Лирика жизни шиноби

Все начинается с пропахшей лихорадкой гостиницы и ободранных стен их дешевого двухместного номера. В ванной комнате плитка забита чернеющей плесенью, с потолка осыпается старая мышьяковая краска, равнодушно стекают по поверхности зеркала не остывшие капли посеревшей замыленной влаги. Обито игнорирует искаженное трещиной отражение, как будто нарочно разбитое в точности пополам; залегшие в шрамах блуждающие по комнате тени извращают лицо до гримасы пропитого старика. Он медленно моется, тяжело переставляя конечности, и с мрачным довольством концентрирует настороженность в слухе: соседние комнаты пестрят звуками одиозного секса, кто-то рвет в отдалении, дребезжат друг об друга бутылки. Притон посылает посредников человеческой слабости: монотонные всхлипы и снующие этажом ниже юдзе. Притон точит когти и играет с напряженном сознанием — вынимает из недр необъятную изможденную гадость. Эти желания. Непонятные, не до конца сформированные. Обито неприятно, ему хочется от них оттереться. Жаль, конечно, но потребность в прикосновениях проститутками не восполнить, а моральную пустоту не унять; он еще человек, к сожалению, но, как и в случае с голодом, не откинется — переждет, перетерпит, может, вкусит чужое гостеприимство, ведь искромсанная обвалом ничем неутолимая жажда будоражит в нем страсти, которые удовлетворить невозможно. Облачаясь в запыленную с пустынной дороги одежду, Обито усмехается, представляя себя тем клиентом, что платит не за намерение всунуть, а за крепкие долговременные объятия и взаимные поцелуи, доступные для него только так. Это жалко, и он сам себя ненавидит. Подобные мысли превращают его в ребенка. Он чувствует себя бесполезным и одиноким, как в детстве, и спешит надеть маску, чтобы спрятаться от своей природы. Дейдара сидит на разворошенном жестком футоне и с трудом пьет вино из пузатой зеленой бутылки. Ее длинные волосы впервые на памяти Обито не собраны в хвост, а свободно струятся вдоль тела. Она кривится, морщится, но, завидев нерадивого Тоби, напыщенно хмыкает и словно тут же смущенно сдувается — ее скулы пылают, взгляд рассеянный, пьяный и дикий, губы красные, яркие и блестящие от омывшей их влаги. Плащ лежит рядом в стопке с другими постиранными вещами; из одежды на ней только легкий свободный халат. Неужели?.. От всех стрессов спасает работа, но когда ты убийца — остается лишь пить и сношаться. Будь Дейдара хоть дважды садисткой с дурными заскоками — она просто ребенок, ей не чуждо ничто человеческое. Отпивая из горлышка, она выглядит еще более уязвленной, когда скрещивает коленки и кладет на них свой подбородок; такая редкая беспомощность от вечно бойкой горделивой напарницы рождает в Обито отголоски давно почившей под камнями эмпатии. Кажется, в этом затхлом дыму и опошленных звуках крыша едет у них одинаково. Впору было бы промолчать, ведь сейчас не тот случай и место, но в обязанности его новой личности входят колкости, замечания и насмешки, так что Обито ухмыляется, проявляя ожидаемые эмоции, и проходит вглубь номера, очень выверено подбирая слова. — Ай-яй-яй, семпай, я же только ушел, а вы здесь уже развлекаетесь, как бесстыдно! Вот уж не думал, что человеку искусства придется по вкусу это кислое местное пойло… — на самом деле, он не удивлен: учуял запах еще в ванной, когда сушил волосы душным гостиничным полотенцем. Не удивительно даже то, что ей в принципе продали алкоголь, потому что в местах столь опущенных она может купить даже шлюху. — Надеюсь, вы помните, что нам утром отправляться в дорогу? А что, если Лидер решит выйти с нами на связь?! — они оба знают, что этого не случится, но Обито банально обязан был что-то сказать. Он беззлобно смеется и устраивается точно напротив, кубарем плюхнувшись на соседний измятый матрас. — Семпай?.. Вы уже в катарсисе? Дейдара болезненно хмурится. Судя по всему, горячительное она пьет впервые — с долгими перерывами в неуверенных мелких глотках. Зрачки ее топят радужку, кончик яркого языка беспрестанно проходится по припухшему контуру рта, руки мнут край халата, перевязанного настолько небрежно, что тот будто бы норовит соскользнуть с раскрасневшегося плеча. Она впивается в Обито нечитаемым затянувшимся взглядом — тот слегка ведет бровью, но под маской ей этого не заметить. Странно видеть Дейдару в подобном глубокомысленном настроении: от привычной озлобленности в ее голосе нет почти ни следа. — Отвали, — сказав это, она снова прикладывается к бутылке, не удосужившись ответить ни на один из его вопросов. Стоны за стенкой как-то резко и ломко смолкают, чтобы через мгновение разверзнуться с новой силой. Дейдара дергается от них, очевидно, открыто смущаясь, и спадает с лица, но глаза — нет, глаза не отводит: в них упрямая синева и намерения для Обито непонятные — раззадоренные екаи, которых никак не удержишь. Из горла наружу рвется громкий экспансивный смешок, и язвительный натиск Тоби разносится по комнате вместе с хохотом, хотя легкие сжимаются от взаимного чувства беспомощности, а смеяться — последнее, что Обито хочет на самом деле. — Неужто не спится? — соловьем поет плутовская личина, ставшая неотъемлемой частью его ежедневной работы. — Атмосфера неподходящая? Вам не нравится музыкальный аккомпанемент? — А тебя, я смотрю, все устраивает, — она фыркает, побалтывая в бутылке остатки пахнущего сливой вина. — Уснешь тут под эти вопли. В лесу и то ночевать приятнее. — Если честно, я с вами согласен, семпай, но, мне кажется, вам лучше не стоит так много пить. — Да плевать мне. Скажи, — ее голос все такой же спокойный, но дышит она слишком шумно, как после интенсивного боя. Обито находит ситуацию чересчур удручающей: ему не нравится, когда его драгоценные подчиненные ведут себя так непредвиденно своенравно. Характер Дейдары — олицетворение юношеского максимализма, потому он мог с легкостью предугадывать ее состояние; все — от реакций до бурных незрелых поступков всегда находилось под его незаметным контролем. Но не сейчас. Не когда она выпила лишнего. Пьяные люди — люди самые непредсказуемые. И дело не в демонах, не в личностных противоречиях, а в простой неспособности адекватно оценивать обстановку. Сама обстановка же намекает весьма недвусмысленно, словно подталкивая к конкретным специфическим выводам, которые, как ни странно, отторжение не вызывают — наоборот, разгоняют по телу непритворное мягкое любопытство. Живой интерес. — Скажи, а ты маску совсем не снимаешь? Даже когда моешься? У тебя вообще есть лицо? Обито почти умиляется такой наивной формулировке вопроса; наверное, Дейдара единственная, кому его личность безвыгодно небезразлична. Он вспоминает эти вечные взгляды украдкой, попытки застать его за растерянной от усталости бдительностью — чужое ненаплевательство, пусть и детское, неожиданно расслабляет, вынуждая вступить в безрассудную и по-странному интригующую игру. — Не глупите, Дейдара-семпай, конечно у меня есть лицо, — он намеренно издевается, подбираясь к Дейдаре поближе, и проводит ладонью поперек взмокшей ткани на шее. — Отвечая на ваш вопрос: да, я снимаю маску, но если вы вдруг решите за мной подглядеть, то у вас ничего не получится, потому что я всегда запираюсь! — Мне это не нужно, — она внезапно даже не злится. Ее губы трогает хитрая, до неприличия намекающая улыбка. — Я просто подорву дверь, м. И что ты тогда будешь делать? Надо же. Выходит, он слишком переоценивал эту девочку. Желания ее оказались такими же приземленными, как у него самого. В этом нет ничего удивительного: секс расслабляет, физически и морально он приносит успокоение почти всем, кто его распробовал, и уж лучше потереться телами на узких слежавшихся койках в помойных гостиницах, чем позволить десяткам собственноручно разрушенных жизней пробраться в подкорку и насиловать обездоленный мозг. Дейдаре же всего девятнадцать, она еще совсем юная, хоть и в крови увязла по горло, и Обито никогда не поверит, что убитые ею жертвы не приходят к ней в гости поразвлечься среди вечных кошмаров. Лирика жизни шиноби. Все люди, в сущности, одинаковые. И потребности их двоих сейчас как никогда идентичны, как будто у настоящих напарников, тонко чувствующих капризы друг друга. Обито улыбается своим мыслям — они веселят его, развеивают приевшуюся рутину, ведь кто мог подумать, что вечер окончится так: на футоне нелепо флиртующей с ним Дейдары. Забавно. Не более. Он не смотрел на нее, как на женщину. Их связь была понятна и проста без