под землей, то там, снаружи, тоже что-то происходит. *** Один мальчик описывал реальность с точки зрения законов физика: выверенные формулы исключали ошибки. Когда жизнь вела его вглубь людских взаимоотношений и пыталась сбить с пути, он перекладывал все на хрупкие плечи логики. Второй мальчик верил в законы кармы, не очень разбираясь в физике. Он верил в совпадения и магию: с любопытством, с жадностью и скептицизмом. Третий мальчик сидел перед сценой, на которой вселенная с подолом из звездного неба кружилась в танце со временем, а смерть пела им песню. Обрывки спектакля видел каждый. Но когда третий мальчик спрашивал других о том, видели ли они странные тени за кулисами, то они качали головами. *** Созвониться с Майком и спросить про планы на новый год с закрадывающимся страхом: за Уиллом следят глаза, он сжимает-сжимает-сжимает-сжимает зубы, чтобы не проболтаться. 14, 15, 16. Не возвращаться к тому разговору, «все нормально?», молчание, чек-поинт. Не готов вернуться к дождливому воспоминанию, где ломается хрупкий дом и единственная обитель, оплот детства: пути назад не будет, но в разрушении существует потенциал для создания, поэтому сознание выплевывает этот момент, как косточку, а косточку легко посадить, а потом гулять по саду, листья деревьев в саду объедают птицы и насекомые: они такие жадные, как чума, а потом Уилл понимает, что насекомые и животные в этом мире состоят из единой материи, той самой, из которой сделаны тени. Открыть глаза, понимая, что это сон. ..Через десять лет обнаружить себя, стоящим на занятии в, надо же, высшем учебном заведении. Произнести в конце фразу «похоже на Повелителя мух», улыбнуться, потому что за воспоминанием тянется ниточка к динозаврам: взгляд падает на собственный пенал, лежащей на парте. На нем наклейка. Сколько у него их было, а? - Прости, я хотел спросить, мы.. говорили об этой книге? – спрашивает Уилл в одном из теплых дней, нарушая тем самым покой вечно голодных. Голос Майка шипит. Ему двадцать пять, а они говорят по рации. (расстояние между ними в столько же метров, сколько лет должно было быть динозаврам) Как в детстве. И Уилл думает, что этот факт, во-первых, совершенно закономерен. Естественен. В его сознание такой паттерн совершенно привычен, записан как любое негласное правило, обеспечивающее нормальное представление о функционировании мира: вроде того, что по утрам встает солнце. По утрам нужно почистить зубы. Вещи, которые будут верны везде и для всех людей. Универсалии. - Ну, должно быть так, - вдруг Майк отвечает задумчиво, но его фраза будто составлена, записана кем-то, транслирующим воспоминания о чужой манере речи. – Как думаешь? - Наверное.. на День благодарения.. – какое тепло, думает Уилл, почему он подумал, что день теплый, если камушек под подошвой перекатывается по слегка заснеженной дорожке, а его взгляд натыкается на голые деревья в окутавшей тьме. Во-вторых, вспоминает он судорожно первую мелькнувшую мысль, есть в этом всем что-то странное, как ощущение сна или дежавю. Уилл пытается вспомнить, о чем они говорили. О том, получится ли встретиться на День благодарения? А когда он возвращается домой, то бежит к полкам с книгами, пальцы трясутся-пляшут-сжимают книги, страницы, корешки; глаза читают, он бросает книги на пол, телу жарко, будто солнце начинает обдирать первый слой оболочки: физическая, затем духовная, если она есть, цепляйся за веру в ее существование, как в существование тех, о ком мы знаем из-за их косточек: вот, я бережно кисточкой протираю твои, ты существуешь и ты есть, а они — в нас, все рисунки о них, больших и громоздких, говорящих песнями китов, киты и динозавры говорили на одном языке, ты можешь себе это представить? Ментальная вспышка: понимание. Уилл улыбается. И плачет. - Твой друг когда-нибудь к нам приедет? Мы его увидим? Мистер Улисс у него фамилия как у писателя или это был главный герой мама смотрит выстраданным взглядом он качает головой и выписывает таблетки «тебе нужно ложиться в одно время и завести друзей» в