Красота в глазах смотрящего

Ипполиту было плохо. Плохо не в значении «хуже чем обычно»; такое видали, и не один раз. Ипполиту казалось, что он выкашляет свои легкие, настолько ужасным был этот ночной приступ. Юноша запачкал три или четыре платка, причем уже на втором вместо капелек крови начали показываться весомые, хоть и маленькие, алые комки; чуть передохнув от кашля, болезненного до того, что казалось, будто горло режут обоюдоострыми лезвиями, Ипполит поднялся с постели и вышел в коридор, надеясь отыскать хоть кого-нибудь, кто был бы в состоянии ему помочь. Если хорошо подумать, то можно прийти к выводу, что все, что могло бы помочь Ипполиту в данной ситуации, он был в состоянии проделать сам: подогреть воду или, если очень повезет, молоко; достать из своих вещей перечную мазь и растереть себе грудь; прополоскать горло содой – все это были вещи привычные, давно вошедшие в его расписание. Но, во-первых, Ипполит боялся искать что-либо в чужом доме, а во-вторых, ему очень хотелось, чтобы о нем позаботился кто угодно – хоть Коля, хоть Варвара Ардалионовна, хоть… «Хоть Ганечка», – хмыкнул Ипполит, останавливаясь напротив Ганиной двери. Да, было бы очень приятно разбудить Ганю посреди ночи, вытащить его из кровати – а что, разве отказался бы он помочь смертельно больному? Да ни в жизнь! Уверенный в этом Ипполит открыл дверь, и не подумав стучаться. Ганя не спал. Даже, можно сказать, очень активно бодрствовал – и был настолько увлечен своим занятием, что не увидел вошедшего Ипполита. Ганя лежал на животе, выпростав одну руку из-под одеяла, и рвано, быстро дышал, изредка вздрагивая. Большого ума не надо было, чтобы догадаться, где же находилась его другая рука. – Доброй ночи, Гаврила Ардалионович! – вполголоса произнес Ипполит, улыбаясь довольно, будто сытый кот. Ганя в мгновение ока подобрался, упал на спину и во все глаза уставился на незваного гостя. – В-вы… Вы… – Ганя краснел ярко, горячо; казалось, он был смущен чуть ли не до слез; грудь его поднималась и опускалась так быстро, что Ипполита аж пронзила зависть к таким здоровым легким. – Не бойтесь, я совсем недолго наблюдал. – Ипполит прошел в комнату и оперся бедром о спинку кровати. – Мне стало плохо, нужна была какая-нибудь помощь, и… – Теперь Ганя резко побледнел; Ипполита это несказанно развеселило. – Не беспокойтесь, сейчас мне определенно лучше. – Чтоб в-вас… – Ганя подтянул одеяло до подбородка свободной рукой, одновременно вытирая ту, что совсем недавно была занята, о простыню. – Что вам нужно?! – Совсем немного. – Ипполит присел на край кровати. – Но без вас не обойтись. Вы же не откажетесь мне помочь? Молчание. Ганя все еще смотрел на Ипполита так, словно увидел в комнате призрака. «Объяснимо, – хмыкнул про себя Ипполит, – на его месте я бы меня задушил». – Если вы кому-то расскажете… – начал Ганя; он явно пытался грозиться, но его дрожащий голос производил скорее жалобное впечатление. – Конечно нет, как вы могли такое подумать! – всплеснул руками Ипполит. – Но только если вы… Ганя длинно выдохнул, оправился, скинул одеяло и, как был, босой и встрепанный, вышел с Ипполитом в коридор. – Я, если честно, такого от вас даже не ожидал, – с ухмылкой произнес Ипполит, пока они шли в кухню, – я думал, вы тот еще… – Пауза, которую Ипполит выдерживает. – Кобель. Ганя сжал плечо Ипполита до того сильно, что казалось, будто останутся синяки. – Отпустите! – воспротивился тот. – Больно ужас! – Если бы я был кобелем, – прошипел Ганя, склонившись к его уху, – такую суку, как вы, точно бы не пропустил. Ипполит поперхнулся, чувствуя, как омывает его с ног до головы жаркая волна стыда. Ганя резко отпустил его плечо и быстрым шагом пошел впереди. В кухне Ипполит уселся на жесткий стул, молча наблюдая за тем, как Ганя – по просьбе бедного больного – суетится с крынкой молока и банкой меда. Ганины руки дрожали невозможно; он пару раз ожег пальцы спичкой и оттого грязно выругался. Ипполиту это было в диковинку; прежде взрослые при нем, почти что ребенке, крепких выражений стеснялись. Все то время, пока Ганя суетился с банками и стаканами, была тишина смертельная, только Ипполит пару раз закашлялся, прикрыв губы рукавом. Наконец Ганя завершил приготовления и встал перед Ипполитом с полным стаканом. – Только попробуйте не выпить, – прошипел Ганя. Юноша икнул. – У меня руки дрожат, – улыбнулся Ипполит, поднимая крупно – и совсем ничуть не фальшиво, правда-правда! – дрожащую ладонь (трюк, которому его когда-то обучил Коля). – Я стакан уроню и разобью. Ганя медленно выдохнул сквозь зубы и поднес стакан к