Восьмое чувство

      Три строчки.       Две.       Одна.       И вот очередное произведение закончено. Гарри проводит пальцем по шершавой странице и закрывает книгу с глухим хлопком. В последнее время он очень много читает, по пять книжек в неделю, но признаться, это не приносит ему должного удовольствия. Ему без разницы, что это: классика, роман, детектив или современная литература. Он просто проглатывает слово за словом, не испытывая восторга от сюжетных поворотов, взаимодействий между персонажами. Гарри не помнит, когда в последний раз был настолько погружен в произведение, что мог ни спать, ни есть, пока не узнает, чем всё закончилось в итоге. Вероятно, это было в другой жизни, в жизни до. Сейчас он — лишь жалкая копия прежнего себя. Гарри ненавидит это. Ненавидит чувствовать себя бесполезным, беспомощным и ничтожным.       Всё рухнуло три года назад, когда Гарри было всего пятнадцать. Этот день до сих пор преследует его в ночных кошмарах. Каждому знаком некоторый адреналин во время игры, так, и Гарри был крайне увлечён футболом. Его назначили капитаном, он чувствовал на своих юных плечах ответственность за свою команду. Они поставили перед собой цель победить, и почти пришли к ней. У них было преимущество в два очка, но Гарри хотел закончить игру эффектно, забросив финальный гол на последних секундах, как в красивых фильмах. Вот только жизнь — это не хорошо написанный сценарий.       Гарри как раз удалось обойти соперников и выйти один на один с вратарём, как картинка перед глазами внезапно стала размытой, а ноги — ватными, тело перестало слушаться, лёгкие разрывало от недостатка воздуха, и Гарри с ужасом понял, что не может вдохнуть. Найл тогда был единственным, кто не таращился на него с широко раскрытыми от шока глазами, он пытался помочь, пытался понять, что происходит. Но Гарри не смог бы объяснить, даже если бы очень сильно захотел. Всё, на что он был способен — это судорожно хватать ртом воздух и опираться на стену, потому что все силы резко покинули его тело. В возрасте пятнадцати лет Гарри впервые столкнулся со страхом смерти, впервые ощутил её холодное, пронизывающее до костей дыхание на спине.       В тот день его отпустили с занятий и привезли в больницу прямо в спортивной форме. Пришлось провести там несколько часов, пока ему не сделали ЭКГ, МРТ, рентген и УЗИ. Позже он сидел бледный, в холодном поту со спутанными волосами и заплаканными глазами, и смотрел на свою мать, которая нервно покусывала костяшки пальцев, слушая их врача, лишь изредка поглядывая на Гарри, потемневшим от страха и волнения взглядом.       Он не понимал, почему его мама начала плакать, почему врач опустился перед ним на корточки и начал успокаивающе гладить его плечи. Не понимал Гарри и незнакомого выражения: «дилатационная кардиомиопатия»*.       Несмотря на генетическую предрасположенность, при правильном лечении, можно было победить заболевание. Поэтому Гарри находился под пристальным вниманием врачей и питался по строгой диете. Про спорт можно было забыть, сердце могло не справиться с повышенной физической нагрузкой. Гарри пришлось перевестись на домашнее обучение, это тоже была рекомендация врача. Мама сделала всё возможное, чтобы он чувствовал себя лучше. Но Гарри было плохо, как физически, так и морально. У него больше не осталось друзей, да он и не хотел общаться с кем-либо, кроме Найла и Лиама. Парни были с ним с самого первого дня и обещали остаться до конца.       Бывали дни, когда он мучился от постоянной боли в области сердца, которая потом отдавала в живот, в спину и руки. Он просыпался ночью в холодном поту, из-за того, что не мог вдохнуть, а сердце бешено стучало в висках, как правило, он больше не засыпал, просто лежал, глядя в потолок и ждал, когда сознание провалится в беспамятство. Он ходил бледный, раздражительный и нервный. Ему ничего не хотелось делать, руки опускались, а голова не соображала. Всё чаще он молился об окончании своих мучений.       