пусть будет зима

Чонгук выбирает веточку цветов из вазы на кофейном столике и подносит ее к носу. Жимолость. Она успокаивает, но под сладким запахом все равно ощущается затхлый воздух города, сигаретный дым и тяготы этого дня. Чонгук делает глубокий вдох, прижимая веточку ближе. Цветок пахнет как лето. Чонгук хочет, чтобы сейчас было лето. Или чтобы была зима, но не здешняя, а такая, какая она дома. В городе зима в основном мрачная. Она серых и коричневых оттенков, когда в воздухе летает запах пыли, а не снега, который к тому же весь в грязи. Льда совсем не видно, и горечь пробирается глубоко внутрь и налетом оседает на костях. Зима дома — как одеяла. Белая, без малейшего пятнышка. Дым похож на облака, когда поднимается в небеса, а облака похожи на вату. Готовка его мамы и кружки с горячим чаем. Зима дома — это тепло. Зима дома — это тепло, а здесь зима на вкус как холод, бессердечный и злой холод, который острыми зубами кусает тебя до слез. Чонгук устал от зимы и постоянного холода, он заваливает учебу, не управляется с дополнительными занятиями, в его животе — дыра из горечи, и ничем сладким ее не заполнить. Он кладет жимолость на стол к своей тетради и обхватывает ладонями чашку, фарфор теплый и почти липкий. По ощущениям — словно держаться за руки с тем, кто сильно заболел. Кофе, выпитый ради эксперимента и бодрствования, неприятно сворачивается кольцами в животе, его вкус задерживается во рту. Он опускает кружку, ложится головой на учебники и просто дышит. Всматривается в цветок и запоминает все изгибы его лепестков, потому что не хочется закрывать глаза. Пока он ждет Юнги, то притворяется, будто ему тепло. Притворяется, будто сейчас лето. Притворяется, будто сейчас зима, которая у него дома. Притворяется, будто что-то по-другому. Будто все по-другому. — Ага, тогда увидимся, — раздается голос Юнги, разговаривающего с кем-то, кто не Чонгук. Чонгук поднимает голову, чтобы улыбнуться Юнги, и получает усталую улыбку в ответ. Искреннюю, но лишь слегка касающуюся глаз: она теряется где-то по пути, запертая под скулами и щеками. Под глазами у него круги, настолько темные, что Чонгуку хочется обернуться вокруг Юнги и заставить его отдохнуть. Из-за них Чонгуку хочется поцеловать Юнги в краешки глаз, в уголки губ, опереться друг на друга лбами и дышать одним воздухом. Он этого не делает. — Все хорошо? — спрашивает Чонгук, когда Юнги вешает трубку, кладет телефон на стол, устраивается на диван к Чонгуку, с зевком расстегивает свое пальто, снимает шапку и взлохмачивает волосы. — Да, это был Хосок. — Юнги трет глаза, а затем пальцами тыкает в щеки, словно стараясь что-то скрыть. Кожа бледнеет из-за давления, но, стоит парню убрать руки, как кровь снова приливает к лицу, вызывая румянец. — Мы с ним позже встретимся, — говорит Юнги, хрустя шеей. — Я скинул ему несколько треков, над которыми работал в последнее время, и он сказал, что хочет пройтись по ним со мной. — Он рывком развязывает шарф, и тот падает между ними. Чонгук проводит пальцами по жесткой шерсти. — Они ему не понравились? — неуверенно интересуется он. — Мы оба не знаем наверняка, нравятся они нам или нет, — замечает Юнги, а затем со вздохом роняет голову в ладони. Во рту у Чонгука вкус кофе с фундуком, а под ним — пепел. Он думает о том, с какой легкостью Юнги называет себя и Хосока мы, о том, как они выглядят вместе, всегда рядом. Он думает о том, как они выглядят, когда наклоняются друг к другу, чтобы поговорить, о черных волосах Хосока, красиво сочетающихся с темно-каштановыми волосами Юнги, об их тихих голосах, об их