Использовать с осторожностью

Я думаю о тебе каждый день, каждое утро и вечер, каждый раз, когда просыпаюсь и засыпаю. Когда играет какая-то песня по радио, я, сам того не понимая, вспоминаю о тебе. О твоем аккуратном носике и о том, как ты морщишься, когда музыка тебе не нравится. Я в меланхолии, и я готов запивать это тупящее чувство алкоголем, забываясь. В мерцающем стакане смешиваются виски и кола, и я вспоминаю твои сладкие губы с привкусом колы и персиков (их ты любишь не меньше пасты), а еще то, как ты впервые пробуешь мою стряпню, и деловито замечаешь, что тебе это, по правде, не нравится. Я помню все рандомные факты про тебя, о твоей жизни, в которой я не имею никакого места, и я хочу это забыть, без сомнения. — Малыш Саму, — проговариваешь ты, лежа в моей кровати, и лишь тонкая простынь покрывает твое тело. Кожа с лёгким загаром словно мерцает под теплым светом настольной лампы, и ты зарываешься пальцами в мои волосы, и целуешь, едва заметно касаясь моих губ, и так целуешь только ты. Челка прилипает к чуть влажному лбу, когда ты прижимаешься ближе, и я не чувствую мир вокруг. Или же мир находится в тебе. Ты засыпаешь на моем плече, грудь мерно вздымается от каждого вздоха, и я любуюсь тобой, потому что каждый раз может оказаться последним. Ты недосягаемая, Карла. И еще я слишком глуп для тебя. Когда ты уходишь ночью, даже не разбудив меня, я думаю о том, что так правильно и так должно быть. Ты аккуратно собираешь свои вещи, и на середине стола я нахожу свернутый листок, и твой аккуратный почерк рассказывает мне о том, что все надо забыть. В то утро, еще даже не проснувшись, я чувствую себя, словно огретый кочергой по затылку, потому что ты испаряешься, как и обычно, но в этот раз все будет куда хуже — уже послезавтра ты уезжаешь из Мадрида, и черт знает, когда я еще увижу тебя вновь. Я готов кричать и выкидываю к черту записку в мусорку (той же ночью я достаю ее обратно и перечитываю вновь). Я напиваюсь, и когда вижу Омара, такого счастливого, как никогда в жизни, я иду ему навстречу. Парень рассказывает об Андере, что у него ремиссия, и в глазах у Шана безграничная радость (может потому, что улетать он совсем не хочет; может потому, что у Андера все будет хорошо). Той ночью я вижу лишь блики и то, что я абсолютно не хочу возвращаться в свою квартиру, такую холодную и пустую, как никогда (словно мир меня покидает (возможно, так оно и есть)). Стопка за стопкой испаряются во мне, и уже не чувствую земли, ноги подкашиваются, падаю на диванчик и закрываю глаза. — Саму, чёрт, — Гусман подхватывает меня под руки и сажается, и только тогда я ощущаю свою беспомощность и бессилие, парень только хлопает меня по щекам, в надежде привести в чувство. Я чувствую привкус желчи на языке, и морщусь. — Саму! Распахиваю глаз, яркие софиты меня слепят. Жмурюсь, Гусман рядом зарывается пальцами в едва отросшие волосы. Ребе стоит над нами, держа в руках стакан с коктейлем, который неспешно потягивает. Девушка хмурится, смотря на меня, и тень ухмылки скользит по ее лицу, когда она отходит, что-то неразборчиво бросив Гусману. Парень протягивает мне стакан, возможно, с водой, и я отпиваю, не чувствуя вкуса. — Это из-за нее, да? — качаю в отрицании головой. — Мне ты можешь не врать, Самуэль. Я так глуп. И когда я просыпаюсь следующим утром в спальне у Гусмана, во рту сахара, и мне кажется, что я уже погиб миллион раз. От яркого света болят глаза, и когда Нуньер усмехается, протягивая таблетку аспирина с водой, во мне все обрывается. Глупец. Плотные шторы оставляют тонкую полоску света, и пылинки витают в воздухе, я опять вспоминаю тебя, Карла. Возможно потому, что ты всех недовольно морщилась, когда на столе было грязно; возможно, потому что во всех мелочах — ты. Когда все только начинается, и я не действую из чистой симпатии, и я вижу все твои недостатки. Твое высокомерие, твою наглость, твою