когда умирают кони – дышат.
когда умирают травы – сохнут.
когда умирают солнца – они гаснут.
когда умирают люди – поют песни.
хлебников.
он пялится на чёрную меловую доску под потолком. смотрит на её ровные строчки прицельно, упрямо и упёрто. чужой почерк каллиграфичен; мел белый и рассыпчатый. липкий пот на его спине постепенно высыхает; остывает под солёной плёнкой кожа. сиеста в самом своём разгаре где-то за зашторенными витринными окнами. в баре сумрачно и прохладно. этот день не оказывается особенным, но становится в позу в момент вынужденного выбора. вторники его недолюбливают; их критичность, предвзятость и исключительная говённость характера унаследованы от избалованных первенцев календарей. эти понедельничные выблядки берут от своих родителей всё самое концентрированное. все несдержанные и невыполненные обещания всегда даются понедельникам, и вторники, как главные их преемники, наступают, чтобы стрясти должное им. ты клянешься завязать, жить здорово, стать лучше с начала недели. и следующий день тычет тебя мордой в твою же бесхребетность, слабосилие, безвольность. гудит кондиционер; пальцы сжимаются в замок, ребро ладоней липнет к лакированной стойке. останутся отпечатки – следы присутствия. ему больше нравятся флегматичные пятницы: он открывает для себя приемлемое, потому что оставаться незамеченным подходит характеру его жизни. закрепляется откровенная симпатия, потому что предвыходные патиголики даже не смотрят в его сторону. они в целом никогда и ни на кого не обращают своего внимания. и в этом заключается их своеобразная прелесть: не ты находишься в лидирующих позициях чёрного списка, надуманного субъективно, но каждый с тобой в одном положении вне зависимости от связей, количества нулей на счету и крутости угла извилин в головном мозге. пятницы, как девочки-тусовщицы, смотрят только на самих себя в отражениях замызганных водопроводной водой зеркал. эгоцентричные и себялюбивые. известь остается белыми пятнами. гидрокарбонат кальция, кислые соли магния, определяющие жёсткость воды. при термическом разложении образуются обыкновенные карбонаты. вот, что получаешь в сухом остатке кипятка: извёстку на дне. ничего больше. мелочь прозаичной жизни. он сползает взглядом с меловой доски ниже и утыкается в чёрную бабочку, выглядывающую из-под выглаженного белого воротничка. он смотрит на неё до тех пор, пока бармен по ту сторону стойки не замечает и не подходит. он просит налить ему на чужой выбор: покрепче, подешевле, понейтральнее, но не тривиальное. что-нибудь своеобразное, но мягкое на вкус. на его белой футболке пятна ржавой не отстирываемой пыли, у подола слева – пара проплешин: сквозные, обугленные, округлые ожоги неаккуратно выкуренного табака. воздух в комнате не пуст, но странно лишён запаха; от пола до потолка и от стены к стене пространство заполняет тягучий транс. что-то глубокое, что-то по-церковному возвышенное, что-то по-готически тёмное в уголках его поля зрения. бармен с рабочей вежливостью ставит рюмашечку прозрачного, пахнущего сладко и вязко. спирта много: сжигает пищевод огнём, вынуждает зажмуриться. ход времени, тело пространства теряются; когда его глаза открываются вновь, на стуле слева сидит человек. смуглая, желтоватая кожа его лица блестит, торчащие серой соломой волосы падают на незнакомый лоб, прячут чужие кончики ушей. он разглядывает кричаще красный лейбл на белой футболке, смотрит на влажно поблёскивающие пухлые губы и следом – на смехотворно короткие пальцы. когда эти самые пальцы тянутся за коктейльным бокалом, чтобы стянуть его со стойки, нижняя челюсть выдвигается вперёд: в линиях проскальзывает что-то животное, естественное и не завлекающее. он замечает родинку на правой скуле, останавливается на очках, сползающих с переносицы к кончику носа. оправа из черного металла, линзы тонированы в сепию. за кирпичной стеной – полдень и летний зной; здесь полумрак и прохлада. человек отпивает буйное жидкое солнце из своего бокала и поворачивается всем корпусом к