Хотел ли он покончить с жизнью самоубийством? Безусловно, он об этом думал, но он не хотел оставлять маму и друзей вот так. Гарри считал такой поступок проявлением слабости, поэтому упорно отгонял эту мысль. Или же год назад он просто был парнем, который надеялся.       Но сейчас Гарри был в состоянии оценить свои шансы. Он уже давно ждал донора сердца, а найти его было практически невозможно: у Гарри редкая группа крови. Конечно, близкие и врачи его успокаивали, но он уже был большим мальчиком, и мог понять, что слова не всегда отражают правду.       Поэтому всё, что ему оставалось — это ждать. Либо своей смерти, либо донора. Вопрос лишь в том, что придёт быстрей.       Вздохнув, Гарри убирает увесистый томик в портфель и снимает наушники, которые надел специально для того, чтобы заглушить внешние звуки улицы. Он всегда читает в парке, отчасти, для того, чтобы подышать свежим воздухом, отчасти, чтобы не сидеть в четырёх стенах. Скрестив руки на груди, парень устремляет пустой взгляд на кричащих и бегающих ребят. Мальчишка с пронзительным визгом догоняет длинноволосую девчонку, и они вместе падают на траву, заливаясь громким смехом. Гарри потирает переносицу, опуская взгляд вниз.       Слишком жизнерадостные и беззаботные.       — Гарри Стайлс.       Парень убирает руку от лица, хмурясь и поднимая голову. Ему не послышалось. Он отчетливо разобрал глубокий голос, прозвучавший над самым ухом.       — Гарри Стайлс, — вновь звучит где-то поблизости, но уже намного громче.       По коже пробегает холодок, и глаза Гарри широко распахиваются, а назойливое чувство тревоги скручивает органы изнутри. Ему знакомо это ощущение. Как будто кто-то дышит в спину.       Гарри озирается по сторонам, смотря на окружающий мир диковатым взглядом. Крики детей на заднем фоне становятся тише, поблизости нет ни одной живой души.       — Гарри.       Стайлс оборачивается и замирает. Прямо перед ним стоит человек, невысокого роста, в классических черных брюках, приталенной чёрной рубашке и с красным галстуком. Его русые волосы аккуратно уложены, небольшая чёлка зачёсана немного вверх и вправо, точёные скулы, голубые глаза смотрят отстранённо и оценивающие. Гарри сглатывает, он чувствует себя уязвимым под пристальным взглядом, словно человек напротив смотрит не на него, а в душу.       — Кто ты? — Гарри ненавидит себя за то, каким дрожащим и тонким звучит его голос.       Незнакомец не отвечает. Тишина слишком сильно давит на Гарри, он нервно сглатывает, старательно отводя взгляд в сторону.       «Нужно уйти отсюда и как можно быстрее» — реверсом крутится в голове. Парень шумно дышит, думая, как испариться из злосчастного парка. Стайлс не понимает, почему этот человек вселяет в него такой смертельный ужас, но находиться в его обществе крайне некомфортно. Вариантов исхода не так много, поэтому Гарри осторожно тянется одной рукой к портфелю, но его взгляд снова возвращается к незваному гостю. Голубые глаза последнего странно сверкают, окружающий мир вдруг тускнеет и замирает, словно кто-то поставил его на паузу. За спиной пришедшего человека расправляются крылья, их чёрное оперение красиво сверкает на ярком солнце. Они огромны, достигают нескольких метров в размахе, края заострены. Это выглядит величественно и пугающе одновременно. «Гость» взмахивает рукой, и видение проходит: он снова выглядит, как обычный человек.       — Это… — выдыхает Гарри, — невозможно.       Он невольно отодвигается дальше и сжимает рукой лямку портфеля. Голова гудит и идёт кругом, страх проникает под кожу из-за чего, исчезает какая-либо способность логически думать и соображать. Взгляд лихорадочно бегает по фигуре человека, за спиной которого секунду назад были крылья. Настоящие, мать его, крылья.       — Невозможно, нет… — сбивчиво шепчет Стайлс.       