Wish upon a star

В конце концов, слова «Блад был прав» уже давно стали чем-то сродни непреложной истине. Понятной максимой – из разряда тех, с которыми редко пожелаешь поспорить. От ряженых в мундиры не жди добра, лихая жизнь твоя закончится не в постели и не под отходные молитвы, а капитан Блад, как водится, был прав. Не ново. Но на сей раз запропастившийся в безвестной дали ирландец оказался прав как-то особенно метко – и редкостно некстати. Спускаясь с полуюта «Лахезис», Ибервиль недобрым словом поминал про себя его правоту. Своего адмирала – которым для корсаров всегда оставался исключительно Питер Блад, де Ривароля же никто из них не признавал, - французский флибустьер не винил, но факт оставался фактом: ситуация вышла паршивее некуда. Картахену невозможно было удержать. Даже если бы все корабли остались в гавани и отразили первую попытку испанцев прийти на помощь захваченному городу, безумием было полагать, что подобное положение дел долго сохранилось бы на испанском Мэйне. С самого начала было ясно, что при самых удачных раскладах Картахена могла стать лакомым куском на поживу победителям – но на считаные дни. И будь Ибервиль французом не только по крови, но и по верности интересам флага, на том треклятом совете он отстаивал бы предложение Блада позабыть о золоте Мэйна и окончательно овладеть островом Гаити. Но Франция утратила право на лояльность изгнанного ею сына, а капитан пиратского корабля в равной мере был бы удовлетворен любой из намеченных целей. И каким бы ни был итог – по крайней мере, ему-то удалось остаться при своем. Многим другим уже не вышло бы сказать о себе то же самое. «Лахезис» шла на север под всеми оставшимися у нее парусами, делая уже никак не меньше шести узлов. Искалеченная бизань-мачта почти вышла из строя, мало чем помогая делу. Пару дней назад кое-кто из команды косо смотрел на Ибервиля, когда тот отдал приказ спустить фрегат на воду с ближайшим приливом, стоило только залатать пробоины в корпусе. Спешность командира некоторым казалась нелепой – одни полагали, что стоило основательнее подремонтировать корабль перед новым плаванием, другие были недовольны необходимостью оторваться от грабежа. Однако, ему удалось настоять на своем, и пираты подчинились. Со времени отплытия «Арабеллы» и «Элизабет» они успели несколько насытиться трофеями и стали чуть более сговорчивы. Волверстон откровенно посмеялся тогда над его торопливостью, интересуясь, не оттого ли спешит Ибервиль, что стосковался по соотечественникам на «Викторьез». Повреждения его собственного корабля, «Атропос», были слишком значительны, чтобы исправить их столь же быстро, а его экипаж самым остервенелым и безжалостным образом пользовался беззащитностью горожан. Призвать их к порядку ожесточенный против испанцев одноглазый гигант не старался – и полагал, что лишние сутки разгула не испортят дело, раз догнать де Ривароля все равно уже не вышло бы. Но сейчас, стоя на ступенях, ведущих на шканцы, Ибервиль разглядывал старого волка не без затаенного сочувствия. Тот застыл футах в пятнадцати от него, тяжело опираясь локтями на фальшборт, ссутулив могучие плечи и отвернувшись в сторону неуклонно темнеющего горизонта. Окликать его молодой французский капитан не видел смысла – кроме сумрачного взгляда и рваного бурчащего ответа надеяться было не на что. Потерять корабль и большую часть команды разом – такое, пожалуй, у кого угодно отбило бы словоохотливость. Жизнь не потерял, и хоть на том спасибо, усмехнулся он про себя. Старый черт еще поблагодарит судьбу за это, когда немного отдышится да изругается вволю. Волверстон и в самом деле ругался – бормотал порой что-то негромкое и гудящее, не нуждаясь в другом собеседнике кроме собственных нелегких мыслей. Остальные явно остерегались