нему: колени раздвигаются, правая ладонь упирается в темно-синюю обивку сидения совсем около джинсовой ширинки. он устраивается вальяжно; спина откидывается назад, плечи расправлены, и футболка сползает с правого. — за тебя, – человек снова пригубляет задорный ярко-оранжевый коктейль; его глаз не видно, но взгляд всё равно внимательно сверлит. хёчжон сглатывает анисовую водку, обводит большим пальцем против часовой ободок рюмки прежде, чем ответить. на кончике его языка – пустая попытка отвязаться от собеседника вместе с лакричным привкусом. выбор фразы вынуждает взять лишнее время на обдумывание. он отматывает время на импровизированном циферблате без стрелок. — сними очки, – приоткрытые губы в ответ поджимаются, щёки округляются и пухнут в обиде, человек вздыхает. хёчжон не поворачивает в его сторону даже головы; невнимательный взгляд продолжает пилить стенд с выпивкой напротив. но человек снимает оправу, оставляет её на стойке; линзы с блеском смотрят на хёчжонову усталость. — я чимин, – его ладошка зачёсывает волосы назад. его серебряные колечки в мочках блестят холодом и дороговизной. хёчжон поднимает за него рюмку и просит отвалить, отчалить, испариться. исчезнуть взамен за выпитое здравие. он говорит, ему никакого дела нет до проплаченных брендов, религия потребительства навивает скуку, лак остроносых ботинок клонит его в сон. баленсиага, коко, лоран или гуччи, без разницы, но все это – hautecouture, а хёчжон перманентно и исключительно с натяжкой pret-a-porter. он просит, когда чиминово предплечье укладывается вдоль стойки и пальцы отстукивают моменты перед самым хёчжоновым носом: — что бы ты ни проповедовал своим видом, я не захочу тебя слушать, поэтому просто оставь меня, как был. чиминов образ концентрирован, засахарен, вылизан. он подобен сокам тетрапак, от которых извечно воспаляется нёбо, консервированным долькам ананаса или абрикосам в сиропе. хёчжон не пьет соков, если они – не сопутствующее этиловому спирту, не часть коктейльного состава. он ненавидит ананасы. игнорирует существование абрикосов. с каждым следующим словом хёчжон наблюдает чужое лицо всё ближе к своему: чимин подается в его сторону в ответ на неприятие. без улыбки и без заискивания, серьезный и цепкий во взгляде покрасневших глаз. однако напрашивающийся на внимание к своей дорогой персоне. хёчжон морщится, тошнота подкатывает, когда чимин открывает свой рот и начинает говорить. мягко, воркующе, напевно и укачивающе, но где-то в горле желчь неумолимо поднимается выше. хёчжон стаскивает себя с барного стула силой, тело прошибает лихорадочный пот. он зажимает рот рукой, выискивая взглядом дверь уборной. кости простреливает болью, когда он валится перед унитазом на пол. сгибаясь, преодолевая первую волну мерзотной дурноты, он чувствует, как чужая ладонь бережливо наглаживает спину между лопатками. он согласен помолиться, он уже стоит на коленях: рвотные позывы пугают панически. сильные, нескончаемые, выворачивающие. он задыхается, не успевая сделать вдоха, когда его рот наполняется жидкостью прямиком из желудка опять и опять. с его нижней губы тянется слюна вперемешку с пищеварительным соком и водкой. когда хёчжон начинает плакать из-за рези в животе, чимин нашёптывает ему почти у самого уха: — я здесь. он убирает влажные волосы со лба, стирает ладонью холодный пот и слёзы ребяческой пугливости, повторяет снова и снова: — всё будет хорошо. хёчжону не хватает сил и недостает желания поднять руку и оттолкнуть, прогнать, отпихнуться. спрятаться и отгородиться. чимин поднимает его на ноги спустя пятнадцать минут, когда ослабевший хёчжон, облокотившись о сортирный кафель, закрывает свои глаза. он умывает его, набирает воды в пригорошню и заставляет прополоскать рот. чимин закидывает на своё плечо его руку и молча выводит из бара. хёчжон на солнцепёке стонет недовольно, вымученно и сонливо. чимин в его сторону не смотрит до тех пор, пока у тротуара перед ними не тормозит жёлтый седан с шашечной наклейкой вдоль крыла. он