низменных примесей откровенно животных инстинктов. Работа есть работа — о личном не могло идти речи, особенно когда он так близок к поставленной цели. И все же. Взгляд невольно скользит от волос через тонкую шею. Вырез халата привлекает внимание отсутствием перевязи шиноби на некрупной груди. Чуть ниже, минуя одежду, открывается вид на раздетые, плотно сжатые бедра — любопытно, если их развести, то белья между ног не окажется, как и повязки? Обито закрывает глаза, испытав отвращение к своей слабости перед естественным; Дейдара красивая, но трогать ее он не станет, пусть за хрупкостью этого тела и скрывается сила, способная разорвать его на куски. Ему ее жалко — опасную, но такую невинную, потому что минутное помутнение не стоит того, чтобы портить девочке психику. А в том, что она невинная, он уверен из своих наблюдений — едва ли Дейдара один-единственный раз отдала предпочтение не искусству, а мужскому вниманию. Она ни с кем не общалась, никуда не ходила, ей не было интересно ничего, кроме глины и взрывов — такие люди не ищут одноразовые знакомства для секса и отношения не заводят: слишком сильно помешаны на работе. Обито знает, потому что он сам такой же. Хотя услугами бабочек он все-таки изредка пользовался. Дейдара подобное назвала бы омерзительной пошлостью, но и мужская проституция направлена все на тех же мужчин. Кроме Тоби ей выбрать некого. Ход ее мыслей казался все более объяснимым. Наверное, в этот вечер с ней что-то случилось — в голове что-то щелкнуло, вот Дейдара и решила попробовать, ведь Тоби для нее безобиднее любого ребенка, и она по-простому подсознательно ему доверяет. Думает, что он не сделает больно. А если откажет — еще не поздно превратить все в издевку. Вот только отказывать нужно правильно и аккуратно, не задев очень ломкое и болезненно-уязвимое самолюбие. Обито не намерен заходить дальше легких заигрываний, иначе это противно даже для такого куска дерьма, как он; пусть лучше Дейдара обидится и пошлет его самой грязной обвиняющей бранью, чем в конечном итоге отдаст свою девственность обманувшему ее проходимцу с подозрительным неприятным лицом. Так будет правильно. Благородство ли это — не важно. Обито вдруг с изумлением понимает, что молчит слишком долго, неосознанно выйдя из роли. Надо бы выкрикнуть что-то глупое и курьезно-бессмысленное, но под взглядом Дейдары он раздавлен прорвавшимися эмоциями. Одиночеством. Осязательным голодом. Тоской по забытому, неизведанному людскому теплу. Он наталкивается на цепкие голубые глаза Дейдары и неожиданно для себя отвечает с заметным ехидством — видимо, личность Тоби так сильно сплелась с его собственной, что рот, голос, связки генерируют слова раньше мозга. — Ничего, — скулы сводит: от фальшивой улыбки или темного чувства, поселившегося внизу живота? Дейдара и в правду красивая, как раскрывшийся ландыш, который жалко сорвать, потому что он больше не вырастет. — Но если вы взорвете дверь, то владельцы этой чудесной гостиницы очень расстроятся, а нам придется платить вдвое больше. — Не увиливай, — она медленно опускает ноги к футону: длинные, привлекательные, покрасневшие на обнаженных коленках. Обито оглаживает взглядом ее худые лодыжки: он мог бы полностью обхватить их ладонями и легко разрубить. Одними лишь пальцами рук шириной с ее талию, одной лишь физической силой, подавляющей Дейдару в разы; осознание своего превосходства над ней затмевает все мысли, оставив единственное — вину. Так нельзя. Нельзя, чтобы люди уступали друг другу столь сильно, иначе что тогда остается, кроме войн, отмщения и убийств. Ему самому от очевидности собственной вседозволенности становится так неприятно и мерзко в наполовину отмершей, разложившейся под давлением несправедливости мира груди. Так нельзя… Но Дейдара как будто совершенно не знает сомнений: она внимательно отслеживает каждое движение Обито, и, понимая, что именно ему интересно, разводит коленки пошире, сводя его с ума этим действием. Запах халата сбивается, полы стекают с бедра, прикрывая теперь лишь интимное, и Обито видит мурашки на ее бледной коже и напрягшиеся соски под тяжелой застиранной тканью. Не такая уж она и невинная. — Когда еще ты ее снимаешь, м? При мне есть отказываешься, на