Как довести брата до приятных последствий

      Этот маленький ублюдок вернулся несколько дней назад, но уже умудрился выбесить большую половину дома, за исключением, наверное, Грейс, которую вывести из равновесия, в принципе, невозможно. Пятый носился сломя голову по всему дому (и городу иногда), орал на всех, кто попадался на пути, нес что-то про апокалипсис, но несмотря на свой преклонный психологический возраст, предпочитал слоняться в старой форме академии, которая подразумевала собой слишком короткие для пацана-подростка шорты и абсолютно ненужные гольфы.       Наверное, думает Диего, произошел дисконнект его шестидесятилетнего (а еще пиздецки сварливого и считающего, что он лучше всех) разума и тощего шестнадцатилетнего тельца, в котором гормонов больше, чем во всех Харгривзах вместе взятых. Потому что Пятый, судя по всему, старается нагрубить и задеть каждого за все годы, проведенные в одиночном заточении в далеком и апокалиптическом будущем.       На мальчишку будто действовала аура «до чертиков уютного» дома: он злился на пустом месте, материл кого только видел, пил кофе из несоразмерно больших чашек, кидался ими в Клауса в моменты особой раздражительности и проделывал эту его штуку с перемещением каждый раз, когда претензии начинали высказывать ему.       Пятый довел Клауса до истерики за пару часов, Элиссон — за пару дней, с Лютером оказалось сложнее: в отличие от более лояльных родственников, Космобой предпочитал отправлять раздражителей по направлению к его старому месту обитания (читай: к Луне, но каждый раз мешали стены и потолки). Но Пятый же невъебически умный гений, доводил Первого понемногу и регулярно, перемещаясь в пространстве быстрее, чем огромные ручищи Лютера могли отправить его в больничку.       Диего довести не получалось от слова совсем — Пятый пытался. Долго и упорно. Перепробовал все шутки и пытался задеть на счет всех, ему известных, тем. Работало ровным счётом ничего. Придется брать тараном, думает подросток.

***

      — Я вот думаю, — Пятый приземляется тощей задницей на обеденный стол прямиком перед тарелкой Диего как обычно неожиданно (потому что ходить ногами для лузеров, не так ли?), — ты до сих пор один, потому что тебя папаша недолюбил или у тебя комплексы из-за Лютера?       Диего вернулся домой, сломав по меньшей мере три кости и отвёз в участок двух преступников за ночь. Ночь без сна дает о себе знать легкой гудящей головной болью, и Номер Два методично и с полным спокойствием жует блин и смотрит вперед. Впереди только торс младшего братишки в ненавистной клетчатой жилетке. Зрелище, конечно, унылое, но смотреть на довольную рожу Пятого, радующегося от того, какую колкость он смог придумать в этот раз, еще хуже.       — Ну знаешь, — опять заводит подросток, подхватывая с тарелки последний блин и отправляя его в рот. Пятый облизывает пальцы, а затем неряшливо вытирает их о фирменный пиджак. Диего натурально слышит, как в соседней комнате глубоко от безысходности вздыхает Грейс, — он ведь у нас такой сильный и большой. Везде, наверное. Ты на его фоне прямо школьник.       Диего давится тем, что жевал, и переводит оторопелый взгляд на пацана, того и добивавшегося, который сейчас ухмыляется гаденько-гаденько. Комок пищи успешно проваливается вниз по пищеводу, возвращая Второму дар речи, но говорить, почему-то, не особо и хочется. Кажется, не так должны выглядеть разговоры тридцатилетнего убийцы-недосупергероя с шестнадцатилетним братишкой.       — Неужели я прав, Диего-о, — Пятый, как истинный манипулятор, насмешливо тянет имя Второго, комично вытягивая рот в форме буквы «О». Ему весело доводить каждого, кого может. В такие моменты вся его серьезность и параноидальные разговорчики об апокалипсисе исчезают сами собой.       Кракен таких издевательств терпеть решительно не намерен, и Номер Пять подскакивает, когда тяжелая ладонь старшего с громких стуком впечатывается в стол, а ее обладатель покидает кухню, матерясь о чем-то себе под нос.       