хрипит адрес своей съёмки, когда в текстильном нутре его толкают локтём в бок. не сильно и аккуратно, но достаточно требовательно. клонит в сон, тянет потерять сознание и упустить осознание происходящего. в салоне пахнет хвойным освежителем, плохим бензином и паршивым, горьким табаком; парень расслабленно и расхлябанно зачитывает свой рэп из стереосистемы; работает кондиционер. чимин расплачивается наличкой, благодарит водителя; чимин шипяще матерится вполголоса, таща на себе хёчжонову слабость на пятый по лестнице; чимин шарит по его карманам джинсов перед смутно знакомой железной дверью. хёчжон валится на разобранный диван ничком. — подожди, – слышится шорох: чимин разувается. со стуком на пол падают кожаные ботинки. его шаги в комнате настолько лёгкие, что хёчжон не замечает их вовсе. — тебе надо снять это, – он возится со шнурками, стягивает потёртые у свода стопы с внутреннего бока кеды. он тянется следом к поясу штанов, и хёчжон протестующе мычит. чимин вздыхает с раздражением, но с фокуса оставшегося внимания исчезает.***
когда хёчжон открывает свои глаза снова, за окном золотится вечер. в трубах шумит вода, и он поворачивает голову туда, где находится раковина. он смотрит на то, как чимин растирает лицо едким хозяйственным мылом, как смывает щелочную пену вместе с потом, пылью и макияжем. хёчжон знает, что вода в кране ледяная, мыло воняет и полотенца от начала веков на крючке рядом не водилось. чимин вытирает кожу подолом брендовой футболки так спокойно, уверенно и без раздумий, словно всё это – в порядке вещей. хёчжон старается встать с постели: ему жарко, душно и потливо. простыня под его телом – раскалённые угли, раздражающее и вызывающее бешенство. его спина вся мокрая: лихорадит от жары и сбоящего организма. хёчжон сползает с дивана на прохладный пол; на звук чимин оборачивается. в хёчжоном рту сухо с привкусом желчи, и он сипит о том, что хочет перекурить. они выбираются на пыльный балкон, усаживаются на потрескавшемся линолеуме. жара спадает, поднимается прохладный ветер, шелестит листва. чимин подбирает ноги под себя, хёчжон обнимает колени руками. он прикуривает толстую сигарету, вытянутую из валяющейся здесь же пачки. когда следом чиминовы пальцы щёлкают зажигалкой вблизи кончика носа, хёчжон разглядывает его; по-простому и без утайки. лишённое слоя косметики лицо напротив – пухлое и опухшее, от холодной воды раскраснелась кожа, его глаза – мелкие, невыразительные, заплаканные. хёчжон спрашивает, почему они выглядят так слезливо. он говорит: — у щенков в сравнение с тобой глаза и то суше. они были воспалёнными там, в баре, они такие же здесь и сейчас. похожие на озёра, настолько мокрые, блестят живым стеклом подобно тому, как отражает действительность гладь воды в безветрие. чимин улыбается, затягиваясь сигаретой, и отвечает, что кто-то в этом мире должен плакать за остальных. говорит, поэтому он предпочитает не снимать сильно тонированных очков. хёчжон тему не развивает. развевает ветер чиминовы жёсткие волосы, колышет уже высохшее на верёвках бельё. чимин спрашивает: — ты умеешь готовить? чимин спрашивает: — у тебя есть еда? чимин спрашивает: — ты хочешь есть? хёчжон качает головой. когда огонь доедает курево до фильтра, он раскуривает вторую порцию тут же, не давая себе слабовольного перерыва. никотин, говорит он вполголоса, – чудо природы, натуральная панацея, паллиатив, но дешёвый и доступный. полуночный перекур располагает ко сну, первая утренняя нормализует и бодрит. — ты не чувствуешь голода, когда куришь, – говорит он. — ты не чувствуешь боли, – говорит он. чимин смотрит на пол, заваленный десятками пустых пачек. они обещают мучительную смерть, инфаркты и инсульты, они кричат, что от любви к ним, ты заработаешь морщины, проблемы с зубами и импотенцию. от пристрастия к ним, этим пресловутым переносчикам рака, ты можешь получить только слепоту и гниение внутренних органов. чимин смотрит на пятилитровую пластиковую бутылку из-под воды: окурки в ней поднимаются уже к