всегда искренних улыбках, которыми они обмениваются лишь друг с другом. Чонгук думает о том, как Юнги смущенно и радостно наклоняет голову каждый раз, как Хосок делает ему комплимент. То, как Юнги задерживается на Хосоке взглядом, когда тот отворачивается, как его лицо краснеет, нижняя губа закушена, и на лице такое мягкое выражение, словно Хосок-хён повесил луну, очень ровно и, возможно, только для Юнги. Чонгук никогда не видел, чтобы Юнги смотрел на него так же. В его животе что-то несогласно бурлит, и он расстроен из-за самого себя, ненавидит себя за это чувство, хоть отдаленно напоминающее ревность, разрывающее его изнутри. Хосок — самый близкий друг Юнги, один из самых старых друзей, и он всегда был добр к Чонгуку. Он принял Чонгука в дружбу легко и без оговорок, без каких-либо заминок. Хосок добрый, и он нравится Чонгуку. Чонгук любит его. Благодаря Хосоку Чонгук чувствует себя желанным, принятым и любимым. Смех Хосока — словно колокольчики на ветру, его объятия — словно теплый ночной бриз. Хосок важен для него и важен для Юнги, он хороший человек, от самой короны на макушке до пальчиков ног. Чонгук с силой прикусывает язык, будто в наказание, и пихает Юнги плечом. Юнги откидывается на диване и удивленно выдыхает, поворачивает голову в сторону Чонгука, не отрывая от нее рук. Встретившись взглядом с Чонгуком, он перекладывает обе ладони под щеку. — Привет, Чонгук-а, — здоровается Юнги, и на его губах появляется маленькая ухмылка. — Привет, хён, — говорит Чонгук. Юнги наклоняется к нему и мягко пихает в ответ, прислоняясь боком. — Итак, — начинает Юнги. — Итак, — повторяет Чонгук. «Я люблю тебя», — не произносит он. Эти слова он оставляет себе, еще ненадолго. Он хочет сохранить их в безопасности, еще на чуть-чуть, потому что они… потребовалось время, чтобы прийти к ним. Понять их. Чонгук не знал, какие слова он искал, только встретившись с Юнги. Он не знал, почему его сосуды внезапно сузились, а сердце достучалось до горла. А когда его осенило, это было словно провидение, словно молния, из-за которой он начал постепенно тонуть. Он оставляет слова себе, позволяет им жить под языком, за зубами. Пусть они будут там, даже если так их невозможно забыть, невозможно оставить позади и исцелиться. На самом деле он не сильно против. К такому привыкаешь. — Я знаю, что тебе скоро надо идти, но не сейчас, ведь так? — спрашивает Чонгук. — Пока что ты можешь остаться, да? — Не сейчас, да, — мягко говорит Юнги, уголки его губ образуют улыбку, похожую на лук купидона. — У меня есть планы, но сейчас я с тобой, Гук-а. сейчас, сейчас, сейчас с тобой — Хорошо, — шепчет Чонгук, скрывая улыбку. Она слишком грустная. Он знает, что улыбка будет слишком грустной и Юнги поймет. Юнги так или иначе все понимает — его взгляд, темный и стремительный, впивается в лицо Чонгука, читая между строк. — Ты в порядке? — спрашивает он, прежде чем Чонгук успевает осознать происходящее, открыть рот и стряхнуть себя этот вид, вызывающий у Юнги беспокойство. — Ага, — кивает он, качая головой, тянет время, придумывая, что бы сказать, — прости, просто устал и много дел, знаешь. — Он пожимает плечами, немного успокоившись, и добавляет: — Сейчас я с тобой — так драматично, хён. — Чонгук позволяет себе вздохнуть полной грудью, в голосе проскользнуть поддразнивающим ноткам, ухмылке — появиться на губах. Он замечает неуверенность и нерешительность на чужом лице, так что качает головой и морщит нос, и в глазах Юнги, наконец, мелькает смех, а не волнение. Чонгук расслабляется. Это приятно — видеть, как разные эмоции отражаются