Не выдержал

      Ещё месяц назад ненавистный сожитель не казался проблемой: всё равно они встречались лишь вечером, когда Эдвард возвращался с подработки, а Энви ещё не уходил на очередную тусовку. Но сейчас, когда мир неожиданно потрясла пандемия и всех заперли под строжайшим карантином…              — Какого чёрта?! — уши режет яростный крик сожителя. Уже второй раз за день, хотя время едва перевалило за полдень, — Я знаю, это был ты, ублюдок, Энви! — с грохотом распахивается дверь, и в лоб Энви, лениво развалившемуся на кровати, прилетает картонная упаковка сока, разбрызгав пару последних капель, — Кто тебе позволил выпить весь мой сок?!       Энви цыкает, отрываясь от телефона:       — Не ори так, Креветка, уши закладывает, — и парень демонстративно ковыряется в ухе, после расплываясь в усмешке, — К тому же я оставил тебе молоко, твоё любимое.       — Не буду я пить эту дрянь! И кого это ты назвал микроскопической фасолиной, которую и через микроскоп не увидишь, а, пальма?! — вскинулся Эдвард, подлетая к Энви и хватая того за футболку, грубо притягивая к себе.       Сожитель лишь скалится, упираясь локтями в матрас, придерживая корпус.       — Какие-то проблемы, Креветка? — он смотрит, издевательски щурясь, прямо в раскалённый янтарь, позволяя ему прожигать себя полностью, но оттого тот разгорается лишь сильнее. Элрик захлёбывается яростью, открывая было рот, чтобы что-то выкрикнуть, но все слова испарились, поэтому остаётся только скрежетать зубами.       Это был его любимый сок! И там оставалось ещё почти полная упаковка. Когда Энви успел всю её выхлебать?! А потом ещё и насмехается! Ну всё, он нарвался. Элрик заносит кулак для удара — и мир резко уходит из-под ног, переворачивается, смешивается в одну цветную кучу и расплывается, медленно восстанавливаясь. Эдварда вжимают в кровать, больно стискивая запястья и уперев ногу между его ног. Давно немытые, жёсткие волосы спадают вниз, коля и щекоча лицо.       — Забыл, кто из нас чемпион по боям без правил? — тянет ядовитую усмешку Энви, наслаждаясь тщетными попытками сожителя выбраться.       «Чёрт, остановись… Остановись, идиот!»       Но Элрик, полностью беззащитный, слишком долго мозолил глаза.       — Забыл, что именно поэтому тебе нельзя использовать всякие приёмчики на других, в том числе, и на мне? – парень не прекращает попыток вырваться, но его слова вряд ли сейчас долетают до сожителя.       Энви склоняется, оказываясь почти вплотную к Элрику, странно и как-то затуманено смотря в янтарные глаза, чуть соскальзывая взглядом и задерживаясь на чужих губах. У Эдварда плохое предчувствие, щёки непроизвольно наливаются румянцем. Не может быть…       «Да стой же ты, придурок!» — последняя здравая мысль заставляет Энви дёрнуться и поспешно освободить из мёртвой хватки Элрика, слишком, пожалуй, резко исчезая за дверью. Та удручённо ударяется о стену, заставляя поморщиться.       — Энви?.. — парень растерянно смотрел вслед сожителю, растирая запястья. Если это то, о чём он подумал… От бредовых мыслей румянец на щеках разгорается сильнее.              «Я чуть не… поцеловал его! — одна лишь мысль разрывает сознание, захватывая панической волной тело; подкашиваются ноги, — Придурок! Идиот!»       Энви, не помня себя, вваливается на балкон, опирается руками на перила, сверля их взглядом. Перед глазами вновь и вновь всплывает разъярённое лицо Эдварда, живые и глубокие, светящиеся янтарём глаза и выразительные и правильные черты лица, чуть вздёрнутый нос, растрёпанная золотая коса и забавная антеннка, румянец на щеках, будто Энви действительно поцеловал его, лишая доступа к кислороду. Элрик сильный, но Энви помнит лишь, как легко сжимает его запястья и как под ладонями в тщетных попытках то напрягаются, то расслабляются мышцы. Помнит, как яростно надрывает голос Эдвард и как метко за эти пару месяцев он научился пулять предметы. А ещё у Эдварда нежная кожа и мягкие волосы, приятный голос. А ещё та девка, Уинри, жутко бесит. Эдвард говорит, что она лишь подруга детства, но…       «Чёрт побери, как меня, самого Энви, угораздило влюбится в эту Креветку?»       