середине. тянущуюся вверх струя дыма попадает в раздражённые солью глаза, и они с силой зажмуриваются. — сколько ты выкуриваешь за день? – взволнованный, но сдержанный внешне, чимин трёт пальцами переносицу и хмурится. хёчжон пожимает плечами. говорит, эти двадцать с лишним – две недели в целом, ровно и без округлений. — тебя не тошнит? – спрашивает чимин снова, и хёчжон улыбается. — от этого? – он кивает в сторону громоздкой пепельницы, – нет. чимин уходит, когда небо чернеет. хёчжон забирается с ногами на диван, зарывается влажными от дозы никотина в крови и приступа голодной лихорадки ступнями в хлопок съехавшей простыни. он молча наблюдает, не шевелясь: чимин открывает по-хозяйски его карликовый холодильник, находит внутри кусок заплесневевшего сыра, пару десятков граммов сливочного масла. он не цокает языком, но хёчжон улавливает в стоящем воздухе суховатую и простецкую досаду. дверца захлопывается; чиминов желудок урчит и недовольно постанывает. хёчжон продолжает наблюдать за тем, как чимин двигается по его комнате. его плечи перестают казаться широкими, потому что он сутулится в халатности; дороговизна футболки маскируется мокрыми следами у подола, стирается запах духов с горячей и солёной шеи. чимин забывает об искусной подделке лица, словно что-то выбило его из будничного строя. он нагибается, завязывая шнурки на ботинках, и его колени остаются несогнутыми; чёлка настолько длинная, что, падая на лицо, скрывает черты вплоть до верхней губы. открывая входную дверь, чимин оглядывается через плечо, и хёчжон принимает жест за прощальные слова, потому что рта он так и не открывает.***
он просыпается, когда чувствует боль в мышцах. его ноги затекли, его шею свело; его челюсти были напряжены всё то время, что он валялся в беспамятстве: ноюще отдаёт в зубы. он открывает крышку ноутбука, нажимает на «пуск». маленький вентилятор внутри умного железа начинает шипеть и свистеть. пока хёчжон заходит в браузер и следом – в свой рабочий ящик электронной почты, процессор постепенно раскаляется. капающие на банковскую карту копейки – следствие достаточно ироничной специфики занятости. хёчжон, молчаливый из-за вечного поиска понимания и осознания чего-то общего и универсального, из-за бесперебойного шума в голове немой хёчжон продажничает в словах. подобное учит относиться лояльнее. категоричность – несбалансированная диета, позже вызывающая физические неполадки. иными словами, нельзя найти искомое, если смотреть только в одну сторону. кособокость мнения – непозволительная роскошь в хёчжоновом устройстве жизни. с экрана высвечивается: «грудастая молодая брюнетка дала своему папочке опробовать киску». он пишет: «отчим застукал девушку ласкающей себя в родительской постели». хёчжон игнорирует ссылку, но просматривает короткий список ключевых слов. впихивает «развратная дочурка» где-то рядом с «оттрахал во все щели». заканчивает клишированным «кончил в рот и на лицо». есть нечто смешное в том, что порно-индустрия не брезгует штампами ни в словесных описаниях, ни в режиссёрских сюжетах. в чём-то, вероятно, она гораздо более консервативна, чем кажется на первый взгляд. писать описания к подобным роликам – истинный пустяк. классика с годами не меняется: всё начинается с коленей, мерзотная слюнявость в пределах семи минут, дальше – по накатанной. чтобы рассказать происходящее, не требуется его даже смотреть. со временем выучиваешься избегать мата и анатомических точностей. со временем отупело привыкаешь. как-то случайно узнаешь, что в топ выбирается хентай, лесбиянки по вкусу большинству американцев и австралийцев. бессмысленно выясняется, что та самая грэй на пьедестале пятый год, хотя карьеру свою давно уже закончила. а после экранизации романа с персонажем-однофамильцем в поисковиках произошел бум, и частота запросов бдсм-порно выросла в десятки раз. беспощадно выблеванная на хёчжонову голову ненужная информация почему-то накрепко фиксируется в памяти. он отправляет, не перечитывая. когда перегревающийся ноутбук