Тринадцатое октября. Немецкие силы отступают, Красная армия заняла правый берег Пятнадцатое октября. Рига взята. Столица очищена от коричневой чумы спустя три долгих года. Не малой ценой.
Райвис был растерзан после лет оккупации. Не будь тот самим воплощением страны, а обычным парнем, каких, латышей, было множество, - уже бы умер от ран, погиб от усталости, сложил бы крылья от вольной пули гестаповца. Райвис часто плачет, будь то небольшое напряжение, будь то удар обо что-то, будь то грустная романтическая история. Однако сейчас он уже не мог лить слёз. Не было сил пролить и слезу. Казалось, все слёзы исчерпаны на много лет вперёд. Сухие глаза смотрели отчаянно и рассеянно.
Боль повсюду. В него не раз попадала пуля, однако умереть от выстрела так просто он не мог. Но причинить боль всё ещё можно. Поэтому хрупкое тело Райвиса было усеяно пренеприятными ссадинами, ранами и порезами, которые крайне долго и неохотно заживали. Это всё жгло огнём. Жгла вся эта боль и то, через что ему пришлось пройти. Наверное, ничего страшнее того, что он пережил, в прошлом не было. Да и то ещё не конец. Советы освободили только половину его маленькой страны, однако с самой значительной точкой на ней, столицей. А далее врагов нужно ещё гнать и гнать обратно к западу, что тоже будет далеко не сразу. Райвис лишь мог вздохнуть чуть легче - его дом не разрушили до конца.
Иван помог очень сильно. Можно сказать, что он спас его. Если бы не он, то Латвии, возможно, не существовало. По крайней мере, уж точно не в том виде, что ранее. Иван тоже был изранен и далеко не весел. Около девятисот тысяч бойцов с ним тоже вернулись не все целыми. В отличие от Райвиса, Иван, как кажется, мог ещё стоять, ещё бежать и защищаться дальше. Пускай бы и на одной силе воли, но столько, сколько потребуется, чтобы небо над Европой стало мирным. Всё-таки, он всегда был сильнее и физически. И Райвис восхищался, целиком верил в него.
Но была вещь в которую он поверить не мог. В свои силы. Их не было больше. Всё забрал едкий трупный запах с улиц, выели пороховые залпы, звуки недобрых, чёрных самолётов и разбили тревожные огнестрельные очереди. Он думал об этих жертвах, думал о пропаганде, которую ему старались навязать, думал о том, как быстро он пал под натиском в первые годы, в первые бои. Однако, говоря, что у него нет сил, он говорил скорее про самого себя, нежели, обобщая, про всех жителей его страны. Тогда вспоминались слова, которые Райвис мельком узнал о словах, написанных в письме одним из подпольщиков - "Лишь бы будущее было лучше и счастливее!"...* Райвис просто больше не знал сколько выдержит сам, даже ни одна из средневековых междоусобиц не душила так сильно.
Он старался как мог, но... Он был не так силён в бою, хоть ему и нечего бояться ран. Для планирования стратегии он был достаточно умён, но в оккупированной стране он не мог ничего сделать, этот талант никому был не нужен, тем более у России, видимо, уже был надёжный план. Думал, проникнуть в тыл и поддерживать оттуда, но Райвис был не особо силён для этого, он быстро выдыхался и становился бесполезен для тяжёлого труда. Ему бы хотелось покинуть свою территорию, присоединиться к России, но всё это время за ним не сводили глаз. Пришлось оставаться в столице, почти что бездействуя. Однако каждый раз, когда он находил повстанцев и подпольщиков - Галанте всегда оказывался где-то рядом. Отсюда и эти раны.
Слёзы не наворачивались более. Он просто как упал навзничь на одном снежном холме, где белый, уж чересчур ранний снег был чуть ли не сразу залит алой краской, так и не вставал, с тех пор, как узнал, что в одном этом бою был одержан вверх. Его лихорадило, кажется, будто его температура поднялась на пару градусов. Он лежал под открытым небом, однако он всё ещё чувствовал, как воздуха предательски не хватало, как будто дышать приходилось через плотную ткань. Обездвиженный, как будто мышцы предательски сковал паралитический яд. Словно и из него выжимали всю кровь, как из тысяч других обескровленных.**
Ситуация была лучше. Активное контрнаступление от Союза шло уже полным ходом, и в отличие от первых двух лет в людях появлялась надежда на скорый конец. В битве за Москву уже был развенчан миф о непобедимости вездесущей немецкой армии. Это был уже восьмой удар***, блок стран Оси трещал и восточная Европа ощущала скорее превосходство сил стороны востока, чем запада. Лишь одна часть, довольно крупная, но сложная территория меж Рижским заливом и Балтийским морем стоически держала позицию и красному фронту взять было её крайне сложно. Курляндский котёл***, состоящий в основном из отступивших сил имея поддержку, выход к морю и отличную связь с рейхом, образовался недавно. И уничтожить это гнездо было крайне трудно.