комнате спрятаны открытки которые он себе отправил и адрес подписан в графе отправитель «Майк Уиллер» и адрес которого нет если туда отправиться и посмотреть на карту то заброшенное здание стоит нетронутым вот уже десять лет - Да, Майк, лучший друг Уилла.. - Хватит придумывать вещи, которых нет! - Вчера вечером я написал сюжет целой книги! (чтобы забыть об этом через пять лет и сделать о ней презентацию) - Я тебе верю. (на самом деле мне никто не верит и никто не видит вещей которые вижу я) - Посмотри на их ноги, вот кто был бы настоящей катастрофой в качестве партнера по танцам! – в музее естествознания в Лондоне в первый раз мы вместе; так захватывающе смотрим вверх, и твой голос отражается от стен. Ночь музеев бесплатна и, говорят, экспонаты оживают (кажется, ты увидел это в каком-то фильме?..). Даже если и так: я очень сильно в это верю и вот уже через минуту моя память переносит нас в рассказ, который ты не читал. Я объясняю тебе правила игры: - Мы не должны менять историю, - и иду по выстеленной антигравитационной тропе, чтобы каждый наш шаг не был похож на взмах крыльев бабочек. Ты смотришь в бесконечность уходящего дня, спеша с тревогой на запад, потому что я слышу, как бьется твое сердце: ты чувствуешь чужую боль. Ее создали ради забавы и убийств, я не говорю тебе этой части, потому что мы не обязаны делать так, как делали другие. - Уилл! – правила для тебя — пустой звук, когда дело касается тех, кому грозит опасность. Тебя тянет к ней магнитом. Раздается рев: болезненный, громкий и яростный. – Она в беде! - Майк, нам нельзя, понимаешь, нам нельзя, это.. - А если бы на ее месте был ты?.. Сжимаю волю в кулак. Чувствую тяжесть нескольких реальностей, разбивающихся на куски. Я еле-еле держу их, но ты не видишь этого. На твоих пальцах кровь, твоя одежда в крови, ты смотришь на нее так, будто, даже если не виноват в этом: все равно не хотел. Даже если ты вернешься, она останется. - То тебе бы пришлось оставить меня! Это важнее тебя, меня, ее, это.. - Отпусти. - Что? - Отпусти этот мир. Не держи его. Я заберу ее в свой. - Ее?.. Чужой голос меняется. И облака плывут, и охотники близко, мистер Улисс в сафари очень смешной, он будет ругаться и отнимет книжки, интересно? Его голос раздается из мегафона: ВСЕМ ПОСТОРОННИМ ПОКИНУТЬ ДАННЫЙ ВРЕМЕННОЙ ПЕРИОД (у него опять припадок). - Ее, Уилл, - Майк взрослеет с каждой минутой, меняется, становясь неузнаваемым (я не видел тебя взрослым, я помню только то время, когда тебе было четырнадцать), голос тоже меняется, становится увереннее и не дрожит в сомнениях. Игрушки динозавров рассыпаны по ковру, красный малиновый джем течет по пальцам, Уилл взял из холодильника, хотя мама собиралась сделать торт с малиновой прослойкой, как раз на день рождения (доктор Улисс говорил что-то про птср). Естественный порядок вещей, отбор, самые слабые умирают от зубов и когтей самых сильных (он видит, что тени сгущаются в углу, медленно ползут к нему, готовясь съесть все: и слезы, и джем, и остатки придуманных миров, и чужой образ (беги, уходи быстрее) ). Уилл закрывает глаза, запоздало понимая, кого именно Майк решил забрать в свой мир. Она: раненая и дикая, пытается укусить его, не понимая, что он пытается помочь ей. Она: каждый раз заставляющая полыхать мир, возрождаясь из пепла снова и снова. Она говорит ему: Майк, у меня есть сестра. Спаси ее. И он помнит, что она отзывалась пением китов в его снах. Она благодарила его. *** Рассвет. Солнце восходит с востока, Уилл идет чистить зубы. Где-то в коробке лежит «Сердце тьмы», но Уилл еще не читал эту книгу. - Прости меня, - лето подходит к концу, и Уилл протягивает Майку сборник рассказов Рэя Брэдбери. - А ты — меня, - Майк протягивает ему фигурку из пластмассы, чтобы та могла уместиться в пенале. Они стоят, молчат, улыбаются. Уилл бережно гладит голову динозавра пальцами и думает о своем сне, который казался реальным. И когда уезжает, то выдыхает на стекло автомобиля, рисуя маленького динозавра. Реальная ирреальность иллюзорного бытия.