Seventeen

Небом давно уже завладела ясная лазурь, которая так безбожно проглотила в своей пасти последние сверкающие ночные звёзды. Льющиеся яркие лучи восходящего солнца стучались в каждое окно, но вот на их пути, наконец, явилось и два совершенно раскрытых настежь, в которые они тут же нагло ворвались. Освещая узенькую комнату, эти небесные посланники окрашивали слегка пожелтевшие белые обои на стенах в яркий оранжевый и заставляли переливаться и блестеть наклеенных на них золотых птиц. Застывшие в какой-то совсем причудливой позе, они взлетали к самому потолку, расправив свои бумажные широкие крылья. Птицы устремляли в него свои головы, размеры которых были совершенно непропорциональны телу, а клювы, вырезанные острым треугольником, у некоторых были и вовсе ободраны или отлеплены от обоев. Может показаться достаточно странным, что у уже довольно взрослого парня налеплено на обои что-то подобное этому. Дедушка не раз говорил Зеницу о том, что нужно снять эти кривые вырезки, и даже порывался иногда сделать это, пока блондина не было дома. Однако позже смирился. Только вот бывало: заглядывал в комнату и, презрительно осмотрев блестящих птиц, ворчал о том, что подобное безобразие уже нельзя встретить и в комнате маленькой пятилетней девочки. Зеницу смеётся в такие моменты и говорит, что именно так себя и чувствует, а старику нечего ответить – недовольство проходит вмиг от солнечной улыбки, и он, почесывая седые жидкие волосы, уходит, думая, что, возможно, всё не так плохо. Сам же Зеницу любил этих птиц. Он оглаживал пальцами бархатное крыло каждой маленькой птички утром и перед сном. Парню казалось, что каждый блеск, который отрывался от тонкой золотой бумажки, летел по воздуху и падал прямо на него, рассыпался и скользил по всему телу, даря не только какое-то странное лёгкое счастливое безумие, но и тепло. Вот и сейчас, сидя на расправленной кровати, Зеницу позволял тёплому лёгкому ветерку подхватывать, развевать его короткие блондинистые пряди, а сам парень оставался неподвижно, задумчиво глядя на шестнадцать разлетевшихся золотых птиц, которые как осколки стекла ловили каждый солнечный вздох лучей. Карие чуть помутневшие глаза изредка моргали, прищуривались, а потом вновь потуплено глядели. Пухлые сухие губы то сжимались, то разжимались, порой с них слетал тихий шёпот, обрывки слов или глубокий вздох. Единственное, что ещё прерывало воцарившуюся тишину, так это шелест листьев за окном, да пение птиц, которые со всей своей звонкостью живо кричали в самое небо. — Моницу? Моницу, ты проснулся уже? — Вначале послышался всего лишь голос за окном, но потом что-то ударилось о стену с такой силой и скрипом, что деревянный подоконник застонал, а парень, вздрогнув, обернулся, сжав в кулаках на груди голубую ткань пижамы. Но вскоре за окном выглянула темно-синяя копна волос и огромная какая-то квадратная улыбка. — Я так и знал, что ты будешь в кровати всё ещё. Где твой телефон? Я уже устал писать тебе! Агацума замер на пару мгновений, но после соскочил с кровати, чуть не запутавшись в белом одеяле, что в следующую же секунду осталось лежащим на полу. Зеницу бросился к окну, на подоконник которого уже свесил свои руки с закатанной по локоть белой рубашкой юноша. — Иноске, ты дурак? Ты зачем залез сюда вообще? Так же легко упасть, слезай скорее! — Я в чужом дворе нашёл лестницу, видимо, кто-то забыл её занести. Ну, вот, решил попробовать тебя удивить. Да ты не бойся так: я и выше залезал когда-то, а у тебя тут всего второй этаж, — Иноске замялся немного, а зелёные глаза скользнули по комнате. — Ты сам же знаешь, что твой дед не разрешает мне заходить в ваш дом, да и вообще общаться с тобой так. Что же мне ещё оставалось делать? — Ты мог бы подождать меня снизу, за домом. Я бы оделся и вышел… — Ага, знаю я это! Пять раз бы успел посмотреть в свой телефон! Я первый хотел поздравить тебя с семнадцатилетием, понял! Компачиро наверняка ждал полуночи, чтобы отправить тебе что-то, — Иноске с нахмуренным выражением лица, но с покрасневшими щеками протягивает и кладёт в маленькие ладони бумажную золотую птицу. Уже семнадцатую по счёту. Зеницу наклоняется ближе к окну. Тёплые губы коснулись чужого лба, и с них сорвалось тихое "спасибо". Мелкие кроткие, но трепетные поцелуи один за другим спускались по нежной коже к щекам. Спальная рубашка, застёгнутая лишь на половину, съехала правее, совсем оголив тонкое белое плечо. Однако тут же ладонь Хашибиры накрыла его, притягивая хрупкое тело ближе. Горячее дыхание скользнуло по лицу Агацумы, и тут же губы Иноске вовлекли под тихий стон в мягкий поцелуй.