Пятый так легко сдаваться не намерен, догоняет удалившегося брата в секунду, благо непонятной херне, наделившей его способностью к телепортации. Диего, привычно топая, движется по длинному коридору, на стенах которого висят умилительные пособия по обороне для детей: спасибо папаше Моноклю за создание домашнего уюта. Подросток появляется прямо перед Вторым, который абсолютно точно такого не ожидал и чуть не налетел на пацана всем своим весом, и что-то ему подсказывает, что он раза в три больше веса брата.       — Диего, сколько тебе лет?! — Пятый следует за старшим, копируя вульгарные манеры Клауса, он канючит и строит рожицы спине Второго, легкими шажками следуя за ним, — Остановись и расскажи братишке, какие комплексы мешают жить.       Номер пять безумно горд собой, так что не успевает отреагировать на доли секунды, которые Диего потратил, чтобы вытащить из пояса ножи и метнуть их в младшего. Оружие, как нельзя лучше врезается в стену, заодно пригвоздив Пятого к ней же за многострадальный пиджак.       — Не смей меня преследовать, мелкий мудак.       Мальчишка картинно дует губы, хотя на самом деле хочется по-детски наивно топнуть ножкой. Кракен бесит Пятого, кажется, намного больше, чем Пятый его. Трюк с ножами — эффектно, но не слишком эффективно, думает Номер Пять, неуклюже выбираясь из своего пиджака и готовится к очередному прыжку в пространстве. Предмет гардероба остается висеть на двух ножах, и настает очередь Пого вздыхать из-за дыр в стенах.       Пятый нагоняет Диего уже на лестнице, вновь возникая из ниоткуда прямо у самого носа старшего. Но, в отличие от первого раза, теперь Номер Два готов к этому, поэтому мальчишка оказывается прижат поясницей к резной деревянной периле. Его торс свешивается с лестницы, а все что его сейчас удерживает от падения — руки Диего на его воротнике белой рубашки. Пятый еще в небольшой прострации после прыжка, судорожно втягивает воздух носом и цепляется тонкими пальцами за запястья брата, как за спасительную соломинку.       — Прямо сейчас, — шипит Диего, наклоняясь к Номеру Пять, так что мальчишка может чувствовать его одеколон со смесью пота и запахом недавно съеденных блинов, — я могу отпустить руки, и твое несчастное тельце полетит вниз со второго этажа. Ты уверен, что успеешь переместиться?       Пятый мог бы. При достаточной сосредоточенности, он может совершить прыжок в доли секунд, но сейчас, пацан не уверен, что сможет просто ходить, если Диего решит разжать свои «объятья».       — Отпусти меня, придурок! — Пятый старается доминировать, усиливает хватку на запястье, но Диего на это даже бровью не ведет. У младшего паника, успешно прикрываемая агрессией, работающая безотказно. Но только Кракен-то не дурак, он брата видит будто насквозь, его холодные глаза пронизывают сознание Пятого будто тысячи тонких игл.       — Неужели? Ты говнишь уже несколько дней, назвал Клауса «паршивой наркоманской проституткой», обвинил Эллисон в том, что она отвратительная мать, сказал Лютеру, что он бесполезный. Что, блять, с тобой не так?! Чего ты пытаешься добиться? Опять пытаешься доказать, что ты лучше всех?!       Младший на все это просто фыркает надменно и лицо строит недовольное-недовольное, будто это его все уже порядком довели. Пятый умудряется извернуться невероятным образом и положить Диего ладонь на заднюю часть шеи. Мальчишка выплевывает брату в лицо сквозь зубы:       — Мне не нужно этого доказывать, потому что так оно и есть.       И если в их поединке и была черта, тонкая грань между «обычные разговоры между сиблингами академии» и «тотальный пиздец», то именно в этот момент Пятый её пересёк, сходу пролетел, разорвав красную ленточку на финише.       Диего шипит «сука» и переворачивает их, швыряет слабое тело брата в стену, что была за их спинами, зажимает одно его запястье в руке, упирается локтем в шею. Он может чувствовать судорожный вздох младшего, как дергается его кадык, на секунду замечает растерянный и дезориентированный взгляд Пятого. Но уже через секунду к нему возвращается осознание, и свободной рукой он пытается то ли выцарапать Диего глаза, то ли задушить старшего.       — Ты просто сучка, — выдыхает Второй в лицо брату, — Просто шестнадцатилетняя сучка, которой надо перечить всем, которой надо бунтовать против отца, отстаивать свое сучье право на свободу. Но знаешь, что? Хоть твоему разуму и пора на пенсию, сейчас ты ведешь себя как малолетняя непослушная сучка, и тут нет нашего дорогого папаши или Грейс, которая будет целовать тебе лобик и говорить, что все будет хорошо. Здесь есть я, и ты не захочешь знать, как я воспитываю таких сучек как ты.       К юношескому горлу подкатывает детская обида, которую хочется сглотнуть, но сделать этого не получается, ведь локоть у горла находится так плотно, что и дышать получается через раз. Пятый смаргивает влагу с глаз и жмурится так сильно, что звезды искрят.       — Почему ты всегда такой, сука?! — у мальчишки в голосе столько злости и обиды, что Диего передергивает только от этого тона. — Ты был такой и тогда, и остался таким сейчас. Тебе важно лишь помериться членами с Лютером и показать папочке, какой ты молодец, какой ты справедливый, и почему ты лучше Космобоя. Но ты никогда не обращал внимания на меня. Никогда не хотел заметить меня.       Номер Пять истерит, снова брыкается, свободной рукой, закрывая покрасневшее лицо. Локоть Кракена отпускает шею мальчишки только для того, чтобы Диего смог свободной рукой схватиться за лицо брата.       — Пошел ты к черту, ублюдок, хотел, чтобы я отвалил?! — шипит Пятый, стараясь вырваться, — Я сваливаю, мудак ты чокнутый, отпусти меня сейчас же!       Второй терпит, конечно, сколько может истерику младшего, но его характер не позволяет ему сочувствовать слишком долго, и Диего вжимает его в стену торсом, усиливает хватку грубых пальцев на щеках.       — Если не прекратишь брыкаться, у меня осталась веревка, которой я связывал Клауса. Ты же не хочешь продолжить диалог с завязанными за спиной руками и тряпкой во рту?       Пятый странно дергается, но затихает, зашуганно смотря на старшего исподлобья. Второй смотрит одобрительно, отпускает лицо подростка и, схватив мертвой хваткой его запястье, тащит вверх по лестнице. Комната Диего расположена к ней ближе всех остальных, поэтому идти, волоча за собой Пятого, у которого ноги путаются чаще, чем он дышит, не так долго, и сейчас Кракен как никогда рад тому, что выбрал её. Внутри владений Диего все гиперболично черное и устрашающее: одни ножи в стенах чего стоят. Пятый думает, что она могла бы идеально подойти на роль клишированной комнаты психа-убийцы из второсортного кино, но воспоминание о роде занятий Кракена заставляет перестать думать в этом направлении.       Второй усаживается на кровать и настойчиво тянет за собой младшего брата. Пятый упирается своими до безумия острыми коленками в матрац и ерзает, пытается слезть с колен брата, отталкивается от груди тонкими ладошками, но сильные руки на талии, вжимающие мальчишку в Диего, заставляют притихнуть.       — Знаешь что, ебанный Бенджамин Баттон в теле подростка? — Второй горячо выдыхает куда-то в ключицу Пятого, заставляя мальчишку покрыться мурашками, — Если бы не твой эгоцентризм и непомерное эго, давившее на твою хрупкую, изящную шею, — Номер Пять получает весомый укус, не тот нежный и игривый, но тот, от которого кровоподтек появляется моментально, от которого Пятый вскрикивает и подскакивает, но старший так же удерживает его на своих коленях, продолжает выцеловывать какие-то особенные рисунки на шее брата, — ты бы увидел, как долго я дрочил на твой светлый образ в ванной, как искал твоих случайных прикосновений, как ебанный маньяк, как следил за тобой каждую чертову секунду, как у меня останавливалось сердце каждый раз, когда твоя несносная задница решала выебнуться на заданиях.       