Пальцы дрожат, мурашки пробегают по телу от внезапного холода, но что самое плохое — сердце отбивает ускоренный ритм. Гарри пытается выровнять дыхание, сосредоточиться на чём-то более реальном и внушающем доверие. Хотя бы на чертовой лямке, которую он сжимает до побелевших костяшек пальцев. Взгляд Гарри замирает на лице гостя, который в свою очередь выглядит невероятно спокойным, черты его лица расслаблены, прямая осанка, уверенный взгляд — полная противоположность обезумевшему от страха Гарри.       — Ты не… ты… — язык не слушается, нужные слова забываются, Стайлс беспомощно замолкает, оставляя попытку сказать хотя бы что-то.       — Ангел, — скучающе подсказывает собеседник, кладя руки в карманы и приподнимая голову вверх. — Я Проводник.       Гарри борется с желанием провалиться сквозь землю. Ангел?.. Парень недоверчиво мотает головой. Услышанное кажется полнейшим бредом. Но почему тогда присутствие этого человека сильно давит Гарри? Почему всё внутри сжимается? Парень чувствует, как начинает терять контроль над разумом и телом.       — Успокой своё бешено колотящееся сердце, — снисходительно продолжает «ангел», внезапно оказываясь ближе к Гарри. — Не хочу, чтобы твой инфаркт испортил мне прогулку.       Его комментарий задевает Гарри, ярко напоминая, что он не загнанная в угол лань. И кем ни был этот незнакомец, у него не было права разговаривать в таком тоне.       — По-твоему это смешно?       — По-твоему я смеялся? — парирует тот, поднимая брови вверх.       Гарри закатывает глаза и разворачивается, чтобы уйти. Он больше не видит смысла продолжать этот диалог. Но ноги словно прирастают к земле, и парень не может пошевелиться.       — Я ещё не закончил, — незваный гость подходит ближе, и Стайлс готов поклясться, что от него веет холодом, какой-то пустотой и отчуждённостью.       Взгляд «ангела» блуждает по телу парня, останавливаясь на самых мелких деталях, а потом замирает на его лице и глазах.       — Три месяца, — спустя целую вечность, коротко проговаривает он. — Не потрать это время впустую.       Гарри не успевает даже моргнуть, когда осознаёт, что остаётся один. Мир снова оживает, дует тёплый ветер, вдалеке слышится шум машин. Гарри, наконец, облегченно выдыхает и прикрывает глаза. Внутри остаётся неприятное чувство, низ живота скручивается от не уходящей тревоги. Недолго думая, Гарри поправляет портфель и спешит домой, надеясь почувствовать себя в безопасности.

***

      Луи поднимается по лестнице, полностью сосредоточив своё внимание на рукаве чёрной рубашки, упрямая пуговица всё никак не хочет поддаваться. Он останавливается на предпоследней ступеньке и приподнимает правую руку выше, пытаясь подцепить тонкими пальцами маленькую пуговицу.       День выдался напряжённым, и Луи необходима некоторая разрядка. Пуговица, наконец, проходит в петельку, и рукав рубашки, только что плотно прилегающий к бледной коже, подчиняется. Луи усмехается, закатывая его до локтя. Он проходит через автоматические двери, попадая в довольно просторную комнату с панорамными окнами и видом на город. Посередине помещения стоит дорогой кожаный диван, рядом с ним журнальный столик, на котором стоит пепельница. Неподалеку величественно расположился чёрный рояль, а у противоположной стены есть небольшой мини-бар. Далее, красиво декорированная перегородка, отделяющая это помещение от спальни с огромной кроватью.       Прямо сейчас главный интерес Луи — это мини-бар. Он знает наверняка, чего именно хочет. Та штука, золотистого оттенка имеет довольно приятный вкус, а главное, она поможет ему расслабиться. Мир людей так утомляет.       — Развлекаешься?       Рука Луи замирает в миллиметре от нужной бутылки, а губы трогает лёгкая ухмылка.       — Зависть — это плохо, — насмешливо замечает он, когда пальцы всё же обхватывают пузырёк, чьё прохладное стекло обжигает кожу.       — Заметь, ты сказал это, намереваясь выпить алкоголь. Не думаю, что Отец бы одобрил это.       Луи молчит, вскидывая левую бровь вверх и наливая виски в бокал. Он приподнимает голову, чтобы поставить бутылку на место, затем подхватывает напиток.       — Зейни, — Луи наигранно вздыхает, обходя барную стойку и вальяжно опираясь о стол бедром, скрещивая ноги в лодыжках, — ты же знаешь, что Ему сейчас всё равно.       — Да прям, — усмехается Зейн, кидая свой галстук в Луи, но промахивается, попадая лишь в стойку. — Вот досада, я целился в тебя, — цокает он и плюхается на диван, скрещивая руки на животе и смотря в потолок.       Луи закатывает глаза и делает глоток. Градус слишком мал для него, но виски оставляет приятное послевкусие во рту, поэтому Луи медленно кивает, облизывая губы.       — Отец закрыл глаза на нас, примерно… тысячу лет назад? — замечает он, любуясь на золотистую жидкость в бокале. — Какое ему дело до этого мира, правда? Тем более, можно подумать, я пью это первый раз.       Зейн фыркает на это, но продолжает молча лежать, болтая правой ногой. Только сейчас Луи переводит на него взгляд и снова тяжело вздыхает.       — Ты знаешь о существовании предметов верхней одежды? В этом мире принято носить их, чтобы не выставлять тело напоказ. Это считается неприличным. Так что, будь добр, надень рубашку.       — Во-первых, — Зейн поднимает указательный палец вверх, — я нахожусь в своём доме, и имею право делать всё, что захочу. Во-вторых, — к указательному добавляется средний, — мне параллельно на местные устои и нормы. Зачастую они абсурдны, нелогичны, а в отдельных случаях даже оскорбительны. А в-третьих, — Зейн приподнимается на локте и улыбается, — тебе это мешает?       Луи смеряет его безразличным взглядом и останавливается на глазах, глубокого карего цвета, смотрящих в ответ выжидающе и с лёгкой усмешкой.       — Твоё тело? Нет, — качает головой Луи и допивает виски, громко ставя бокал на стойку. — Но твоё чувство юмора раздражает, и успело надоесть за несколько столетий, знаешь.       — Тебе нужно расслабиться, — Зейн ложится обратно, видимо, созерцание потолка было весьма увлекательным занятием. — Может, сходим прогуляться? Я хочу эту штуковину… Как она называется? Помнишь, такие огромные бутерброды, поедание которых вредит печени, но люди всё равно их обожают… Гамбургер, точно, — он щёлкает пальцами, вспомнив нужное слово, после чего его правая рука медленно и безжизненно опускается вниз, почти доставая до пола.       Луи ведёт бровью и отталкивается от стола, направляясь к роялю.       — Хочешь — сходи.       Зейн приподнимает голову, следя за ним, и хмурится.       — То есть ты не пойдёшь? Да ладно, Луи, — жалобно стонет он. — Пойдем. Станем снова обычными Зейном Маликом и Луи Томлинсоном. Как тебе идея?       — Не впечатляет, — Луи отодвигает специальное сиденье для рояля и открывает крышку, с некоторой нежностью пробегая взглядом по белым и чёрным клавишам.       — Зануда, — бурчит Зейн и садится, оборачиваясь к нему и кладя руки на спинку дивана. — А если слетать в Лос-Анджелес? В прошлый раз мы неплохо провели там время.       Луи не смотрит на брата, невозмутимо закатывая рукава рубашки выше и садясь за музыкальный инструмент, размышляя, какое произведение ему сыграть. Бетховен? Моцарт? Пожалуй, лучше Бетховен, он больше подходит к настроению.       — Ты вообще меня слышишь?       Руки Луи поднимаются над клавишами и замирают в нескольких сантиметрах от клавиатуры, прежде чем взять первый аккорд.       — Луи?       Комнату заполняет тягучая мелодия, наполненная печалью, скорбью, создавая мрачное настроение, лишенное надежды. Обречённость. Луи закрывает глаза, развивая тему и слегка наклоняясь в такт музыки и поднимая голову выше.       — Отец Всевышний, да что с тобой такое? — Зейн поднимается с дивана и подходит ближе, поражённый полным игнорированием со стороны брата и его поглощённостью в процесс. — Неужели день был настолько тяжёлым?       Луи не слышит, позволяя себе раствориться в музыке и слиться с переливами мелодии. Его пальцы летают над клавиатурой, чётко попадая в нужные аккорды, время от времени нажимаемая педаль, добавляет больше красочности. Тени сгущаются, казалось бы, безвыходность положения очевидна, жизнь увядает, как забытый всеми цветок.       