привалах спишь в гребанной маске, за время миссий на ней не осталось ни скола, ни трещинки. Для идиота ты очень эффективно скрываешься, Тоби, я до сих пор не могу поверить, что в тебе есть зачатки извилин, — за речью следует новый глоток, обжигающий губы: иначе что за причина тому, что они так припухли? Желание целоваться? Кипящая в артериях похоть? Последние реплики слетают с них вместе с улыбкой. — А трахаешься ты тоже в маске? Или предпочитаешь завязывать нижним глаза? Готова поспорить, что ты остаешься в одежде: это брезгливость или фетиш такой отличительный? У тебя проблемы с доверием? Дейдара его заводит. Проблема Обито в том, что самоконтроль у него не железный, но он не сорвется — тренирован годами лишений. Неумелыми провокациями не задеть в нем ничего первородного, но что важнее — картинка: симпатичное зрелое тело. И его обладательница — необузданная настойчивая натура, терпеливо выискивающая ответы на свои же вопросы; Обито становится жарко от одной только мысли, что Дейдара так тщательно копается у него голове. И выигрывает. — Меня пугает ваша заинтересованность моей личной жизнью, — его голос спокоен, без приевшихся истеричных мотивов. Экивоков Дейдары все равно недостаточно для того, чтобы Обито выходил из себя от надуманной страсти. — Хотите секрет? Да, вы правы, милым дамам моего лица не увидеть, но без маски меня испугалась бы даже такая великая куноичи, как вы. Уверены, что оно того стоит? — Можно попробовать, — ну и что ему с ней теперь делать? Даже внезапная честность не заставила ее отступить от сомнительной цели. — Я все равно не усну, м. Эти звуки действуют мне на нервы, еще чуть-чуть, и я просто… — Желаете им подыграть? Вот и все. Щеки Дейдары покрываются красными пятнами, а взгляд красноречиво плывет от взаимного флирта. Она медленно поднимается на колени, слегка неуклюже отбросив бутылку к футону, и протягивает к Обито свои бедные искалеченные ладони, кладя их ему на мгновенно окаменевшие плечи. Он не привык к тому, что его касаются. Присечь бы решимость Дейдары, но тепло ее тела пригвождает его к постели. Он даже позволяет себе насладиться этой странной незатейливой лаской, пока тонкие пальцы изучающе гладят проступающие под водолазкой мышцы его груди. Они поднимаются выше. Ненадолго задерживаются на ключицах и ямке под горлом, словно пытаясь нащупать обнаженную кожу; Обито понимает: она хочет его раздетым, потому ее руки безуспешно мнут черную горловину. Все равно ей к нему не пробраться. Его одежда смежается с широкой резинкой на маске. Осознав этот факт, Дейдара плавно спускается к шее, чтобы в верный момент попытаться обнажить его личность: одним метким движением подцепляет края тонкой маски, но лишь пьяно смеется, когда Обито выворачивает ей локоть. — Не так быстро, семпай, — его бдительность усыпить невозможно; Дейдара так предсказуема в своих детских экспрессивных порывах. Она играючи вырывается из его легкомысленной хватки и с усмешкой возвращает ладонь на подставленное плечо. — Я не делаю исключений. Кроме прочего, разве это не весело? — Ну и черт с тобой, Тоби. Только хватит морочить мне голову, — она намеренно давит в опасной близости от триггерной точки, причиняя ему незначительную обоюдную боль. В ее глазах разгораются искры ожидаемой ярости, но раздразненная сексуальность тормозит конкурирующую эмоцию. — Сделай что-то, пока я не передумала, м. Или ты преуспел только в том, чтобы чесать языком? Дейдара снова пристает к его ключицам, должно быть, впервые в жизни так свободно изучая мужское тело. Обито ей не препятствует, всеми силами сдерживая потребность обратиться в нематериальное состояние организма. Он беспристрастен, ее слова для него — неподкрепленное фактами подстрекательство и попытка унизить; он срывает с нее пояс, ухмыльнувшись, когда халат раскрывается, а ткань безвольно обвисает, демонстрируя пространство между груди. Дейдара краснеет, но руку не убирает. Обито осматривает полоску обнажившейся кожи. Его взгляд замирает на впадинах напряженных мышц пресса и остается, не двигаясь, чуть повыше интимного и запретного. На это он прав не имеет. Дейдара хмыкает, выдавая свое возбуждение. Ее бедра дрожат, зрачки сочные, а ресницы трепещут; Обито берет