Пятый стонет высоко, как девчонка, когда широкие ладони Диего сжимают его бедра, притягивают ближе так, что между ними нет и миллиметра. Подросток жалобно скулит, когда член Диего касается его возбуждения, он не соображает нисколечко, то, что происходит, происходит будто не с ним, а слова Второго проносятся мимо, заглушенные, словно Пятый находится под водой.       Диего никогда не был фетишистом, но то, как изящно, до хруста позвоночника, выгибается его братишка, как сильнее его светлое личико заливается румянцем от всех тех вещей, которые старший ему говорит. Пятый, который всегда командует и злится, когда что-то идет не по его плану, сейчас плавится в его руках, жадно ластится и жаждет его поцелуев. Он полностью во власти Второго, и ему это охуеть как нравится.       — Ты, помнится, спросил, почему я до сих пор один? — грубая кожа на пальцах старшего терзает бока и живот подростка, когда руки Диего забираются под белую рубашку, — Ты не сможешь представить скольких милых мальчиков я перетрахал, представляя на их месте тебя, представляя, как сладко ты будешь выстанывать мое имя, когда мой член будет глубоко в твоей заднице, представляя твои блядски разодранные коленки после того, как я долго и грубо трахал тебя в твой грязный рот, представляя, что ты полностью мой. Всегда был и будешь.       Номер Пять дергается от слов брата, дергается от того, как грубо он сжимает его соски, и одновременно тягуче нежно вылизывает его шею. Пятый определенно не вывозит: он хватается за шею Диего, как за единственную вещь в мире, способную спасти его. Его переполняют чувства и эмоции, которых он никогда не испытывал.       Пятый боязливо жмурит глаза и кусает уже алые губы, когда его жилетка оказывается откинутой в сторону. Диего методично снимает с него одежду, пока подросток не остается в одной полурасстегнутой белой рубашке, из-под которой видны темные припухшие ореолы сосков.       Диего никогда не был фетишистом, но Пятый — его личный фетиш. Его чистейший сорт героина, который вставляет даже с микродозы. Но сейчас у него явно передоз.       — А сейчас я собираюсь трахать тебя так долго, что пребывание в апокалипсисе покажется тебе мгновением. Я доведу тебя до края, когда тебе не хватит сил кончать несколько раз подряд, когда ты сорвешь свой сладкий голосок, крича от мучительного удовольствия, и будешь молча хватать ртом воздух, когда ты не сможешь пошевелить ни единой мышцей в своем маленьком теле, когда тебе придется безвольным телом принимать мой член глубоко в себя.       Кракен уверенно скидывает мальчишку с себя, заставляя того упасть на матрац. Пятый совершенно обнажен, и ему хочется одернуть эту глупую рубашку, накрыться одеялом, сбежать, ведь Диего все еще в своем неебически дурацком костюме, полностью одет, и смотрит на него так. Он изучает Пятого, скользит липким взглядом от худых лодыжек, смотрит на свою работу: на все укусы, которые он оставил на тонкой шее и обтянутых кожей ключицах, на синяки от его сильных ладоней на руках и ногах мальчишки.       Пятый не сможет точно сказать, когда Второй успел вылезти из своего костюма, но вес тела, прижимающего мальчишку к матрацу чувствуется так охуенно, что он забывает как дышать. Диего повсюду: его руки скользят по юному телу, его губы везде, покрывают каждый миллиметр его лица. У Пятого от всего этого голова идет кругом, хочется плакать и кричать, но подставлять оголенную кожу под эти жгучие поцелуи.       Кракен растягивает его долго. Палец за пальцем, каждый из которых сопровождается огромной партией эмоций, поцелуев, ощущений. Второй двигается в нем скользкими от смазки (спасибо все владеющей прикроватной тумбочке) до безумия долго, подросток не знает точно сколько, — кажется, целую вечность, — только шершавые пальцы, внутри него чувствуются так правильно, что, когда Диего вынимает их, Пятый только протяжно хнычет в ответ и дергает бедрами вверх.       — Ты такая похотливая сучка, — Номер Два шепчет что-то бессвязное на ухо младшему, когда входит в него. Шепчет, целует ушную раковину, гладит щеки, прикусывает мочку уха. Пятый едва отвлекается от дискомфорта и податливо льнет к ласкам, выгибается навстречу к рукам, что оглаживают бока. — Ты хочешь мой член в себе? Ты не можешь думать ни о чем кроме меня сейчас, потому что все, чего ты хотел, — это, чтобы кто-то хорошенько засадил тебе по самые яйца. Такой сучке как тебе, надо, чтобы кто-то взял над тобой власть, подмял тебя под себя, заставил прогибаться и выпячивать задницу.       Подросток кривит губы в немом крике, застрявшем в горле, когда старший брат набирает темп, вколачиваясь в слабое тело, не давая привыкнуть. Пятого разрывает от чувств, он отталкивается назад, но тут же хочет быть ближе, намного ближе ко второму, поэтому поддается назад, выгибая спину. Его ноги крепко обвивают талию Диего, а пальцы сжимают простынь в момент, когда головка члена проезжается по простате. Пятому кажется, что он вырубился. Никаких звуков не осталось, нет больше ничего, кроме поджарого тела над ним, ритмично входящего в него, крепко прижимающего к кровати.       Кракен опирается на матрац рядом с головой брата, его вторая рука лежит на темном затылке, сжимает жесткие волосы, оттягивает голову назад, он упивается этой тонкой кожей, прикусывает пульсирующую венку сквозь нежную кожу, лижет кадык, целует линию челюсти. Это его мальчик. Только его, и Второй хочет быть всем для него. Он нежен и груб, он терзает юношеское тело и с особой нежностью зализывает, будто лечит все засосы и синяки, что оставил.       — Диего, о боже, пожалуйста, Диего — Пятый бормочет, хнычет и канючит, поджимая пальцы на ногах; это слишком для него, ему надо кончить сейчас же, или, ему кажется, он умрет, прямо сейчас умрет, задохнется, ведь воздуха катастрофически мало, невыносимо мало, и он жадно вдыхает, открывая и смыкая алые губы, — пожалуйста, Диего, я так хочу этого, Диего, дай мне кончить, пожалуйста, прошу тебя, Диего…       Старший замедляет ритм и отстраняется, чтобы взглянуть на извивающегося на простынях брата. Его волосы растрепались, а на высоком лбу капельки пота. Он выглядит так возбуждающе сейчас, что Диего просто не может выполнить просьбу мальчика. Его собственное имя, слетающее с искусанных губ, томный, отчаянный взгляд, просящий его о том, что может дать только Второй. Пятый такой беззащитный и открытый только для него, и, честно, Диего убивал бы только ради этого мальчишки, защитил бы его от всего на свете, но младший и без того самостоятельный и, Кракен уверен, что Номер Пять сам сможет убить, если захочет.       Его неспешные ритмичные толчки бедрами никак не сходятся с рваными быстрым темпом, с которым он надрачивает Пятому. Подросток выгибает спину, закусывая ладонь. Он на пределе, и одного взгляда в темные глаза напротив хватает, чтобы бурно кончить. Ему слишком хорошо, слишком противоречиво, слишком, слишком…       Пятый изливается себе на живот, закатывая глаза от удовольствия. Его тело слишком молодое и неопытное, чтобы выдерживать такое, поэтому он, обмякнув на матраце, пытается отдышаться. Бледная грудь вздымается вверх и вниз с безумной скоростью, и Второму ненароком думается, что мальчишке плохо.       Шершавым пальцем Диего убирает мокрые прядки темных волос со лба, легонько поглаживая лицо Пятого. Старший смотрит в помутневшие глаза младшего, ловит его расфокусированный, млеющий взгляд. Диего ловит руку Пятого и подносит к собственному лицу. Сухие губы старшего целуют каждый тонкий мальчишеский пальчик, и Пятому становится невыносимо смотреть на такого заботливого Диего. Подросток слишком устал, чтобы сказать что-то, или просто отнять свою руку, и он просто жадно впитывает в себя картинку брата, нежно перебирающего его пальцы.       — Не думаешь ли ты, что это все..? — игривый и властный тон Диего заставляет член Пятого снова дернуться. Он все еще пытается отдышаться, но настойчивые губы старшего снова утягивают его в глубокий поцелуй, а шершавые пальцы, в отместку за быстрое окончание первого раунда, весомо сжимают соски Пятого. — Ты все еще думаешь, что я школьник на фоне Лютера?