Много ли осталось.

Наутис снова и снова задавался вопросом - как много времени им осталось быть вместе. Когда ей уже надоест нянчиться с ним и она уйдёт в свою пост-травматическую депрессию, он окончательно свихнётся от невозможности творить, а их хрупкая связь истончится до паутинки, которую разорвёт любой нечаянный порыв ветра. Он до сих пор без каких-либо содроганий вспоминал, как громко безголосый кислотный безумец бил стёкла в его доме, когда он сам обхватил Лозенж, затаившись с ней около чердачного люка - песчаная буря не оставила им пути для побега. Как улеглись звуки внизу, в зале, как он напрягся, глядя на дверь своей комнаты. Как он не ожидал того, что безумный выйдет из дому и разобьёт ещё одно витражное окно, забравшись на третий этаж дома. С Макабра сыпался горячий песок, от которого кожа любого другого уже пузырилась и лопалась бы. Наутис без всяких эмоций вспоминает, как было громко, когда он заслонял собой маленькую подругу, отчаянно пытающуюся выбраться из-за его спины и помочь, даже когда его коса расплавилась и переломилась пополам. Как Канкре беззвучно что-то шептал, полосуя его худые, привыкшие к клавишам и гаечному ключу руки, размеренно перерезая кожу и сухожилия, а после коснулся окровавленными пальцами своей чёлки, будто бы придавая себе сходство с ним, Хитером. Ни одна мышца не вздрагивает на его лице, когда он вспоминает, как громко эта безрассудная бросилась навстречу Макабру, хватая его за запястья и что-то крича ему в лицо, пыталась, как всегда, обнять и успокоить. Покормив его, она аккуратно убирает посуду на поднос. Окна теперь представляют собой ослепшие дыры дома, незрячие, как правый глаз Ласлор. Она сама забила их досками, выломанными из когда-то крыши мастерской своего друга. Ему уже не нужна комната для работы, ведь руки никогда больше не будут ему подчиняться. Она плохо держала молоток, а её непослушные с тех пор и по сей день руки и повреждённое бинокулярное зрение никак не смогли спасти кривые гвозди. Снова садясь рядом с ним на кровать, она привычно мягко заглядывает ему в глаза, считывая каким-то непонятным ему образом намерение, застывшее на грани нервного импульса, и осторожно кладёт его покрытые шрамами руки на свою талию. Он сидит, затихнув и впитывая её тонкое тепло, потом тихо шепчет, прося её дать коснуться своей щеки. Обнимая ладонями её лицо, Наутис беспомощно смотрит в глаза девочки, один безжизненно-мутный и один, едва видящий из-за дрожащих капель слёз. Он склоняется, проводя почти потерявшими управление пальцами по паутине светлых отметин на её правой щеке, и бережно целует шрамы на её губах. Он до сих пор просыпается, хрипло вскрикивая, от циклично прокручивающегося в его сне воспоминания - как в песочном горячем полумраке она молчала и пыталась кротко улыбаться, когда обезумевший Канкре терзал её лицо длинным фиолетовым осколком. 'Она смотрела только на меня.'