злость и осторожность. Во мне начинается торнадо, потому что я уже не могу больше притворяться, что мне плевать, когда ты прикасаешься ко мне, и ночью, такой частой в те моменты, ты прижимаешься ко мне ближе, опуская мои руки на свою задницу, и произносишь в губы: — Ты видел бирку? — мы усмехаешься, видя моё недоумение. — Использовать с осторожностью? И я смеюсь, видя, как ты откидываешь голову назад, подставляя шею под поцелуи. Звенящая пустота просачивается в каждый уголок моей квартиры после того, как звон ключей в чаше успокаивается. Шторы плотно завешаны, какими я и оставляю днем ранее, а на столе лежит твоя записка, которую я так и не могу выбросить. Сажусь на диван, крутя в руках телефон, и в нерешительности набираю твой номер, думая, что я мог бы тебе сказать. Правда, что? Включаю телевизор, и заглядываю в холодильник, доставая остывшие макароны. Разогреваю, все еще думая. Написать или не стоит? Ты ясно даешь мне понять, что не ждешь меня ни в одной из параллельных вселенных, в которых мы могли бы встретиться (мы не так давно смотрели с тобой skam, и ты сказала, что тебе нравится Сана). Значит, мне и не напоминать о себе? Как только я сажусь за стол, приходит оповещение о твоей новой публикации в социальных сетях, и выжидаю несколько минут, прежде чем посмотреть — проносящийся за окнами машины Мадрид, словно прощаясь с тобой, опаляющее слепит, и ты улыбаешься на тех секундах, на которых появляешься в кадре. Ты, значит, счастлива? Три раза хотел позвонить тебе; пять раз набирал текст и удалял; на шестой раз я написал тебе «хорошей дороги, Карла», и отправил в ответ на очередную твою историю. И продолжаю есть остывшие макароны, которые уже теряют свой вкус, и телефон коротко пищит, оповещая о сообщении (признаться, руки потеют, когда я думаю, что это можешь быть ты). «Спасибо, малыш Саму». И с того момента, кажется, и нет дня, когда я не думаю о тебе по будням, выходным, утром и вечером, когда просыпаюсь и засыпаю. И я проигнорировал бирку на твоей ключице, что использовать с осторожностью, а я, на самом деле, готов пройти все круги ада ради тебя, чтобы разогреть чертову пиццу. И каждая девушка, которая крутится вокруг меня после, не может заменить тебя. Я везде вижу тебя, и твою надменную улыбку, когда ты слегка наклоняешь голову, словно для того, чтобы лучше разглядеть. Твоя кожа мерцает на солнце, и ты кажешься ангелом в этом грязном мире, который мы создаем сами. Я люблю пропускать твои шелковистые волосы сквозь пальцы, и люблю смотреть на твою улыбку, когда ты сидишь в моей гостиной. Люблю целовать твои губы, и едва заметно сжимать твои ягодицы руками, просто потому, что тебе это нравится не меньше моего. И ты покачиваешься на мне в такт, и выдыхаешь моё имя «Саму, Саму, Саму» и мне физически больно вспоминать это, стоя в душе и касаясь себя (и ты больше не появишься рядом). И день сменяется другим днем, и, вроде как, у нас с Кики все налаживается, если это можно так назвать. Мы тусим вместе, и проводим вместе время за уроками. И девушка не требует от меня сверх того, что я могу ей дать. Она просто рядом и, наверное, мне этого достаточно (но она никогда не остается у меня (а я и не хочу)). И когда до рождества остаются считанные дни, а я запираюсь в квартире и не хочу идти ни на какую тусовку, хоть Гусман и пишет мне миллион сообщений, что собирается вся школа. Он говорит о том, что Надя возвращается, и она тоже хочет видеть меня. Я продолжаю смотреть телевизор, переключая каналы, и надоедливый звонок разрывает барабанные перепонки. — Гусман, я же сказал... — я уверен, что за порогом именно он, но... — Привет, малыш Саму, — на пороге моей квартиры оказываешься ты, со своей привычной улыбочкой, — я пройду? — И губы твои, как и прежде, с привкусом колы и персиков.

Если у меня спросят, какие у меня привычки, я покажу им список, где красуется лишь твое имя.