Но вот происходит плавное развитие второй части, проскальзывают лёгкие ноты, заметно выделяющиеся на общем плане, это даёт надежду, даёт право считать, что выход можно найти всегда, нужно лишь посмотреть по другим углом.       Зейн стоит сзади и непонимающе смотрит на Луи. Почему именно это произведение? Почему Луи ведёт себя так странно?       Ангел моргает, услышав голоса, эхом раздавшиеся в голове. Он нажимает на виски, словно надеясь, что это немного заглушит зов чужой души.       — Мне пора, — пытается он привлечь внимание Луи, но тот, конечно же, не реагирует.       Вздохнув, Зейн машет рукой и оглядывается в поисках брошенной ранее рубашки. Спустя некоторое время поисков, замечает нужную вещь на журнальном столике. Он подхватывает её и накидывает на плечи, вновь оборачиваясь к Луи.       Музыка подходит к развязке, становясь тише и замедляясь. Ложные надежды не помогли, вновь возвращается былая грусть с привкусом боли, из-за проигранной битвы. Словно человек, отчаянно борющийся за свою жизнь, сдался, оказавшись в тупике.       — Я ухожу, — говорит в пустоту Зейн, застёгивая последнюю пуговицу рубашки. — Если тебе интересно, то скоро вернусь.       Поняв, что ответа можно и не ждать, он незаметно качает головой и расправляет чёрные крылья. Ему нужно забрать одну душу, у неё остались считанные минуты в этом мире, а Ангелы всегда приходят немного заранее, таковы правила. Бросив ещё один взгляд на Луи, Зейн разворачивается и уходит.       Звучат последние аккорды, благодаря которым можно понять, что после трудной борьбы, осталась лишь одна величественная сила, покорившая мир. Всё решается лишь этой силой, практически любые сопротивления бесполезны.       Финальный аккорд растворяется в тишине, руки всё ещё покоятся на клавиатуре, Луи открывает глаза и глубоко вдыхает. Игра должна была его отвлечь, но вместо этого внутри появляется какое-то странное ощущение, как будто что-то мешает.       Сыгранное только что произведение неприятно подействовало на него, Луи обычно ничего не чувствует во время игры. Но сейчас он практически убеждён, что не просто сыграл произведение по нотам, не просто выполнил все штрихи, он понял саму суть.       Бывают моменты, когда эмоции и чувства переполняют, их необходимо выразить, поделиться с кем-то, но слова кажутся сухими и бессильными. Тогда человек ищет альтернативные способы, он творит, рассказывает свою историю с помощью посредников. Один берёт кисть, краски и холст, превращая мысли в художественные образы. Другой раскрывает чувства через танцы и движения. Третий превращает свою историю в ноты, дав жизнь новой музыке. Кто-то скрывает суть в метафорах и эпитетах, сложив стихотворение, пусть из нескольких четверостиший, но порой таких сильных. Луи сам видел это и неоднократно.       Сейчас он чувствует себя одним из таких творцов. Как будто его собственные мысли совпали с задумкой Бетховена, написавшего произведение двести лет назад.       — Что ты говорил про Лос-Анджелес?       В ответ ему лишь тишина. Луи хмурится и оборачивается, окидывая взглядом помещение.       — Зейн?       Брата нигде нет. Как так получилось, что Луи даже не заметил, как тот ушёл? Странно. Луи встаёт и подходит к окну, кладя руки в карманы и смотря на такой большой и одновременно маленький Сент-Питерсберг**. На сегодня его обязанности завершены. Остаётся только дождаться Зейна.       Луи прикусывает губу, решая, что у него нет особого желания лететь к Люциферу. Вероятно, тот и так занят своими делами, а ещё два Ангела будут только мешаться. Да и вроде Зейн хотел прогуляться по городу.       Перспектива стать просто Томлинсоном довольно заманчива. Они давно не выходили к людям, нужно наверстать упущенное. Только сначала предстоит завершить парочку дел. Лёгкая улыбка трогает губы Луи. Пожалуй, он знает, чем займётся.