Казалось, можно праздновать небольшую победу - продвижение, надежду, конечно не считая этого проклятого котла. Однако, кажется, что вот и всё. Ещё чуть-чуть, и он то ли прикажет долго жить, прямо тут, то либо провалиться в сон, длиною в несколько месяцев, пока не затянутся все шрамы, пока дышать не станет легче, пока мысли не очистятся от слоя яда и желчи, которыми тяжко травят и жалят мрачные, чёрные воспоминания за столь короткое время. Нет больше силы страдать, терпеть бессонные ночи, помогая партизанам и раненным, видеть трупы и ждать конца кошмара.
Вдруг его окликнуло что-то. Он не расслышал что. Казалось, сходя с ума, что скорее это ветер играет и ему нечто послышалось такое, что выговорило по буквам его имя и с нежностью отправило в полёт, донося до его ушей
— Райвис, — Повторяя, с аккуратной опаской проговорил голос, наивно и чутко.
Галанте, дав себе пару секунд на размышление, узнал этот голос. Иван. Даже не верится, что он. Точнее, ожидаемо, что он будет вместе с армией, которую ведёт и была вероятность того, что он посетит столицу Латвии, но прямо здесь Райвис не ожидал его. Он стоял где-то, где его не увидать, но это был точно его голос. Иван, сам уставший, заметил, что товарищ не может и повернуть головы от изнеможения. Видеть и слышать кого-то близкого по духу, не убитого, не свихнувшегося и не сломленного, было крохотной крупицей седой радости для обоих.
— Что же тебя так потрепало, — с тихой заботой, не в упрёк пробормотал он, сам же чувствуя, как сильно, вместе с ним, "потрепало" и его.
Иван обратил внимание, как на щеке виднелась широкая царапина от пули, как сапоги сохранили пятна чей-то крови, как помята была его одежда, а также то, что так несвоевременно в октябре, шёл лёгкий снегопад. Не то, чтобы на дворе было так холодно и нестерпимо, но Ивану казалось таковое неправильным. Его спину, из которой сочилась алыми струями крупнейшая рана, прижигал холод снега, который покрывал всё тело лёгкой дрожью. Иван, видя это, не хотел оставлять Райвиса так, на снегу и тронул того. Однако, самым страшным было то, что никого не удивляло состояние друг друга. Оба настолько пропитались этими мрачными годами, настолько впитали всё горе своих народов, что они, казалось бы, были в полуобморочном состоянии, несмотря на здравомыслие. Их преследовало напряжение, усталость, это давило и пыталось уничтожить их. Они оба выглядели так, словно их успели убить и сразу же воскресить, и они частично догадывались об этом. Кажется, что даже само сочувствие к другим, как бы оно ни было, притупилось, словно часть человека была раздавлена.
Он присел рядом и, наблюдая, позволил себе поднять Райвиса, обнять его. Райвис не сопротивлялся, словно Иван поднял с белой земли потерянную и поношенную тряпичную куклу. Он обвил его руками, пачкаясь его кровью, чуть ли не усаживая на колени, и, будучи одетым в толстое пальто, надеялся, что это могло хоть немножечко согреть друга. Почувствовав тепло и касания, Галанте не противился им, наоборот, приник к Ивану, прикрыв глаза и наслаждаясь хоть какой-то теплотой во всех смыслах этого уютного слова. Стало действительно слегка лучше. Он чувствовал хваткие пальцы, удерживающие его, и те, словно держали его ещё в сознании, не давая потеряться в тёмных пучинах апатии.
Увидев, как Райвис закрывает усталые глаза и медленно моргает ими, как перед сном, Иван внимательно взглянул на его лицо. Он разглядел, как алебастровую кожу уродовали багряные пятна травм, полосы порезов, ссадины, как у волос проступал редкий холодный пот. Словно кто-то ржавым гвоздём поцарапал белоснежный мрамор, а тот, сквозь поры и повреждения начинал стыдливо окрашиваться то в слабый синеватый, то в горящий розовый, то в болезненный жёлтый, а то и вовсе - сам мрамор, не выдерживая, кровоточил. Тогда Иван, всё ещё крепко прижимая его, почувствовал странное тепло от Райвиса, словно у того была простуда. Это температура? Он успел заразиться за годы оккупации? Переутомился?.. Подумав о таком неприятном варианте развития, он, склонил голову к нему и, в силу старой, нелепой привычки коснулся губ лба Райвиса, проверить.