Ипполитовым губам. Ипполиту это казалось интимным до неприличия: Гаврила Ардалионович, которого Ипполит четверть часа назад застал в весьма компрометирующей позе, придерживает его, Ипполита, за шею и большим пальцем упирается в подбородок, не давая повернуть голову. Вот уже и подошел к концу этот странный полуночный ритуал, но одна из белых, вязких от меда капель скатилась по щеке Ипполита. Ганя машинальным движением подобрал кончиком пальца эту каплю и провел вверх, к краю губ юноши. Тот, найдя в себя смелость еще и улыбнуться, слизнул жидкость с Ганиного пальца. – Доводите меня, – шикнул Ганя, пытаясь скрыть откровенное смущение. К Ганиному несчастью данная процедура была не последней в Ипполитовом лечебном ритуале; предстояло еще растереть перечную мазь. Слабый, несчастный Ипполит одним только взглядом (Коля называл это «глазами больного щенка») убедил Ганю в том, что и тут он без помощи не справится. – Может вас еще под ручку подержать? – огрызнулся Ганя, пока они возвращались в Ипполитову спальню. – Можете и подержать, я не против. – С этими словами Ипполит плечом толкнул дверь в спальню, вошел и уселся на кровать. – Банка на столике, коричневая такая, с красным ободком. Ганя подошел к столу и отодвинул занавеску, надеясь пустить на столешницу больше лунного света. Наконец он нашел банку, схватил ее быстрым, птичьим движением и направился к Ипполиту, пробормотав «Надеюсь, когда вам понадобится справить нужду, вы не попросите меня ваш член держать». Увидев, как жарко покраснел Ипполит, Ганя осклабился. – Рубаху-то задирайте, – хмыкнул Ганя, нагибаясь к юноше. Ипполит послушно закатал рубашку до горла, чувствуя, как прокатывается по коже сквозняк. Ганя открутил крышку, зачерпнул мазь и начал растирать грудь Ипполита. Казалось, что в изможденные его легкие накачали свежего, жаркого воздуха, и юноша расплылся в улыбке человека, ощущающего, как медленно отступает его болезнь. Ипполита вдруг прошила такая яркая искра, что ему не оставалось ничего, кроме как ахнуть и сжаться, отстраняясь от Ганиной руки. Только через пару секунд юноша осознал, что случилось это от того, что Ганя коснулся мизинцем его соска. – В-вы чего? – икнул Ипполит. – Вы зачем? – Чтобы вы взбодрились, – буркнул Ганя, отводя глаза. – Спиной поворачивайтесь. Ипполит послушно повернулся спиной. Ганины пальцы мягко, медленно обводили его лопатки, позвонки, выступающие ребра, и даже жгучая острота мази не могла прикрыть то, насколько эти пальцы были холодны. – Лягте, – предложил Ганя; голос его раздавался чуть ближе, чем раньше. – Вам самому так лучше будет. Ипполит послушался. Несмотря на все то напряжение, что царило между ними днем, в ночи юноша готов был бесконечно расслабляться под чуткими ладонями Гаврилы Ардалионовича. Ипполит понятия не имел, откуда взялась подобная доброта, но решил пока не задавать себе таких фундаментальных вопросов, ведь так сложно было думать о чем-либо, когда спину массируют такими неповторимыми касаниями… Вдруг Ипполита обжег поцелуй. Гаврила Ардалионович целовал пониже шеи, придерживая юношу под животом чистой рукой. Ипполит хотел было вскрикнуть, возразить, но и жаркий стыд, и совсем не заласканное тело объединились против него, и вместо «Что вы себе позволяете?!» с губ юноши сорвался нескромный выдох. Гаврила Ардалионович прошипел ему на ухо что-то успокаивающее и, коснувшись губами Ипполитова подбородка, переместил руку ниже, поглаживая внутреннюю сторону бедра юноши. Ипполиту пришлось закусить собственное запястье, чтобы выдержать это новое, переполняющее, слепяще-яркое чувство. Гаврила Ардалионович коснулся кончиками пальцев края его белья. Ипполит застыл. Все, шутки кончились. Сейчас его попытаются взять. В голове промелькнуло, что, может быть, к этому все и шло прямо с того момента, как Ипполит заселился к Птицыну. Юноша захныкал, потираясь напрягшейся промежностью о простыни. Ганя отстранился, шлепнув Ипполита по ягодице. – Поднимайтесь, чего разлеглись, – произнес он тем развязным тоном, который юноша уже привык слышать. Дрожа всем телом, Ипполит сел, обнял себя руками и посмотрел на своего мучителя исподлобья. – Это вы мне так мстите за то, что я вас увидел… Ганя оборвал его: – Вы что, серьезно думали, что я мог бы вас… – От возмущения он не докончил фразы. – Какая ж вы святая невинность, Ипполит! На выходе из комнаты Ганя все-таки не удержался и пустил еще одну шпильку: – Вас бы высечь не помешало. Ипполит, встрепанный, хмурый, на грани плача, встал со своей постели, подошел к Гане вплотную и, смотря на него снизу вверх, произнес: – Секите.