в глазах Юнги, и уметь быстро различать их. Чонгук странно этим гордится. У него получается не всегда: Юнги, как и все, словно целый язык, и Чонгук все еще иногда спотыкается о незнакомые слова или путается во временах, но с каждым днем у него получается все лучше и лучше. — Ладно, ладно, — сдается Юнги, тревога все еще слышна в его голосе, но она медленно пропадает. — Ты говорил, что хочешь мне что-то показать? — спрашивает он несколько секунд спустя, это — мягкая пауза, где, Чонгук знает, он сам должен был сказать что-то, но так и не нашел нужных слов. Чонгук кивает и разворачивается, начиная копаться в рюкзаке в поисках тетрадки, пока не находит то, что ему нужно. Он прижимает ее к груди на пару мгновений. Это Юнги, и Чонгук доверяет Юнги, но… Чонгуку не нравится показывать другим эти черновики. Эти наполовину законченные наброски, эти тут я не уверен наброски, которые раскрывают по кусочкам его душу и заставляют ее дрожать в страхе. Чонгук смотрит на мягкие руки Юнги, сжимающие шарф, на длинные тонкие пальцы. Он думает о том, как эти руки ощущаются на его запястьях, как они проводят по его волосам, ото лба к затылку. Он думает о том, как они выглядят на кружке, на ручках, на руках, на сердцах, и он знает, что Юнги будет осторожен с тем, что он ему даст. Он знает. Он всегда знал это. Юнги не протягивает руки, никогда. Он ждет, пока Чонгук не протянет ему тетрадь, и берет только тогда, когда Чонгук уверен в том, что готов отдать ее. Чонгук поднимает глаза, и Юнги нежно улыбается ему. — Только если ты этого хочешь, — говорит он, — ты же знаешь, да? Внезапно Чонгука окатывает волной спокойствия. Он отдает Юнги листы, наполненные потенциальными текстами песен, кусочками мелодий, тем, что он не может сказать, а только пропеть. Все его секреты. Из-за этого у него немного кружится голова, он чувствует себя, будто распахнул свою грудную клетку, чтобы Юнги мог поковыряться в ней и вырвать сердце. Юнги наклоняется ближе, мычит, рассматривая сердце Чонгука, глядит на вены, растирает между пальцами кровь, будто изучая консистенцию, будто проверяя, можно ли уже собирать урожай. Он медленно и нежно возвращает сердце на место. — Это очень хорошее начало, — говорит Юнги, настукивая пальцами мелодию, накарябанную Чонгуком на странице; маленькие ноты выглядят так, словно танцуют. — Мне нравится, — продолжает он, прослеживая пальцем корявые слова, которые совсем не о Юнги. Может, и о Юнги. Об этом странном чувстве наполненности в груди Чонгука, словно все его органы сделаны из распустившихся цветов и теперь не помещаются в грудную клетку. — Особенно вот эта часть, эти строки, Гук-а, они правда хороши. — Юнги улыбается, его улыбка — липкая, честная, широкая и… Чонгук чувствует, будто проглотил падающую звезду, чувствует себя лепестком, отданным на милость ветра, чувствует себя расплавленным медом, чувствует себя летом, зимой в Пусане. Чувствует тепло. «Скоро» наступает позже, но раньше, чем Чонгуку хотелось бы; Юнги тянется, вздыхает и с гримасой поднимается на ноги, треплет рукой волосы Чонгука, на его лице маленькая кривая улыбка, которую он всегда хранит для поздних вечеров и ранних утр, нежная и душераздирающая, словно поцелуй. — Уверен, что не хочешь пройтись со мной? — спрашивает он, но Чонгук рукой указывает на учебники, конспекты, наполовину выпитый остывший кофе. — А, ладно, — бормочет Юнги, — удачи с учебой, но поспи хоть немного, Гукки. Увидимся в четверг за ужином, ага? — Ага. Пока, хён, — шепчет Чонгук. Он сидит на месте еще минуту после того, как уходит Юнги, затем запихивает