Они знакомы ещё со старших классов школы. Семья Элриков переехала из провинции в город, когда Эдварду было семнадцать. Дерзкий и бесстрашный, парень сразу не понравился главному задире школы Энви, и тот начал доставать его на каждой перемене. Предполагалось, что «деревенщина» побесится пару недель, а после подчинится, как и все. Однако этого не произошло, да и отпор «коротышка» давать умел, одной левой разметая всех прихвостней Энви. Правда, против самого Энви у Эдварда не было ни шанса. Вот только это не стесняло и не пугало парня, наоборот, он лишь сильнее злился, бросаясь на задиру, чтобы получить очередной удар в челюсть или под дых.       Наверное, именно эта сила и привлекла Энви. Привлекла, а позже заставила по уши влюбиться в эти яростные глаза, в это тело, сильное и одновременно беспомощное, в мягкие соломенные волосы и голос, грубоватый и глубокий. Злость лишь красила Эдварда, заставляла его высвобождать безграничную силу, чтобы вмазать очередному нахалу, посмевшему назвать его коротышкой. И порой это пугало. Пугало до дрожи в коленках. И в какой-то момент, уставший от беспрекословного подчинения, Энви уже не смог отпустить парня без намёка на инстинкт самосохранения. На самом деле самосохранение у Элрика присутствовало, просто слишком часто его прямолинейность и вспыльчивость шли впереди.       Годы шли, но это не проходило, лишь сильнее разгоралось внутри. Энви предпринимал множество попыток убрать Эдварда из жизни, скрыться от него и забыть (ведь не дело ему, самому Энви, водиться с каким-то деревенщиной), но всё было тщетно. Обстоятельства из раза в раз сталкивали их вновь. Случайно они попали в один университет, в общежитии которого не нашлось мест даже на «половинку человека», как обозвал тогда Эдварда Энви, за что после получил целое море криков. Впрочем, он был лишь за, параллельно уболтав крикуна жить вместе «за неимением других вариантов». Денег на снятие отдельной квартиры у Эдварда не было, и он не знал, что за спиной у Энви целое состояние родителей-миллионеров.       Всё складывалось идеально. Иногда видеть вблизи взбешённую физиономию Элрика да подлавливать моменты безмятежного сна было вполне достаточно. Не сильно много, чтобы сойти с ума, и не слишком мало, чтобы умереть от одиночества. Но карантин спутал все планы, и Энви не выдерживал. Он слишком много времени был с ним наедине. Эти губы, взгляд, походка, оголённое тело в те редкие моменты, когда удавалось поймать Элрика за переодеванием — всё это сводило с ума, а когда нельзя было и вздохнуть чистым воздухом, воздухом без этого особенного, сильного запаха Эдварда, самоконтроль терялся, отходя на второй план. Как следствие Энви чуть не поцеловал Эдварда, поддавшись секундному желанию.       «Чёрт! — Энви вымещает злость на хлипких перилах балкона, до боли ударяя по ним кулаком, — Он ведь наверняка заметил… Как я теперь это объясню? И что мне теперь дела-…»       — Энви? — раздалось вдруг из-за спины. Он быстро развернулся, в смятении уставившись на Эдварда. Лицо последнего горело от румянца, но он упёрто смотрел прямо в настороженные фиалковые глаза.       — К-креветка?       — Энви, это… Тогда ты… ты ведь пытался меня поцеловать?       — Что? — Энви попытался натянуть на лицо привычную издевательскую усмешку, но вышло как-то жалко, — Да с чего бы мне, самому Энви, это де-       — Не ври мне!       — Да с чего бы мне врать?       — С того, что любишь меня! Просто признай это уже наконец, я устал ждать.       — Креветка, ты… Только не говори, что…       — Да, я тоже тебя люблю! — выпалил Эдвард и вдруг затараторил: — Я влюбился в тебя ещё со школы, и я всегда знал, что это взаимно, было сложно не замечать, но я не был уверен, так что… Но теперь мы оба знаем, так что… Так что просто признайся мне уже наконец, и я отдам тебе половину своей жизни, а ты мне половину своей, понял?       — И это такое признание? — скривился Энви, но в следующую секунду вдруг оказался совсем близко, вжимая Эдварда в стену, — Идиот. Я отдам тебе всю свою жизнь и заберу столько же.       Элрик не успел ответить. Его губы накрыли чужие и увлекли в долгий и страстный, очень чувственный поцелуй. И впереди будет ещё очень много подобных поцелуев, очень много подобных мгновений, когда эти двое будут думать лишь о друг друге. Да и о чём ещё можно думать, сидя наедине на строжайшем карантине, что, очевидно, снимут ещё очень и очень нескоро?