на его коленях начинает жечь, в дверь стучат. под тусклым коридорным светом по ту сторону порога чимин улыбается. хёчжон плечом приваливается к железному косяку и складывает руки на груди. празднично шуршит белый полиэтиленовый пакет перед самым его носом. в обычной дешёвой футболке, новеньких, но простеньких кроссовках и с чистой кожей чимин заискивающе смотрит немного снизу вверх. хёчжон подмечает чужие попытки угодить, приподнимаются уголки губ от запаха сладковатых сигарет и едва заметной отдушки дезодоранта. они садятся напротив друг друга, между ними – притащенный пакет. чимин без прелюдий и вступлений вытаскивает одну картонную коробку за другой; ещё теплые, от них пахнет достаточно вкусно. рот хёчжона наполняется слюной, пальцы рук подрагивают; чимин достаёт две банки пива и полненькую пачку сигарет. они отпинывают опустевший пакет на пол. — я подумал, в хорошей компании еда будет вкуснее. хёчжон не говорит о том, что не любит есть, когда присутствует вероятность быть кем-то замеченным. он испытывает пробуждающийся голод и открывает одну из коробок. их губы блестят от масла, они едят молча, увлечённо и быстро. какая-то китайская лапша, сладковатый соус, хёчжон жмурится, когда разжёвывает жареные кусочки куриной грудки; чимин запихивает в рот солоноватый картофель фри. есть что-то откровенно открытое в том, как он ест. это практически можно назвать страстным, потому что одно лишь наблюдение за голодным чиминовым поглощение еды вызывает непривычное желание и неприличный аппетит. то, чем они с лёгкой руки набивают желудки, – по-настоящему полновкусно, без перебарщиваний и излишеств, точно гармонизовано. хёчжон каламбурит, говоря о том, что у чимина хороший вкус во вкусах. и он смеётся, утирая блестящие пальцы о салфетку. жестяные банки пива открываются с пленяющим и соблазнительным шипением; не проливается ни капли. хёчжон, сёрбая первый прохладный глоток, щурится в улыбке. чимин поглядывает на все еще включённый ноутбук, когда предлагает что-нибудь посмотреть. хёчжон только отмахивается рукой, давая на всё добро. когда чимин спрашивает о том, что за дерьмо он читает с экрана прямо сейчас, хёчжон хохочет. — это один из моих заработков, – он объясняет, дёрнув плечами. – небольшие, но лёгкие деньги. — ты смотришь те видео, к которым пишешь описания? – в голосе и мимике – глумливость и любопытство. — нет, – хёчжон тянется, чтобы закрыть рабочую вкладку, – чаще всего нет. но иногда приходится быстро проматывать, чтобы примерно понимать, по какому сценарию писать. хёчжон малодушно не вникает в сюжет включённого чимином фильма, но погружается в настоящий момент. чимин тёплый, тёплые даже кончики его пальцев, но хёчжону не становится жарко от этого присутствия под боком. пахнет съеденной едой, немного – стиральным порошком и шампунем. он подмечает, что совсем не пахнет парфюмом, лосьонами или отдушкой тонального средства. мочки чиминовых ушей свободны от оков серебра, пальцы – от колец. мгновение замыкается: хёчжон моргает, но ничего вокруг не меняется. сцена становится статичной. завлекающее безделье, бездействие в комфорте, замершее время с ними, как с насекомыми в солнечном янтаре. чимин отодвигается от него только тогда, когда по экрану начинают ползти ровные строчки финальных титров. он встаёт, потягивается, разминая залежавшиеся конечности. чимин выуживает ловкими пальцами из заднего кармана пёструю карточку. мелкий ало-белый узор рубашки, забавная миниатюрная версия привычной игральной карты, она вызывает лёгкое удивление и смешок. чимин находит где-то тонко пишущий перманентный маркер и молча выводит чёрным буквы и цифры: адрес и время. он вешает диковатую записку на стену за хёчжоновой спиной: ровно между молитвой и чуть потускневшей от ежесуточных лучей заката фотографией. на фото – эта же самая стена, но ещё совсем пустая. он говорит: — мои друзья будут праздновать новоселье. чимин говорит, он ручается за них, он подгадал такое время, когда они будут лояльны и, вероятно, даже рады