Больше не цветёт

— Сейчас бы сидеть в саду, на нашей скамейке рядом с сиренью, — тихо произносит Гермиона, натягивая рукава своего теплого свитера до самых кончиков замерзших пальцев. За окном уже вовсю хозяйничает октябрь: ледяной ветер яростно срывает с деревьев сухие бурые листья и нагоняет на небо почти черные тучи, обещающие вот-вот рассыпаться холодным дождем. — Да, — Малфой притягивает девушку к себе ближе и почти с головой накрывает их обоих пледом. — Мама суетилась бы с лимонадом и постоянно предлагала бы тебе мороженое. И всегда в самый неподходящий момент. Гермиона мечтательно улыбается ему в плечо. — И ты бы вечно ворчал, что даже в собственном саду тебе не дают покоя, — она почти бесшумно смеется, когда пародирует раздраженный голос Драко, и затем сильнее прижимается к нему. Какое-то время они просто лежат в тишине, нарушаемой лишь тиканьем старых часов из соседней комнаты. Гермионе нравится это. Просто лежать, почти проваливаясь в сон и вдыхая едва ощутимый запах духов Малфоя. Нравится ощущать тепло внутри себя от его присутствия в доме. В их доме. — Следующим летом мы могли бы снять коттедж где-нибудь подальше от всех, — внезапно протягивает Драко. — Как думаешь? — И остаться без мороженого миссис Малфой? — Поверь, если мама решит, что ты нуждаешься в её драгоценном мороженом, она тебя не оставит до конца своих дней. Она смеется и, слегка путаясь в пледе, перекатывается через парня, обнимая его со спины и утыкаясь носом в светлые волосы. — Значит, коттедж. * * * Конец января в этом году особенно богат на снегопады, и их небольшой дворик заносит невероятно огромными сугробами. Гермиона громко хохочет, когда девчонка из соседнего дома случайно попадает в Драко снежком. Тот отплевывается от снега, прилетевшего прямо в лицо, и с раскрасневшимся то ли от мороза, то ли от злости лицом буробит себе под нос что-то о неумении некоторых людей воспитывать своих отпрысков. — Что ты там опять ворчишь, дед? — её живот уже больно покалывает от смеха, и лопата, которой она расчищала дорожку минуту назад, выпадает из ослабевших рук. — И ничего я не ворчу! — обиженно отзывается он. — Когда у нас будут дети, я вплотную займусь их воспитанием, чтобы какой-нибудь несчастный молодой человек благородных кровей не ел кучу грязного снега вместо обеда. Очередной смешок застывает прямо на ее губах, а затем уносится холодным порывом ветра куда-то ввысь. Тяжелые хлопья снега налипают на ресницы, и Гермиона на несколько секунд забывает их стряхивать. — У нас будут дети? Драко неуверенно поворачивается к ней и, кажется, слишком сильно сжимает пластмассовую рукоять своей лопаты. — Если ты хочешь, конечно. Она не отвечает ему сразу, и Малфой уже готов откусить себе язык от смущения и даже стыда за внезапно сорвавшиеся слова, но Гермиона вдруг тихо, но уверенно произносит: — Хочу. * * * Уже по-весеннему теплый, но ещё по-зимнему сильный ветер распахивает окно комнаты, с глухим стуком ударяя деревянную раму о стену. — Я же просил плотнее закрывать окно, — его раздраженный голос почему-то слишком больно ударяет Гермиону, и она морщится, словно от настоящей пощечины. — Прости. Мне было слишком жарко. — Зато мне холодно. На этот раз девушка почти наглухо закрывает окно и, нашептывая заклинания, повышающие температуру в комнате, стягивает с себя пижамную кофту. Драко сидит за своим пианино в углу комнаты и вроде бы что-то листает в нотной тетради, но Гермиона знает: сейчас ему меньше всего на свете интересна музыка. Он где-то далеко, не здесь и не с ней. Не в их доме. Она зачем-то замирает рядом с ним, до боли в глазах всматриваясь в родное лицо, ища и не находя там чего-то очень важного. Малфой замечает её взгляд и бросает: — Спасибо. Его голос — холод воды, безжизненно застывшей в зимней реке. И его чувства к ней тоже покрываются льдами, которые Гермионе не под силу растопить. * * * Скрип открывающейся двери смешивается с хлопком аппарации, когда она заходит в дом. Сердце почти сразу начинает тревожно стучать о грудную клетку, но она все равно надеется: — Драко? Ты здесь? Почти весь май он провел в семейном поместье, появляясь у них дома лишь на несколько минут, чтобы забрать что-то и тут же вернуться к матери. Говорит, что здесь слишком душно, и это мешает работать. Да, ей теперь здесь тоже душно — без него. Гермиона медленно проходит по коридору, некстати замечая, что мужское пальто, висевшее на стене, исчезло. Едва сдерживаясь от детского желания зажмуриться, она заглядывает в их общую спальню, и уже давно все знающее сердце замирает вместе с ней: настенные полки больше не хранят ни единой его книги, а из приоткрытого шкафа виднеются только её вещи. — Ушел, — обреченно слетает с губ. Ветка сирени, оставленная им на закрытом пианино, режет ей легкие, лишая способности дышать; рядом с забытой нотной тетрадью Гермиона находит крохотный кусочек пергамента, на котором нет места ни оправданиям, ни длинным утешениям. Лишь четыре слова, бьющие самыми ядовитыми стрелами куда-то под ребра: «Больше не люблю. Прости» И нежные лепестки сирени касаются первых слёз.