Белая краска на губах

      Фиона смотрит на Патрицию и думает: «Я хочу быть на нее похожей».       Фиона смотрит на Патрицию и думает: «Она мне нравится».       Это чувство горячее, как воздух, раскаленный солнцем, такое, что ползет под кожей и заставляет колени дрожать.       Восхищение.       Почти благоговение.       Восторг.       — Даже если ты молчишь, твои глаза выдают тебя, знаешь? — голос Патриции низкий и мягкий, чуть хриплый, когда она оборачивается через плечо и ловит взгляд Фионы.       Фиона улыбается рассеянно, опускает ресницы, чтобы приглушить интенсивность взгляда, но все равно смотрит.       — Я думаю, с чего начать, — проводит по чужому голому плечу, по смуглой коже, которая немного влажная после душа и без единого следа привычных рисунков на ней. — Я не уверена, что смогу нарисовать их так же аккуратно, как ты.       Фиона стоит за спиной Чародейки, в пальцах другой руки — тонкая кисточка. Она вертит ее чуть нервно, пока мысленно представляет линии, которые следует нанести. И откуда лучше начать…       — У тебя получится, — в голосе Патриции абсолютная уверенность, когда та вновь разворачивается спиной. Она вся такая: уверенная, надежная, несокрушимая. Забирает рукой наверх сплетенные в множество косичек волосы, с кончиков капли воды — вниз: разбиваются о кожу, катятся по затылку и спине, теряясь под полотенцем, затянутом вокруг груди.       Ветер за окном такой сильный, что стекла дрожат. Зима в Особняке. Но в комнате Патриции тепло. И очень светло: светлые стены, тюль, постельное. Скрипящие доски под босыми ногами, на которых краска высохла и облетает мелкими крупинками — тоже белая. Когда Фиона здесь, у нее чувство, будто она на пляже, усыпанном белым песком.       — Это ты. Ты приносишь солнце с собой, — Патриция вновь коротко поворачивает голову.       — Я сказала это вслух, да? — Фиона смеется, качает головой, гоня мысли прочь. Чтобы, наконец, приступить к делу.       Наклониться через чужое плечо и обмакнуть кисточку в белую краску. Прижимает кончик чуть ниже сустава плеча и ведет вверх до ключиц и горла. Потом еще раз. И еще. Наполняя линии цветом, делая их толще и увереннее. Нарисовать «кости» — это не так сложно, но Фиона чувствует странную ответственность. Потому что ей нравятся рисунки на руках Чародейки. Они всегда выглядят таинственно и притягивают взгляд. Культура Вуду — сама по себе необычна, выделяется на фоне других представлений о мире. В ней привкус железа во рту мешается с могильной землей, отдает корицей и перцем на зубах, жженным сахаром обжигает нёбо.       Фиона смотрит Патриции в глаза и видит огонь. Самую короткую ночь в году. Цветы папоротника. Поворот солнца. Танцы на костях среди всполохов огня. Пепел на кончиках пальцев. Тмин и белую полынь. Гул барабанов. Но это не праздник Смерти. Кости оборачиваются золой, удобряют землю и прорастают цветами. Солнце еще далеко от сна. В этих темных глазах сама Жизнь. Ее кульминация.       Упоение.       Сила.       Колдовство.       Зачерпнуть еще немного краски, и линии продолжаются. Образуют единый узор. От плечевого пояса к плечу и дальше к предплечью, повторяя сверху то, что прячется под кожей.       А внутри у самой Фионы чувства, отдающие шумом прибоя в ушах. Криками чаек, запахом соли. Ей нравится в Патриции неукротимый дух. Умение стоять до последнего. Умение справляться с любой опасностью. Здесь, в Особняке, где все слишком условно, вроде игрушечно, но при этом по-взрослому и давит на психику. Жрица и Чародейка. Они разные, совершенно не похожие друг на друга. У Патриции эмоции яркие и живые. Она становится душой любой компании, стоит ей только появиться. Фиона же…       Фиона наклоняет голову и касается губами чужого плеча, не удерживаясь. Близко-близко к только выведенным линиям. Чуть трется щекой, целует, наслаждаясь давлением губ на кожу.       Под этой кожей — магия. Ощущается очень остро. Чистая и первозданная. Течет по венам Чародейки, пульсирует и гудит, словно под напряжением, делая ее похожей на тугой натянутый лук. Кажется, именно в таком состоянии и совершаются великие подвиги. Фионе незнакомо это чувство. У нее нет собственного источника силы. Указать искомую дорогу, дать совет — это предел. Она наблюдатель, а не герой. У нее самое обычное сердце, которое сейчас бьется так быстро-быстро.       Фиона рисует дальше, и ей кажется, что в этом действии намного больше скрытого смысла. Плечевая кость, лучевая кость…       Кисточка чуть дрожит в пальцах, но линии четкие. Она прослеживает их губами, чуть сдвигаясь и склоняясь ниже с каждым движением. Фиона прикрывает глаза, и за веками — слепяще-белый. Шум ветра за окном — как звуки моря. Тепло. Светло. Сердце бьется лихорадочно. Оно простое, и желания его очень просты.       Фиона… не знает, какой должна быть любовь. В ее семье не было примера, который научил бы ее строить отношения. А сказки о любви… из них плохие учителя. Что нужно делать? Что не нужно? Она не знает. У нее есть только эмоции, желания, мысли, порывы. Правильные ли? Б е з п о н я т и я.       Чувство внутри — сильное, что почти больно. Пульс под губами — как глоток соленой воды. Самый сладкий. От него щемит под ребрами.       