Безысходность

      Павел обречённо слушал грустный голос дочери, доносившийся из-за закрытой двери палаты. Слова проходили мимо, сливались в одну вязкую, тягучую кашу, он в них не вслушивался, незачем. Последняя книга Агаты зачитана до дыр и воспалённых глаз.       Когда дочка радостно воскликнула, сердце на мгновение застыло, ладони сами сжались в кулаки. Всё тщётно. Доктор не спешил, медленно и тяжело подходя к двери, уже привычно натягивая полудобродушную улыбку на лицо.       Майя сидела на кровати счастливая, только что перестав обниматься, щебеча воробушком, её сияющие глаза постоянно устремлялись на собеседницу. Ничего не помогало.       Майя разговаривала с Агатой и с секунды назад вошедшим Леонидом, вот только в палате не было никого, кроме отца и дочери. На идеально заправленных кроватях ни складки, ни горки, как бы доктор не вглядывался. Он бы хотел видеть, тоже слышать, но звенящую тишину продолжал прерывать только тонкий голосок обернувшейся на него Майи.       Он не смог вовремя отыскать Агату в толще тёмной воды, слишком бурные волны быстро утягивали её на дно. На её бледном лице на берегу отражались тусклые блики угасавшего костра, ледяные руки не согревались, сдавшееся сердце не желало запускаться вновь, несмотря на старания двух полуобезумевших мужчин.       Павел должен был тогда вспомнить о Майе, увести её подальше, заговорить, он ведь сразу понял, увидел, что Агате ничем уже не помочь, но глупая надежда раз за разом ударяла в голову, мешая рационально мыслить. Девочка осталась стоять неподалёку, одна, не в силах поверить в реальность, а перед глазами снова бушевали волны, синими оттенками раскрашивая безжизненное лицо Север.       Павел уловил улыбку Майи сквозь толщу воспоминаний и уже привычно натянуто улыбнулся в ответ, выводя дочь из палаты.        — Ты ведь не обидишься?        — На Леонида?       Майя кивнула, серьёзно и наивно словно изучая отца взглядом. Почему она? Почему её так задело? Павел готов был упасть на колени, молить у неба пощады, взвыть волком, но сил хватило только отрицательно покачать головой.       После похорон Леонид уехал первым же паромом, ни с кем не прощаясь, ни с кем не говоря. За что на него обижаться, что он мог предпринять? Догадаться, кто на самом деле желал Агате смерти? Так у него, у Павла, сделать это было куда больше шансов, он жил с Сибирцевым в одном селе столько лет и не догадался! Слепой дурак.        — Пап, не переживай, Агата ведь поправится, и Иван Петрович не сможет больше ей навредить.       Павел кивнул, не смея закрывать глаза, Майе не нужно лишних волнений.       Иван Петрович не сможет, его инфаркт схватил по дороге в участок от осознания смерти Агаты без исполнения ритуала. Доктор мог бы его спасти, было время, но перед глазами всё ещё топили Север безудержные волны. Рука не поднялась.       Старик понял, и на скривлённом в гримасе лице явно застыло хлёсткое «убийца». В груди ничто не шевельнулось.        — Пап?       В обеспокоенных глазах дочери Павел видел бескрайнее озеро и хмурое небо, слышал оглушающий ветер и не мог произнести ни слова. Ему надо было спасти её, их обеих, да не хватило сил. Доплыть. Сказать правду.        — Всё будет хорошо, капитан Сорвиголова.       Как? Как сказать правду девятилетнему ребёнку, которому Агата была едва ли не ближе родного отца? Как не ранить его ещё больше? Как вытащить его из фантазий, если даже психологи бессильны?       Павел не знал и каждый вечер забинтовывал проспиртованным бинтом кровавые костяшки пальцев. Их боль не чувствовалась, терялась в отчаянии, беспощадной лавиной накрывающим при каждом напоминании о случившемся. Чёртова писательница, чёртова Лина, чёртова вся их семья, как же хотелось выть!       Ни звука не вырывалось из пересохшей глотки, нельзя, Майя услышит.       Майя слышала и даже больше, и Павел всё чаще отчаянно хотел поменяться с ней местами, вернуть дочь в реальность и в последний раз хотя бы взглянуть на Агату, запомнить её живой, язвительной, яркой, несломленной, выжечь на обратной стороне век её. Не бледную тень, — её, когда вода ещё не вымыла все краски, не поставила финальную точку и не обрезала нить.        — Майя, нам нужно поговорить, — ей пытался помочь каждый житель острова, но хлипкая решительность вдребезги разбивалась о доверчивый взгляд детских голубых глаз. И дальше фразы: — мне жаль, но Агаты больше нет, — не заходил никто. Майя закрывалась, обижалась и продолжала видеть Агату, верить в неё.        — Пап, Агата мне пообещала, что сводит… — дочка радостно оглядывалась на пустой проём, и Павел больше не мог держаться. Взял её за маленькие ладошки, смотря в недоумевающие глаза.        — Майя, нам надо поговорить…       Павел бы отдал всё, чтобы вернуть время вспять. Он бы изменил всё: не пустил бы Агату на остров, сам убил бы Ивана Петровича до приезда Лины, спалил бы домик Кукольницы, лично утопил бы Романа на болотах… всё, что угодно, лишь бы изменить прошлое.       Майя беспрерывно смотрела в потолок второй месяц, и Павел больше не знал, что делать. Он сам уже ничего не чувствовал, усталость сковывала, отнимала эмоции. В груди не бушевала буря, перед глазами не было волн.       Больше ничего не осталось.