Коснулся губами и приник, так, будто бы Райвис был ему кем-то вроде младшего брата. По сути он всегда так к нему относился и их неформальное отношения плавно перетекли в теплоту. В некоторое братство, не по крови. Он внимательно прислушивался к ощущениям и только думал о температуре Райвиса. В Райвисе, сквозь нежелание ни мыслить, ни двигаться проявилось приятное удивление от такой близости, которое разлилось огоньком по всему телу сгустком энергии. Но внешне тот не мог шевелится, не мог изобразить это удивление, распахнув пошире глаза и всё ещё ничего не мог сказать Ивану. Ему лишь запоминать это и ощущать. Он чувствовал его губы на своём лбу, тёплые и неподвижные, и, немного, Ванину щёку, которая была, наоборот, холодной от улицы и это жаркое дыхание, которое он частично ощущал макушкой, сквозь запутавшиеся в колтуны волосы. Иван понял, что температуры, к счастью, нет вовсе. Однако, отчего-то, Ваня вовсе не спешил разнимать такой "поцелуй" и, казалось, приник ещё сильнее - теперь уж точно не с целью измерить температуру. И, казалось, что они так замерли единой скульптурой, пока где-то там, вдалеке, поднимали красные флаги, победные товарищеские знамёна и на фронте, и в столичном городе.****
Вдруг раздался свист, хлопок, словно выстрельнули в небо, и городские крыши были озарены яркой вспышкой. Галанте нашёл последние какие-то силы, дёрнулся в сторону, уже в силу коварной привычки: слышишь звук - прочь беги. Он крепко вцепился в огромное пальто, удерживающее его, и отчаянно заёрзал сапогами, ещё не до конца понимая, что он хочет: или укутаться, чтобы защититься, или оттолкнуть, или уползти прочь и спрятаться. Прошло пару секунд, сверкающий хлопок повторился, однако Райвис сообразил, что не было ни осколков, ни крови, ни жертв, что странно.
— Посмотри, посмотри! Видишь? Салют! — Иван радостно прошептал Райвису, ласково прижал и чуть дёрнул того, чтобы и он посмотрел, пуская пар изо рта.
И взаправду. В глазах двух товарищей, уставших от бойни, начали отражаться разноцветные огоньки, красочным фонтаном неспешно поднимающихся искорками от земли к небу. Искры распускались там многоликими бутонами, вырисовывая свой, очаровательный рисунок. Райвис всё никак не мог отвыкнуть - неужели это не оружие так свистит и не взрывается что-то. Это уже не выстрелы, не взрывы, не стоны, и, к счастью, не крики из близкого Саласпилса...******
Сначала они услышали пальбу из пушек. На короткое время, торжественно разносились выстрелы, а потом - снова, но уже другой хлопок. Райвис пригляделся получше и, с силой, сфокусировал глаза на восходящих ярких огоньках. Красные, зелёные, синие, золотые, белые - они мелькали как на детской гирлянде, как на новогодней ёлочке. Оно напоминало о затейливых узорах хохломы и гжели. Райвис не заметил как заворожённо загляделся на летающие и танцующие огоньки. Такими всегда отмечается праздник и этот день тоже праздник для него, спустя весь кошмар, награда и компенсация за все мучения, за все страхи, за все притеснения.
Кончики его разбитых губ, побелевших от долгого леденящего страха, дрогнули в подобии улыбки. Самой искренней, что он мог изобразить в этом состоянии. Это самая широкая улыбка, которую он мог подарить, встречая новый мир у самого его порога. Иван её заметил и при её виде, внутри него самого что-то зажглось. Что-то доброе и светлое, словно в душе расцвёл пышный и высокий подсолнечник. Что-то дарующее золотой луч надежды в бесконечной борьбе и в бесконечной нужде защищаться.
— Ещё не конец, но это в честь
твоего освобождения, товарищ, — Иван мягко приободрил его, —
Ты выстоял.
Мы выстояли.
****
* "..Я оглянулся на пройденный путь, и не в чем мне себя упрекнуть: в эти решающие для человечества дни я был человеком и борцом. Лишь бы будущее было лучше и счастливее! Оно должно быть таким! Понапрасну не может быть пролито столько крови…" - слова из письма, принадлежащие партизану Судмалису Иманту Яновичу. В 1957 году Иманту Судмалису было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.
** "Десять Сталинских ударов" - название для ряда наступательных операций в 1944-ом году. "Восьмой удар" - прибалтийская операция, в результате которой были освобождены Эстония, Латвия и Литва. Финляндия принуждена к разрыву союза с Германией
***После войны следствием было установлено, что за период с конца 1942 по 1944 год через лагерь прошло до 12 000 детей, из кровеносных сосудов которых нацистами было выкачано в общей сложности 3500 литров крови. Из них погибли не менее 7000, около 3000 из которых не достигли 5 лет.
****Курляндский котёл - сложился осенью 1944 года, когда западная часть Латвии (исторически известная как Курляндия) оставалась под оккупацией германских войск, но они оказались зажаты между двумя советскими фронтами и это окружение не являлось «котлом» в полной мере. Вплоть до капитуляции Германии 8 мая 1945 года велись ожесточённые бои (некоторые пункты переходили из рук в руки по несколько раз). Отдельные боевые действия прекратились только после 23 мая 1945 года.
Котлом в военном жаргоне называют территорию, замкнутую силами
*****Из докладной записки начальника политотдела 43-й гвардейской латышской стрелковой дивизии: «Дивизия с боями прошла от границ Латвийской ССР до Риги, но нигде население не встречало более приветливо, чем в Риге... Горожане встречали бойцов и офицеров с цветами и красными флагами».
******Концлагерь (так же известный как «Куртенгооф»). Существовал в 18 километрах от Риги рядом с городом Саласпилс с октября 1941 года до конца лета 1944 года.