ее за талию через прослойку одежды. Двумя руками в перчатках — его решение многого стоит, он не станет к ней прикасаться, даже если она попросит сама. Дейдара вздрагивает, горячо выдыхая, и послушно разворачивается спиной под его руководством: неужели она уже так разогрета, что готова на все, лишь бы Обито дал ей желаемое? Он терпеливо усаживает ее прямо на пол и склоняется к уху, оплетая доверчивые запястья. Пальцы Дейдары заметно подрагивают, когда Обито поглаживает ее костяшки небольшими рывками. — Одолжите мне ваше искусство? — интересуется он ненавязчиво. Дейдара колеблется, закусив загоревшуюся губу. Рты на ее ладонях выражают согласие диким звериным оскалом и ощеренными зубами, но Обито дожидается короткого неуверенного кивка и участившегося дыхания, последовавшего за несдержанным стоном. Она давится воздухом, когда он просовывает обе ее руки в распахнутый воротник халата, а юркие язычки как будто сами находят уязвимое место на дрожащей распаленной груди. По комнате растекаются тихие влажные звуки и ставшие непрерывными всхлипы изумленной Дейдары. Обито осторожно придерживает ее ладони, создав видимость своего участия в этой грязной и порочной игре. Они делают ей приятно вместе. Дейдара отбрасывает затылок ему на плечо. Она лопатками притирается к его телу, ища точку опоры, а он с боков прижимает ее к себе, притираясь в ответ. Внизу томно теплеет и крепнет давно не ласканное, чувствительное, но Обито принимает свои реакции, как наименьшее зло: он по-прежнему трезв, его мысли чисты и гуманны, а намерения прозрачны и ведомы лишь разумными выводами. Пусть мужское начало и просится к ее чутким рукам. Пусть и хочется на секунду забыться в простом и природном. Пусть он мог бы поддаться впервые обоюдному возбуждению и заняться с Дейдарой пустым механическим сексом, не значащим для них ничего, кроме выгула демонов и утоления необузданной жажды, превышающим все немыслимые отметки. Но Обито это претит до проклятой трясучки. Что он, мальчишка, чтобы так отдаваться инстинктам? Он спаситель прогнившей реальности — не ее второсортный продукт, утопающий в первобытном и гадком; разве можно ему терять голову от того, что Дейдара единственная добровольно возжелавшая его девушка? Эти чертовы человеческие потребности и былая тактильность, похороненные под обломками камня, отголоски которых до сих пор отравляют его страшно неполноценную и убитую во всех проявлениях жизнь. Обито даже потрахаться нормально не может, съедаемый собственными тяжелыми и гнетущими размышлениями. Дейдара же, поглощенная внезапно свалившимся удовольствием, лишь хрипло постанывает, растянувшись у него на плече. С подобного ракурса ему видно даже больше, чем нужно. Влажные дорожки слюны на открытой груди. Мелькающие между губ язычки на ее ладонях, старательно вылизывающие погруженные в оба рта соски. Покрытая мурашками кожа и разведенные в стороны ноги, сбившийся влажный халат и покрасневшие от возбуждения щеки — Обито сжимает ее пальцы своими руками, как будто бы рефлекторно размяв нежную мягкость под ними. Дейдара подгибает колени, несдержанно выгнувшись в пояснице. Обито пользуется моментом, подтолкнув ее кисть к животу. Язычок плавно движется, обведя напряженные мышцы, и понятливо утопает в светлой поросли у нее между бедер. — Продолжайте, — Обито настойчиво давит в центр чужой ладони, пока не чувствует характерные поступательные движения нескольких пальцев. В процессе, должно быть, принимает участие весь ее рот, потому что звуки становятся громче, пошлее и слаще. — Только не говорите, что для вас это не привычный процесс. И часто вы таким занимаетесь? Вам даже не нужна моя помощь… — Ради бога, закройся и не останавливайся, придурок. Я убью тебя, когда все закончится, обещаю… — Обито улыбается, уткнувшись маской в ее блестящий от пота висок — такой у нее сейчас хриплый разнеженный голос. Дейдара тихо мычит, прикрыв мутные ожидающие глаза, и начинает медленно подаваться навстречу собственным неторопящимся прикосновениям. Она явно думает, что он сделает с ней нечто большее, но Обито по-прежнему игнорирует внутренние болезненные позывы: опрокинуть бы ее на футон, как голодному впиться зубами, а он лишь затравленно дышит в горький кусок