вещи в сумку, не сильно заботясь о том, как аккуратно всё будет сложено, разобьется ли что-нибудь, помнутся ли страницы с нотами и строками. Он и сам чувствует себя помятым. Он чувствует себя наполовину разорванным. Он чувствует себя дураком из-за этих эмоций. Когда он выходит на улицу, холод бьет его по лицу, словно чья-то рука. Это хороший холод, конечно, не потому, что из-за него больно, а потому что он пахнет свежестью и чистотой. Пустотой. Он закапывается подбородком в шарф и тянет пальцы ко рту, чтобы согреть их, пока ждет зеленого света. Его руки пахнут Юнги — воздух после шторма и яркий свежий цитрус. Чонгук прижимает их ближе к губам, к носу, дышит на них теплом, пытается стряхнуть с себя наваждение — убеждает себя, что выдумал все это, что нет причины, по которой его пальцы пахли бы Юнги. Но они пахнут. Запах в каждом вдохе. Юнги в каждом вдохе. Чонгук засовывает руки в карманы и спешит домой, спрятав лицо в складки шарфа. Добравшись до дома, он, после того как поздоровался с Чимином и Тэхёном, поуворачивался от их вопросов, рассказал о ветре, из-за которого у него слезились глаза, посмеялся над их историями о прошедшем дне, пообещал, что, пусть он занят-занят-занят, но хорошенько поспит — если они, конечно, отпустят его заниматься — наконец, кидает свою сумку на пол и ерошит волосы пальцами, чувствуя досаду на себя, на слова, которые все не может произнести, на сам факт того, что он не то чтобы не хочет их говорить, просто не будет. Не будет, потому что они все изменят, а он не хочет, чтобы что-то менялось. Он не хочет, чтобы Юнги стал осторожным наедине с ним, настолько учтивым, что это будет ощущаться как жалость. Его руки все еще пахнут Юнги. Он матерится себе под нос. Он идет в душ и застревает там надолго, чтобы пахнуть лишь мылом и ничем другим. Чтобы его кожа снова принадлежала лишь ему одному. Чтобы она была свободна от Юнги. Он заворачивается в самую теплую из своих пижам и включает компьютер, открывает задание по истории искусств, которое он должен был начать неделю назад, но до сих пор даже и взглядом не удостаивал. Используя изученные материалы и другие подходящие ресурсы, напишите от пяти до семи страниц и расскажите о концепциях и взаимосвязи следующих понятий: «любовь», «сексуальность» и «чувственность» — в работах Климта и Шиле. Чонгук думает о золотом листе, о ярких цветах и рубленых формах, о деликатно закрытых глазах, об упрямо открытых глазах, о коже цвета ирисок, которая светлеет с сырым зимним солнцем. Он думает о выступающих венах, хрупких запястьях, о том, как Юнги языком прослеживает дорожку по губам, когда задумывается. Чонгук трет глаза и пытается снова. Используя изученные материалы и другие подходящие ресурсы, расскажите о концепциях любви, сексуальности и чувственности. Он думает о женском теле, о мужском теле, о теле Юнги — о его широких плечах, о его удивительно узкой талии, о его сильных, но тонких ногах, о его почти хрупких коленках, о контурах его косточек, проступающих через кожу. Он думает об изгибе челюсти Юнги, о том, как она двигается, когда он говорит. Он думает о том, как Юнги стягивает свою рубашку, готовясь ко сну, об очертаниях его грудной клетки, о ямочках на его спине, о том, как он наклоняет голову вбок, разворачиваясь, и продолжает разговаривать с Чонгуком, ты же останешься на ночь, да, Гук-а? или мне вызвать тебе убер или что-то такое?, о теплой кровати Юнги, о его мягких простынях, о том, как Юнги одновременно близко и так далеко, о том, как сжаты его губы, когда он спит, о том, как трепещут его ресницы из-за мыслей, в