его появлению. хёчжон хмурится: — ты понимаешь, что я напьюсь в углу и буду блевать? чиминовы глаза откровенно просят: слезливые и красноватые от непроходящего воспаления. — они понравятся тебе. — ты плакал из-за них? – хёчжон спрашивает наугад, но чимин вдруг вздрагивает, не отвечая. – за каждого там? – он кивает в сторону выписанного адреса. чиминовы губы поджимаются, глаза сужаются со злостью. он ручается за них, но перед ними он ручается уже за самого хёчжона. это так же просто, как может быть ясной причина появления чимина в жизни любого человека. работающая связь в обе стороны, но чиминовы взаимоотношения не могут не сопровождаться слезами.***
он стучится в какую-то чужую дверь ровно в нужные чимину час и минуту. его лодыжки натёрлись тканью кедов, туго зашнурованных. за дверью адово шумно; хёчжон слышит усиленные биты музыки и громкий смех. все это больше пугает и остерегает, чем привлекает. на секунду он действительно решает развернуться и уйти: его стопа носком поворачивается вправо, к этажному коридору и пассажирскому лифту в конце. но в итоге он зачем-то наугад давит ладонью на металлическую ручку, и та поддаётся. ждали ли его или любого другого, но хёчжоновы ноги переступают порог. он переступает своеобразную границу и попадает в локальный праздник, к которому, вероятно, не был готов. озирается, оглушённый, и тут же спотыкается о наваленную вместе обувь. чимин замечает его сразу, и хёчжон морщится. словно дежавю; повторяется сцена, но меняются смазанные в расфокусе декорации. неизменным и верным себе остаётся чиминов лейбл, как бирка или этикетка, семафорящий с грудины футболки. он подходит быстро, поступь лёгкая, настроение навеселе. чимин тянется к нему, поднимает обнажённые по самые плечи руки, чтобы обнять. хёчжон улавливает чужое желание заполучить тактильности, считывает постороннюю нужду во внимании, сглатывает его жажду быть кем-то восхищённо и любвеобильно обласканным. когда он резво приближается, чтобы приветливо клюнуть в щёку, хёчжон поджимает губы. он не сдвигается с места, но смотрит сверх меры серьёзно и чересчур недовольно. чимин запинается, мешкает, путается и остаётся в растерянности за шаг до. он сдувается, тушуется на какой-то момент, но после берёт себя в руки. когда чимин устаканивается и улыбается на пробу тонко и едва, когда кивает в сторону комнаты, из которой ползет шум, и идёт в её сторону, хёчжон молча проходит за ним вслед. его знакомят с кем-то здесь, а после оставляют под еле видимой и плохо уловимой опекой. чимин остаётся в поле зрения, приглядывает, словно испытывает ответственность за в дом притащенного, но не лезет, не мозолит глаза, не раздражает мельтешением. — ты тот самый хёчжон? он оборачивается на голос: — обо мне уже наслышаны? — не особо, – парень пожимает плечами. хёчжон спрашивает в образовавшуюся паузу, не лишний ли он здесь, но в ответ получает улыбку и невнятное фырканье. парень разводит руки в стороны и говорит, что друзья чимина – его друзья тоже. он не выглядит особо довольным тем, что произнёс, но остается достаточно расслабленным, чтобы хёчжон не думал начинать переживать. его спрашивают, когда замечают пустые руки: — что ты будешь пить? у стола этот человек орудует по-свойски и сноровисто, хёчжон перенимает бумажный стаканчик с соком и водкой с благодарностью и немного суетливо. пожимает протянутую сухую ладонь следом и узнаёт, что собеседника зовут тэхёном. хёчжон старается запомнить лицо и имя, чтобы после знать, к кому обратиться за новой порцией: ему в чужом доме своевольничать некомфортно. не в меру и не в тему трезвый он садится в пустое кресло в стороне. люди сгущаются в центре комнаты, сходятся под первые ноты и внезапно оказываются идейно едины. он следит за ними, выкрикивающими куплеты, поднимающими вверх руки, с улыбкой. хёчжон цепляет отдельные строчки, но не выделяет слов и не разбирает смыслов. предпочитает занимать рот разбавленным кислотой спиртом, руки – механическим «приподнять» и «наклонить», голову – верным