Она доходит до запястья и открывает глаза, только полностью оказываясь на полу. Чуть сбоку от сидящей Чародейки, все так же в пижаме, потому что сегодня утром некуда особо спешить, и яркие рыжие волосы уже не мокрые после более раннего душа, но вьются сильнее обычного и липнут к коже. Колени упираются в белый песок.       Когда Фиона поднимает голову, то ловит чужой ошеломленный взгляд.       — Ты видишь? — едва слышно.       — Да…       Фиона улыбается — у нее получилось, она смогла донести то, что не может выразить словами, — осторожно берет чужую ладонь, нанося кистью последние штрихи. Пальцы Патриции с явными косточками суставов, худые, узловатые и грубые. Руки усыпаны мелкими шрамами: более светлыми на фоне смуглой кожи, похожими на звездочки, словно от удара электрическим током. На левой руке чуть меньше, чем на правой.       — Ты постоянно забываешь про перчатки, — не особо веря, что ее слова как-то повлияют. И немного стыдливо за то, насколько на самом деле не против этих следов. Потому что они к месту. Чистая сила в крови Чародейки поет. Дикая, буйная, живая. Она защищает Патрицию столь же яростно и безупречно, сколько требует платы. Одно за другое.       «Спасибо», — мысленно, касаясь губами костяшек пальцев, целуя вдруг иначе, более жадно. И кисточка из руки все-таки выпадает, срывая с кончика краску, которой оказалось взято слишком много, которая падает на чужие пальцы и оставляет за собой белые следы. Но стука о пол не слышно, потому что песок глушит звуки. Фиона спешно собирает краску губами, чтобы не испортить проделанную работу.       Фиона обожает руки Патриции. И в голове ни единой мысли больше.       Сверху доносится шумный вздох.       Ее голову поднимают, цепляя за подбородок, заставляют встретиться взглядом, в котором самая настоящая буря. И Патриция замирает, «поглощая» это выражение на ее лице. Темные волосы, больше не удерживаемые ничем, рассыпаются по спине, по бокам от лица, когда Патриция наклоняется вперед.       — Что… ты творишь? — и звучит хрипло, и слышатся нотки мольбы.       Фиона улыбается уголками губ, прекрасно все осознавая. Чуть подается вперед, ловит губами подушечки чужих пальцев, оглаживающих ее лицо. Патриция на мгновение прикрывает глаза, дышит медленно и глубоко, когда проводит ими по ее губам — нежно-нежно, — коротко царапая ногтями, чуть задевая высунутый кончик языка, а потом давит немного сильнее и скользит пальцами внутрь рта, где очень жарко, смешивая белый и прозрачный, надавливая на язык. Вздох. У Фионы на губах — краска, словно муку просыпали.       — Мел и крахмал, — когда вновь возвращает способность говорить и стирает следы рукавом пижамы. — Вот. Ничего страшного же.       Фионе немного кажется, что она плывет. Солнечные зайчики мельтешат перед глазами, постепенно бледнея. Потому что за окном все же зима. Стоит прийти в себя, и песок больше не колет колени. И вновь вокруг — спальня Особняка. На самом деле маленькая и потрепанная временем, но это неважно.       — У тебя волшебные глаза, — Патриция смотрит пристально, словно хочет спросить очень много, но не знает нужных слов, задумчиво оглаживает линию челюсти, оставляя влажные следы. Они уже так близко склонились друг к другу, что можно не говорить громко. — Ты понятия не имеешь, как смотришь, да? — тихий хриплый смех. — Словно все возможное и невозможное соединилось вместе и глядит на тебя по ту сторону бездны. И нет больше границ, потому что бездна — это о том, насколько далеко ты готов пройти без них.       Прикосновение губ к губам — жаркое, жадное, без капли приличия. Влажно. Глубоко. Так, что все тело горит и становится трудно дышать. Патриция отстраняется первой, делая глубокий вдох и обрывая языком нити слюны, наконец выпуская запястье Фионы, за которое все это время держала или держалась сама. Но между «до» и «после» словно успевает пройти маленькая вечность. И, наверное, поэтому на губах Патриции улыбка — немного шальная.       — Осторожнее. Знаешь, мое обыденное сознание может оказаться не способным столь легко такое принять…       «…но хочет», — остается недосказанным. И это звучит как лучшее признание из всех.       Чародейка задумчиво подносит к глазам ладонь с высохшим узором, разглядывает со всех сторон и одобрительно кивает. Немного неровный у кисти, тот все равно получился. Капнувшая случайно краска его не коснулась.       — Теперь нужно повторить то же самое и со второй, да? — заливистый смех.       А Фиона не может не улыбаться в ответ и вновь смотрит-смотрит-смотрит.       «Возможно, не настолько мы и разные», — другая рука упирается в пол, едва уловимо скребя по нему пальцами и буквально на мгновение пропуская через них песок.       Она смотрит на Патрицию и думает: «Это и есть счастье?».       Она смотрит на Патрицию и думает: «Я люблю ее».       Даже если пока не готова сказать этого вслух, потому что не знает как. В ушах у Фионы все еще стоит шум воды, откуда-то, вторя ему — далекий гул барабанов и треск дров в костре. В конце концов берег — это тоже хорошее место для проведения ритуалов.