его беспокоить, и в общем-то, имели для этого все основания. Да и нужды в том не было – теперь, когда опасность миновала, и огни города уже давно скрылись из виду вместе с могучими силуэтами подоспевших Картахене на выручку испанских фрегатов… Когда паруса эскадры показались на востоке, стремительно приближаясь со стороны Рио-дель-Хача, у протрезвевших пиратов и людей де Кюсси осталось слишком мало времени на осознание своего промаха. Обороняться в городе, в котором разрушены все укрепления и разгромлен форт, было чистой воды самоубийством. Но задолго до них это поняли другие – те, кого французское командование беззастенчиво использовало как пушечное мясо в бою, и кто оказался затем обманут и брошен де Риваролем. Отряд негров с Гаити, в отличие от белых добровольцев, не имел слишком богатого выбора – и уж тем более эти люди не имели причин умирать за французского адмирала, за де Кюсси или самого короля Франции. А при нынешних обстоятельствах в Картахене только умирать им и оставалось. Доподлинно никто не мог сказать, как развивались события до самого злополучного утра. Вероятнее всего, кто-то из негров переговорил с испанцами, сумевшими незаметно послать вестника за подмогой в ближайший порт. Известие быстро разошлось по отряду, не став достоянием французов или корсаров. Вооруженные невольники понимали: грозное возмездие близится. И вспоминая предшествовавший катастрофе день, Ибервиль понимал теперь, что не замечал среди ретивых грабителей никого из чернокожих. Объяснить это внезапным милосердием к испанцам было бы сложно – а вот предположение о сговоре расставляло все по местам. Черные руки не марались кровью тех, кто через день-другой вновь должны были стать хозяевами Картахены. И ранним утром, когда испанская флотилия была лишь в часе хода от пролива Бока Чика, в Картахене словно по незримому сигналу началась резня. Мародеры и их жертвы поменялись местами: разоруженные прежде, горожане получили оружие из рук новообретенных союзников. За прожитую им четверть века Ибервиль побывал во многих переделках, но никогда еще ему не приходилось с таким отчаянием прорываться сквозь кромешный ад. Неделю назад то были мирные улочки богатого и процветающего города – теперь же они вновь, и уже в последний раз, превратились в кровавую баню. Быть может, он и лег бы на одной из этих улиц, истекающий кровью и не верящий в спасение. Вот только за ним из ловушки рвались его люди – те, кто успел очнуться от своего угара, кто не готов еще был распрощаться с жизнью, и за кого он был в ответе. Старый Волверстон бился плечом к плечу с ним, зычным криком призывая свою команду. Из экипажа «Атропос» до причала добралось не больше четверти, и этот рубеж пираты держали до последнего, давая шанс хоть кому-то из товарищей еще подоспеть к ним. Но настал тот миг, когда медлить больше стало нельзя – и перегруженные корсарами шлюпки с бешеным плеском весел устремились к «Лахезис», точно к ковчегу. Вахтенные уже ставили паруса, оценив обстановку – они не упустили из вида ни свирепую эскадру, ни грохот перестрелки в городе. Замешкайся хоть кто-нибудь из них на лишнюю четверть часа, и «Лахезис» не покинула бы пролив. Испанский флот был уже совсем близко, и безнаказанно уйти от судьбы средней из мойр не удалось. Один из атакующих кораблей, «Консепсьон», самый малый и самый маневренный из них, попытался перегородить «Лахезис» дорогу, но скорости пиратского фрегата хватило, чтобы вывернуться и разойтись с ним бортами. Залп с «Консепсьона» был слишком маломощным, чтобы всерьез навредить «Лахезис», а вот ответный обстрел заставил изящный корабль содрогнуться в клубах дыма. Мыслей о том, чтобы попытаться как-либо воспользоваться его замешательством, у Ибервиля не было и в помине. Тогда имело