которые Чонгук не посвящен. Используя изученные материалы и другие подходящие ресурсы, Он думает о том, как откуда-то из глубины груди Юнги вырывается смех. Он думает о гордости, щекочущей позвоночник, когда Юнги смеется из-за него. Он думает о голосе Юнги, похожем на ледяную воду в жаркий день, о том, из-за чего все переворачивается в животе. Используя другие подходящие ресурсы… Он думает о тепле прикосновений Юнги, которое пропадет далеко не сразу, о чувстве, будто обожженной кожи, наконец, касается холодная вода. Он думает о том, как кожа Юнги ощущается под его пальцами и как она ощущалась под его губами, когда он в шутку поцеловал Юнги в щеку, чтобы проверить, насколько глубокую яму осмелится себе вырыть. …расскажите о концепции любви. Он думает о том, как Хосок притягивает Юнги в объятия, словно касаться Юнги — самая естественная вещь в мире. Он думает, как успокаивается Юнги, как расслабляются его плечи под руками Хосока, как Юнги усаживается на колени к Хосоку, словно там ему и место, как он прижимается спиной к груди Хосока. Он думает об изгибе рук Хосока на талии Юнги, о том, как близко они прижимают Юнги, но все равно дают свободу. Расскажите… Он думает об особенной улыбке, которая есть у Юнги для Хосока, которую он бережет для Хосока, только для него. (он думает о той, которая у Хосока — только для Юнги.) …о любви. Нет, думает Чонгук, сворачиваясь калачиком на кресле, нет, я не хочу. Он заходит в Инстаграм, желая отвлечься, но Хосок опубликовал фотографию с Юнги из студии. Подбородок Хосока на плече Юнги. Возможно, это все воображение Чонгука, но глаза Юнги кажутся не столь усталыми. Они улыбаются. Рядом с Хосоком Юнги улыбается так широко, что из-за этого немного кружится голова. Расскажите… Они держатся за руки, ладонь Хосока на ладони Юнги, их переплетенные пальцы покоятся рядом с сердцем Юнги. …о любви. Чонгук чувствует, что он немного тонет, в его венах что-то застывает, в животе что-то скручивается, и на него почти накатывает тошнота. В описании к фотографии нет слов, всего лишь сердечко. Он выключает телефон и слишком сильно кладет его, не рассчитав расстояние до стола. Это глупо. Он ведет себя глупо. Но Юнги такой нежный. Умный. Страстный. Всегда такой добрый по отношению к Чонгуку. Он никогда не проявлял к Чонгуку никакого интереса, тем более такого интереса, который Чонгук испытывает к нему — Чонгук просто позволял себе приписывать то, чего не было, к чужим действиям, когда хотелось, потому что хотелось, но Юнги никогда… Чонгук знает это. Всегда знал это. Знал, что между ними ничего не было, по крайней мере не со стороны Юнги. Он знал это. Еще как. Просто. Чонгук хотел… Хочет… Он натягивает на голову капюшон и тянет за веревочки, сидит в тишине несколько секунд, прежде чем решает, что устал от одиночества. Тэхён и Чимин сидят на диване, по телевизору идет «Твое имя». Они ничего не говорят, как ничего не говорит и Чонгук, но они освобождают ему место и позволяют облокотиться на них, как делают всегда. Тэхён оборачивает одеяло вокруг ступней Чонгука, Чимин мягко гладит его по плечу. Когда Мицуха скатывается по холму, медленно раскрывает руку, Чонгук выпаливает: — Думаю, Юнги-хён и Хосоки-хён начали встречаться. — Чего, — удивленно начинает Тэхён, — секунду, чего? Чимин тянется за пультом, ставит на паузу, и на экране застывают слова Мицухи. Чонгук упорно смотрит на письма. Он слишком хорошо выбрал время. Он не хочет видеть их. Он берет пульт на нажимает на «плей». — Они опубликовали в Инстаграме… — говорит он, и Тэхён с Чимином упорно не сводят взгляда с