путём к расслаблению и отпущению себя самого. в конце концов, чимин ничего не требовал, просил исключительно присутствия, предупреждён развитием вечера-ночи был. хёчжон успокаивается, когда тэхён самостоятельно подгадывает момент, чтобы вручить новый полненький стакан. мешает он своеобразно: переусердствует с водкой, но вкусовые рецепторы в хёчжоновом рту уже начинают неметь и воспринимают всё сносно-терпимо. его нервический мышечный спазм слабеет, когда ничего не происходит. то есть совершенно. чиминовы друзья проводят время просто по-приятельски весело. к нему не лезут, на него не косятся. и он словно не выделяется вообще. этил добирается до мозга, вызывая желание медлительно посмолить. вставая, хёчжон боковым зрением замечает чимина, случайно опрокидывающего стакан всплеском эмоциональных рук. с задорным хохотом он бьётся коленями о пол и принимается собирать лужу бумажными полотенцами. смятый влажный ворох отправляется в мусорное ведро, хёчжон – за балконную дверь. открытое окно вытягивает наружу завесу дыма, кафель пола усыпан крошками пепла. он забирается с ногами на подоконник, чтобы не изгваздать носков, впечатывается спиной в пластиковую раму. в кармане худи вылавливаются пачка и зажигалка. губы сдавливают фильтр; хёчжон вскорости прикуривает. под потолком зачем-то светит зелёным неоном лампа. низкий квадратный стол прилип бортом к стене. на нем – пиала из керамики, забитая окурками под самый верх. вокруг – объёмные серые хлопья. хёчжон стряхивает оттлевшее в окно. дверь открывается, чимин заходит, цепляясь ладонью за косяк. — слезай отсюда, пока не свалился, – произносится это сжёвано из-за сигареты, которую он пытается подпалить мелкой спичкой. хёчжоновы мышцы заполняются бетоном: смесь начинает застывать, тело становится тяжёлым. он медлит с реакцией, наблюдая за выдыхаемым из чужого рта дымом. пухлые губы округляются, марево смазывает черты, дёргается кадык рельефной шеи следом. чимин в линзах, и голубая радужка только сильнее выделяет красноту раздражённых глаз. на его левой руке, обтекая кожу плавной блестящей змейкой, — серебряный браслет из массивных, плоских звеньев. хёчжон не помнит его в начале, но подобное, вероятно, только следствие невнимательности. он думает, чимин, кажется, игнорирует солнечное золото, находя успокоение в стали. каждому своё, но чимину действительно к лицу. хёчжон выдыхает: — ты бы мог быть моим ангелом-хранителем. чимин тоскливо тянет вверх уголок рта: — но я не он. и хёчжон кивает. кто-то заглядывает на балкон, перебивает: — неужели ничего не осталось? – громко и с досадой. парень не заходит нормально, только оставляет просунутой в дверной проём голову. чимин ведёт в сторону голоса носом и отвечает: — мы всё уже скурили, – его глаза на секунду блестят весельем. незнакомое лицо исчезает так же быстро, как и появилось, и дверь снова захлопывается. — но ты не он, – повторяет хёчжон. он замечает лопнувшие капилляры в чужих глазах, из-за чего белок порозовел, и думает о том, что, вероятно, чимин подогнал время так, чтобы все были в состоянии лёгкой весёлости и раскованной приветливости. возможно, чимин переживал за него слишком сильно, чтобы оставить хотя бы шанс хёчжону накуриться здесь. заходит парень, и чимин, тушащий бычок в тарелке, дарит ему какую-то особенную улыбку, заметив. с занятым сигаретой ртом вошедший имитирует нажатие на кнопку, создающую искру и поджигающую газ. хёчжон стреляет взглядом в чимина, и тот говорит: — у меня только спички, ты знаешь, – но обращается явно к третьему, потому что хёчжон вообще-то не знает. он протягивает свою зажигалку, и парень кивком головы благодарит. у него мягкие, явно отъеденные хорошей жизнью щеки, узкие ладони, покатые плечи. хёчжон вспоминает об оставленном рядом с собой стакане и, поднимая его вверх, спрашивает: — за чьё новоселье я выпиваю? чимин поджимает губы, словно пытается сдержать какие-то эмоции, и отвечает парень: — вероятно, за моё. отчасти. хёчжон хмурится следом, пытаясь переварить: — почему