смысл лишь одно – прочь, прочь оттуда, как можно скорее и без оглядки, потому что всем известно из Писания, как печальна судьба обернувшихся не в добрый час… - Не стоит унывать, ваше высокопревосходительство. В конце концов, у меня на борту это попросту невежливо, - бодро и дружелюбно заявил Ибервиль, встряхнувшись от нахлынувшего воспоминания, точно от холодных водяных брызг. Пружинистым шагом пересекая шкафут, он направился к низенькому полному человеку, с потерянным видом сидевшему на крышке люка в нескольких шагах позади бурчавшего Волверстона. Хотя тропический вечер нельзя было назвать холодным, а богатая одежда губернатора Гаити скорее могла обеспечить перегрев, чем озноб, он то и дело нервно тер ладони и прижимал их к себе, будто успел сунуть их прежде в ледяной родник. - Разрешите составить вам компанию, господин де Кюсси. У нас обращение вольное, так что не сочтите за неучтивость, - капитан с расслабленным видом уселся рядом, закинув ногу на ногу. Своей развязностью он намеревался хоть немного разрядить обстановку: при его приближении де Кюсси встрепенулся с каким-то затравленным видом, словно обращенные к нему слова звучали на испанском, а не на родном французском. Опасения вельможи казались самому корсару забавными с виду и нелепыми по сути. Ибервиль даже наружностью не походил на страшного головореза: обаятельный, нестарый еще человек, уже успевший избавиться от кирасы и щегольски одетый теперь в лиловый сатин, скорее напоминал одного из утонченных шевалье Старого Света. Разве что походка, сдержанные жесты и пристальный взгляд карих глаз выдавали в нем человека военной, и более того, авантюрной профессии. И на сей раз этому авантюристу де Кюсси был обязан собственной жизнью. Будучи в сопровождении лишь нескольких растерянных французов, оторванный по случайности от полка добровольцев и от своих офицеров, тот неминуемо погиб бы – или в лучшем случае оказался бы в плену, успев сполна расплатиться за страдания города. Ибервиль рисковал, отбивая его и выводя к пристани под своей защитой, и теперь, пожалуй, был доволен собой. Бросать соотечественника в одиночку платить за общие грехи, как ни крути, было бы печально. - Вы мой спаситель, месье Ибервиль, так что какие могут быть возражения? Но и вы не сочтите за невежливость, что у вас на борту я… не преисполнен радости, – де Кюсси попытался улыбнуться, но улыбка его дрогнула и угасла. Череда выпавших ему испытаний оказалась для него слишком суровой. Жизнерадостный настрой Ибервиля ему не передавался ни в малейшей степени, что было неудивительно. Сам корсарский капитан, по крайней мере, имел повод для ликования: он выбрался из адского котла живым и даже избежал серьезных ранений. Большинство его людей прорвались на «Лахезис», а несколькими часами ранее некоторые из них предусмотрительно свезли на корабль часть захваченных ими в городе трофеев. Выйти из такого переплета почти невредимым и не с пустыми руками было совершенно легендарной удачей. - Дело ваше, господин де Кюсси. Но я бы на вашем месте возрадовался хотя бы тому, что вы не мертвы и не в цепях, - Ибервиль пожал плечами, на которые ниспадали встрепанные темно-каштановые пряди волос. – Правда, в Пти Гоав я вас отвезти не смогу, не обессудьте. После маневра вашего адмирала я что-то не горю желанием показываться там. Но мы идем на Тортугу, и будьте уверены: ваш старый друг, месье д’Ожерон, примет вас со всем радушием. Ваши злоключения позади, господин губернатор. - Будьте уверены и вы, я отблагодарю вас за эту услугу. Я не забуду того, что вы сделали, капитан, - де Кюсси пожал крепкую ладонь корсара своими холеными пальцами. – Если только подлец де Ривароль не обратит весь этот кошмар в мою вину, и я не окажусь в тюрьме уже на Гаити… - Не думаю, что у