экрана, не уверенные, стоит ли смотреть Чонгуку в глаза, не уверенные, не заплачет ли он, и это глупо — в слезах нет нужды. — Они… Думаю, они… — Они часто постят совместные фотки, — утешает Тэхён, крепче обнимая Чонгука, пока Чимин напряженно листает ленту Инстаграма. — Они… Чимин замирает, и этого достаточно, чтобы Тэхён затих. Он через Чонгука передает телефон Тэхёну, экраном вниз, словно не хочет, чтобы Чонгук смотрел. Из-за этого ему вроде как хочется рассмеяться. Из-за этого ему вроде как хочется расплакаться. Он ближе наклоняется к Тэхёну, чтобы вместе взглянуть на фото, и спустя секунду Чимин делает то же самое, кладя голову на плечо Чонгука. Они смотрят на Хосока и Юнги, на их переплетенные руки, на маленькое сердечко, на яркую улыбку Юнги и нежную, счастливую улыбку Хосока. — Ох, Чонгук-а, — выдыхает Чимин и прижимает руку к волосам Чонгука, и лишь этого достаточно, чтобы сердце Чонгука перестало крошиться, несильно, совсем немного, откололось всего пара кусочков, но больно так, что хочется разорвать грудную клетку и достать его. Положить на стол. Подальше от себя. — Простите, — получается произнести у Чонгука, его глаза горят. — Простите, простите. Тэхён откладывает телефон и крепче прижимается к боку Чонгука. — Простите, — повторяет Чонгук, — простите, это так… Простите. — Нет, — прерывает его Тэхён. — Если это поможет, — говорит Чимин, — мы ненавидим его. — Ненавидим его, — подтверждает Тэхён. — Люто. — Вы не ненавидите Юнги-хёна, — с трудом выдыхает Чонгук, чувствуя себя ужасно плаксивым, с лицом, покрасневшим и липким от слез. — Нет, ненавидим, — мгновенно возражает Тэхён. — Конечно, ненавидим. Он худший. — Худший из худших, — соглашается Чимин, гладя Чонгука по волосам своими нежными пальцами. — Он ужасен. — Почему? — шмыгает Чонгук. — Потому что я грущу по совсем не его вине? — Ну, для начала — да, — отвечает Чимин, закидывая свои ноги на ноги Чонгука и утешающе сжимая их. — Он наверняка согласится, что это делает его худшим. Чонгук слабо смеется, прижимает ладони к глазам и пытается дышать. — Однажды для тайного Санты, — рассказывает Тэхён, — он подарил мне постер с собой в полный рост времен андерграунда, ну, знаешь, задолго до того, как у него появилось чувство стиля? Он был ужасным, а Юнги решил, что это забавно. Он смеялся целых три месяца. Я тогда жил в общаге, и у моего соседа развилась психологическая травма. — Я был соседом Тэхёна, и подтверждаю про травму. Однажды я проснулся, чтобы сходить в туалет, и подумал, что к нам кто-то вломился, закричал, и весь наш этаж эвакуировали. Было так стыдно. — Зачем ты вообще повесил его? — бормочет Чонгук, зарываясь в теплоту между друзей, скатываясь пониже на диване, чтобы Чимин мог перебирать прядки его волос, чтобы Тэхён мог уткнуться носом в его шею, его щеку, его плечо. — Потому что мы не грубияны, Чонгук-и, а это был подарок, — поясняет Тэхён, словно это очевидно. — О! — восклицает Чимин. — О, еще когда Юнги-хён смеется, то звучит, будто умирающий барсук или типа того. Подавившийся барсук. Дикий барсук, давящийся своей барсучьей едой. — Дождевыми червями, — кивает Тэхён. — Еще он буквально как-то раз лизнул бомбочку для ванны при мне. Ему было четырнадцать, и он точно мог бы быть и поумней. — Однажды после обезболивающих, когда ему удалили зуб мудрости, он затвитил эту кучу фоток Холли и ту хренотень про помидоры, и все еще утверждает, что это абсолютно нормальные твиты, что такая очевидная брехня, и это вредит построению как профессиональных, так и личных отношений, — добавляет Чимин. — Ага, — вяло подтверждает