древесины у самого носа. Обито действительно ее хочет. Сложно не хотеть человека, который всем своим видом кричит твердое неумолимое «да». Вскоре Дейдара уже совсем теряется в ощущениях, трогательно зажмурившись и сведя брови на переносице. Она разводит коленки под вызывающе широким углом, толкаясь бедрами все беспорядочнее, задыхаясь в едва слышимых стонах. И даже если желает остановиться, то теперь уже просто не может, сосредоточенная на чувствах, доводящих ее до оргазма. Когда она обмякает, ее пальцы расслабляются тоже, и пальцы Обито неожиданно падают в освободившееся между ними пространство. Даже сквозь плотную ткань перчатки его обжигает жаром ее промежности. Мышцы там все еще сокращаются, замедляясь мучительно долго, и у Обито, наконец, наливается тяжестью голова и кипит ниже пояса так, что одежду теперь только в стирку. Он весь мокрый под бурей настойчивости Дейдары, ему тоже хочется получить благодарный кусочек, но он терпеливо отстраняет от нее свои руки, неосознанно подмечая потянувшуюся за ними нить смазки. Успокоится ли Дейдара, насытится? Алкогольное опьянение и сброшенное сексуальное напряжение должны действовать не хуже снотворного, потому он не отверг ее сразу. Использовать шаринган на ней будет слишком неосмотрительно и проблемно, а прямой отказ скажется на их и без того нестабильной работе. Обито просто предпочел выбрать выход их ситуации, самый быстрый и оптимальный для них двоих сейчас, вот и все. Портить отношения с сокомандницей из-за случайности ему точно не нужно — это глупо и некомпетентно. — Ложитесь, — он вслепую нащупывает пояс халата Дейдары и уже не оставляет ей выбора, кроме как подчиниться и сдаться. Обито осторожно запахивает на ней одежду, реагируя легкой улыбкой на ее замедляющееся дыхание. — Нам завтра на миссию, вы ведь помните? Стоит хорошо отдохнуть перед долгой дорогой. Он укладывает ее на футон, удивляясь тому, какой она стала послушной и непривычно беззубой: на трезвую голову Дейдара бы, верно, наградила его злобным взглядом и едким уничижительным комментарием. Что он с ней сделал? Что сделал бы, не взыграй в нем эмпатия? Она же совсем как ребенок со слипающимися веками и растрепанными смятыми волосами, прилипающими к надутым щекам. Дейдара выглядит успокоенной и расслабленной без извечного горделивого выражения; вяло устроившись на постели, она лишь отрешенно хмурится на сказанные в свой адрес слова — Обито же, тихо хмыкнув, вытягивается рядом, концентрируя внимание не обыденном и пытаясь отвлечься от теплящегося внутри возбуждения, настырно терзающего его воспаленное воздержанием тело. — В напоминаниях не нуждаюсь, — бормочет Дейдара с одышкой. Устало размяв добросовестно поработавшие запястья, она с подозрением скашивает на Обито стекленеющие глаза. — А почему ты не стал?.. — Спокойной ночи, семпай, — Обито щелкает по пластинке выключателя на светильнике, бескомпромиссно поставив точку в их так и не сформировавшемся разговоре. На стенах погрузившегося во мрак ночи номера расползаются пятна мерцающих за окнами фонарей, и, кажется, вся гостиница погружается в долгожданное молчаливое состояние, поглотив похотливые звуки сексуальной вакханалии постояльцев. Дейдара больше не отвечает. То ли поняв, что от Обито ничего не добиться, то ли не сумев преодолеть тягу к липкому сну, она лениво перебирается к вороху смятого одеяла и затихает там, ткнувшись носом в истасканную гостиничную подушку. Несколько мгновений спустя она начинает сопеть, а слишком ясно соображающему к этому времени Обито, для которого сон стал недоступной человеческой привилегией, остается лишь с завистью усмехнуться простоте ее помыслов. Быть живым, ублажать свои нужды, знать о собственной независимости, гореть бурной легкомысленной юностью. Он такое позволить себе не может, не имея ни малейшего шанса на прелесть моральной свободы. Ведь та тяжесть существования, на которую обрекли его навязанные амбиции и безжалостные жестокие обстоятельства, лежит бременем на убитых когда-то обвалом плечах, вынуждая брыкаться ради веры в счастливое будущее. Ведь извращенная совесть и напряженное покалеченное сознание не дадут ему забыть о надежде, что наблюдающая за ним с небес Рин иногда закрывает глаза.