него это получится. Питер уже мчится по его следам, и он этого дела так не оставит, - недобро усмехнулся флибустьер. – А что до нас, то не будем загадывать, месье. Лишнее это. Как говорится, aujourd’hui en fleurs, demain en pleurs, а затем наоборот. Эх, все-таки не хватает Блада! Будь он здесь, сейчас ввернул бы на латыни… - Будь здесь Блад, сейчас бы не потребовалось вворачивать! Это мы бы испанцам ввернули... – рявкнул вдруг Волверстон во всю мощь своих колоссальных легких. Де Кюсси подскочил на месте от неожиданности, а когда одноглазый пират продолжил свою мысль забористой и совершенно непечатной репликой, полные щеки губернатора слегка побледнели. Было ясно, что старого волка наконец-то прорвало, и развернувшаяся у него за спиной беседа стала к тому последним толчком. - … бога душу-мать, ни одного корабля в гавани! «Мы должны догнать его!» - и что теперь?! Не то догонит, не то сам убьется, а из моих парней три четверти полегли в этом клятом городе! Если у вас во Франции все войны ведутся так, то не удивляйтесь, что вас… - выразительное и довольно физиологичное описание заставило оскорбленного де Кюсси залиться гневным румянцем, но Ибервиль предупредил его вспышку, крепко сжав ладонью его плечо. Спорить с разбушевавшимся Волверстоном было попросту опасно, да и ни к чему. Ибервиль прекрасно понимал его и не держал зла за услышанное. Он не мог бы поручиться за себя, останься на берегу «Лахезис», а не «Атропос». - Нужно было им оставаться, и тогда эта драная флотилия быстро получила бы по хребту, и черномазые не вздумали бы бунтовать! Знал бы, какие паскуды воду мутили среди экипажей – шеи бы посворачивал, Богом клянусь! – Волверстон распалялся все сильнее, но грозными ладонями уже не махал, окончательно отдав предпочтение голосовым связкам. – Питера с Натом чуть не силой утащили на борт в эту идиотскую погоню, а кончилось чем? Ладно Хагторп, но Питер-то хорош! В былые времена они бы перед ним по струнке выстроились, а не поволокли бы на «Арабеллу»! Да и Риваролю он прежде дал бы укорот или послал бы его ко всем дьяволам еще на Гаити, но не дал бы себя провести. Растерял хватку, и вот теперь расхлебывай… Из-за баб, все зло из-за баб! – завершил свою громогласную речь моряк, припечатав кулаком по фальшборту, от чего де Кюсси вновь шарахнулся, а Ибервиль уставился на товарища с изрядной долей непонимания. Дело было даже не в том, что молодой француз почитал женское общество благом, встречая в этом вопросе полнейшую взаимность дам. Но сейчас сделанный Волверстоном вывод как-то не увязывался для Ибервиля с его прежней речью, а уж тем более с Питером Бладом. Будучи знаком с ирландцем уже третий год, французский корсар не мог бы назвать того отчаянным сластолюбцем или запросто терявшим голову романтиком. Петь серенады или слишком уж бурно реагировать на шорох юбок и шаги изящных туфелек было откровенно не в его духе. Становилось чертовски любопытно, каким местом тут были причастны бабы – но увы, расспрашивать старого волка в подобном состоянии оказалось все же не с руки. - Ну так изложи ему все это на Тортуге. Бери за петлицу и разъясняй, философ Недвард Аврелий, - неуклюже, но беззлобно сострил он, непочтительно припоминая старого брюзгу Августина с его нелюбовью к Евиному роду. – У тебя будет на это время, как только он расправится с этим обманщиком-бароном и возвратится в Кайону. Или уже торопишься на новое дело, не дождавшись Питера? - Да дождемся ли все мы, вот вопрос, - отмахнулся одноглазый пират, чья вспышка понемногу утихала после буйного взрыва. – Ты так говоришь, как будто тебе сам сатана расписку выдал: возвращу, мол, Блада в Кайону в целости-сохранности. Надеюсь, что так оно и есть, а все же… попридержал бы ты язык, кэп. Не накаркай. - Чертыхаешься