Тэхён. — Он купил мне мороженое, когда я грустил, и научил меня пользоваться общажными прачечными, и угощает меня баранинкой и чапчхэ, и слушает, как я болтаю о музыке, и о фотографии, и о танцах, словно ему тоже есть до этого дело, и он никогда не говорит мне, что я слишком мелкий или что я слишком много болтаю, и пишет мне, спрашивая, достаточно ли я сплю, и зовет меня Гук-а, и вчера он хотел дать мне свой шарф, когда я замерз, хотя ему было еще холоднее, и когда он смеется, то его глаза такие счастливые, и у него самое странное чувство юмора, и он даже не смотрит на меня, когда покупает кофе, и когда он узнал, что мне не нравится американо, потому что он слишком горький, он рассердился, мол, почему я раньше ему не сказал, и целый месяц покупал мне моккачино с белым шоколадом и лавандой, стараясь загладить вину за то, что вынудил пить то, что мне не понравилось, и… Чонгук сдается и сворачивается клубком. — Чонгук-а, — шепчет Чимин, скользя пальцами по его руке. — Ох, Чонгук-и, — бормочет Тэхён и мягко целует его в лоб. Тэхён и Чимин обнимают его, словно их тепло может уменьшить боль. Совсем не работает. Вроде работает. Это глупо. Он чувствует себя глупо, и из-за этого факта чувствует себя ещё глупее. Ему двадцать один, и он, наверное, совсем ничего не знает о любви, и у него совсем нет причин ощущать нечто подобное, особенно из-за того, что изначально было лишь несбыточной мечтой, и… Юнги и Хосок. Юнги и Хосок, они были планетами, готовыми врезаться друг в друга задолго до того, как Чонгук встретил их, и это было очевидно с той самой секунды, как он с ними познакомился. Он знал, конечно, он знал, все видели, как эти двое смотрят друг на друга. Чонгук знал это с самого начала, у него не было ни малейшего шанса, но… (он все равно думал… может, думал.) (ему просто так сильно нравится Юнги.) …все равно было так больно. Когда Чимин и Тэхён, наконец, отпускают его — в ответ на заверения, что он уже выплакался, что он в порядке, что он просто хочет побыть один, что им всем надо поспать — Чонгук сворачивается клубком на стуле, пряча ступни в широкие штанины, натягивает капюшон и жует его веревочку. Он кладет телефон в сторону, уговаривает себя не смотреть на экран — у него еще есть дела. У него есть дела. Он открывает ноутбук и просматривает статьи, картины, записи с лекций. Смотрит на пустой вордовский документ и печатает концепция любви, удаляет, печатает любовь, снова удаляет, печатает: я влюблен и долго смотрит на эту строку. я влюблен, и он тоже Он тянется за телефоном, включает его и снова изучает фотографию. Внимательно вглядывается в нее. Чонгук знает, что Юнги его правда любит. Хорошо к нему относится. Бросил бы все в мире ради Чонгука. Если Чонгук позвонит ему сейчас и скажет, что нуждается в нем, Юнги покажется через час, может, приведет Хосока, может, разыщет Намджуна с Сокджином и возьмет и их тоже, соберет всю команду, потому что мы нужны Чонгук-и. И если Чонгук скажет приходи один, хён, пожалуйста, Юнги и слова не скажет. Согласится, не раздумывая. Но он узнает улыбку на лице Юнги. Это та же улыбка, которая появляется у Чонгука, когда Юнги обращает на него внимание, улыбка, запечатленная на многих фотографиях Тэхёна — чарующе искренняя и безнадежно нежная. Он все понимает. Он понимал это и раньше, просто сейчас невозможно не понять. И ведь Юнги не не любит его. Все совсем не так. я влюблен, и он тоже. Он сидит, ощущая мягкое покалывание, медленную боль. Он едва вздыхает и нажимает на сердечко под фотографией, наблюдает, как оно наливается красным. просто не в меня.