напропалую ты, а каркаю, значит, я? Хорошее дело! – отрывисто рассмеялся Ибервиль, легко поднимаясь на ноги. Странное дело: пережитая утром опасность и напряжение всех сил не отозвались в нем усталостью даже под конец дня. В мышцах бродила нерастраченная сила, голос то и дело начинал звенеть, а сердце билось чаще просто от радости, что все еще могло биться. Эта эйфория вряд ли могла длиться долго, но сейчас, даже при всем сострадании к менее удачливым товарищам, Ибервиль не мог перестать упиваться ею. Всё еще живы. Всё еще на свободе. Всё еще впереди. - Питер сам разберется, а я могу пообещать одно: мы-то точно бросим якорь у берегов Тортуги, оглянуться не успеешь, - заверил он, слегка хлопнув гиганта по мускулистому плечу. Тот уже не сверкал единственным глазом, очевидно, заново примирившись с повадками неунывающего француза. - Экий ты мрачный, Нед, сам-то по дороге не утяни нас под воду, как якорь. Причалим, ребят наших помянем, кого недосчитались, а что не спасли – уж такое у нас ремесло, сам знаешь. Себя-то на похоронный манер держать незачем. Мы там тоже могли помереть за милую душу, никто себя не щадил – ни ты, ни я. Да не гляди ты волком, я тебе дело говорю! – он слегка встряхнул собеседника, вернее, попытался встряхнуть без особого результата. С тем же успехом можно было попытаться потрепать за плечо мраморного колосса с его глыбой каменных мышц. - Как говорится, жизнь идет, ветер дует, звезды светят, - подытожил капитан, бросив пытливый взгляд на потемневший и заискрившийся купол неба. – У вас, англичан, помнится, присловье есть, make a wish upon a star? Так я велел штурману загадать нам во-он на ту звезду доброй дороги до самой Тортуги, - фыркнул он, указывая на Полярную звезду, украшавшую собой ковш Малой Медведицы. – Можешь и ты пожелать для верности. Вдруг не врет примета, чем черт не шутит? - Не знаю про черта, а ты что-то больно расшутился, - проворчал Волверстон, но все же покосился на яркий холодный огонек высоко над корабельными мачтами. – Если эти байки не врут, то лучше бы Питеру выбраться из этой кутерьмы живым. А когда выберется, в бок его холера, то чтоб больше не устраивал светопреставление и в жизни не дурил ни из-за какой юбки! Чтоб не случалось этой дряни с ним – и беспокойства всем, у кого голова на плечах еще есть… - Ну, тут небесная канцелярия тебя поддержит, - усмехнулся Ибервиль, вспоминая рассуждения церковников про первородный грех и корень зла. Отступив от борта, он слегка поклонился де Кюсси перед уходом, а затем легким шагом направился обратно на квартердек. Он был доволен собой за то, что хоть немного расшевелил Волверстона. Ругаясь на Блада, на испанцев, на французов и на женский пол, тот наверняка глушил собственное чувство вины за потерю корабля и многих из своего экипажа. Бросать его наедине с таким не годилось. Оставаться дольше, впрочем, молодой француз тоже не рискнул – боялся не совладать с собственным любопытством и все-таки не ко времени полезть с расспросами про Блада и многократно упомянутых баб. За спиной у Питера и в присутствии де Кюсси это было бы совсем уж неуместным делом. А все-таки Нед прав – пусть оно сбудется. Пусть уцелеет, черт возьми, а дальше как-нибудь да разберемся… Он с каким-то мальчишеским азартом вскинул голову, вновь приглядываясь к Полярной звезде. Ветер и водяные пары над морем могли подчас сыграть странную шутку: хоть небо и было безоблачным, ему показалось, что северная звезда отчетливо мигнула ему в ответ. Моряки испокон веков были суеверным народом, и Ибервиль не преминул занести это подмигивание в число добрых знаков. Так и запишем – все услышано, все непременно исполнится. Вот и ладно. А теперь, с Божьей помощью и с попутным ветром, - прямо на север. Самая пора возвратиться домой.