твой голос мне знаком? и когда чимина прорывает тихим смехом, новоиспечённый хозяин квартиры говорит: — потому что мои друзья любят горланить в моём присутствии мои песни. — охуеть, – выдыхает хёчжон. салютует стаканом. выпивает. — тот парень, что наливал тебе, – чимин говорит это, когда берёт себя в руки, – тэхён. он та вторая часть, что празднует своё новоселье. юнги пошёл в гору, так что, – он разводит руки в стороны. — я по гроб обязан чимину, – говорит юнги, вытаскивая вторую сигарету. хёчжон даёт прикурить рефлекторно. – в старой квартире была невыносимая сырость, боже. что ни делал, а все без толку. — потому что не в облицовке дело, – со знанием говорит чимин, – не в лице. если гниёт под плиткой, то она в конечном счёте обвалится, а проблема останется и станет явной. хёчжону вдруг мерещится, что говорят они вовсе не о квартире. — поэтому – переезд, – чимин одобряюще кивает. они выглядят, как действительно близкие друзья. простые и друг с другом свыкшиеся; словно могут со всем справиться вместе вот так, и в этом их случайном столкновении и перекуре – скрытая соль. — наши отношения, – юнги щёлкает пальцами, его глаза сщуриваются, – я бы сказал, что сейчас мы переживаем стадию капитального ремонта. — кризис миновал, – чимин произносит это мягко. — верно, – юнги с шумом выдыхает дым, тянется рукой к окну, чтобы стряхнуть пепел, из-за чего буквально оказывается перед хёчжоновым носом. замеченная тонкая холодная сталь в мочке не вызывает никаких эмоций. — кризис? – уточняет хёчжон. чимин вопросительно смотрит на юнги, но тот отмахивается. — у них с тэхёном, – он подбирает слова, выискивая их глазами где-то на потолке, – не всегда было гладко. тэхён легко поддаётся страстям, особенно если они незаконны. причём чем опаснее они, тем сильнее его затягивает. тэхён зависим от веществ, тэхён был уличным гонщиком. всё планомерно катилось в тартарары, рассказывает он, пока юнги не припёрло и сам он не припёр. — чимин поддерживал, – хрипит юнги, – когда денег не было. когда срывы были, выхаживал. обоих. чимин вскользь говорит, его жизнь всегда с подобными сталкивает. переживает, конечно, без слёз никуда, но не помочь и пройти мимо не может. он смеётся: — судьба у меня такая. — слезливая, – не к месту подначивает хёчжон. — это не устроено так, что я изначально знаю дальнейшее. говорит, не всегда всё получается. говорит, иногда действительно остаётся только оплакивать. он достаёт из кармана белую пластиковую зажигалку. хёчжон замечает чёрный рисунок на боку. местами стёршийся от времени и ставший фиолетовым перманентный маркер. круг, по центру разрезанный волнистыми линиями. над ними – тонкие лучи от дуги, под – чёрное полукружье. похоже на солнце и луну одновременно. — он был художником. работал в тату-салоне. чимин почти шепчет: — и умирал от рака уже в двадцать пять. он кладёт рядом несколько миниатюрных игральных карт. — тогда я впервые подумал, что что-то в моей жизни не такое простое, каким казалось. уличный фокусник, карманник, ввязавшийся в неудачное дело. несколько ножевых ранений, иссякшая жизнь. обрывистые факты, короткая констатация – это приводит к сухости слов, оставляет истинность трагедии в тени. чимин говорит, понимать и успевать учишься. со временем. он не знает, что его ждёт, но если жизнь сталкивает его с кем-то снова и снова, то, вероятно, стоит приглядеться. хёчжон за хвост ловит проскальзывающий в чиминовых словах фатализм, но выпускает его из рук и из внимания. юнги говорит полушутя: — не снимай одежду. и хёчжон, уставший от голубых глаз, просит следом: — сними линзы. и чимин снимает. вот так, без зеркала, с тлеющей в левой руке сигаретой, прямо перед ними. хёчжон думает, в нём есть что-то глубже дорогой одежды и приторно-сладкого обаяния. что-то совершенно противоположное, проявляющееся только в такие моменты. время, когда чиминова мишура тускнеет. она вдруг кажется вынужденной. словно люди его, чимина, не вынесут и не вытерпят без обилия отвлекающего металла, косметики и театральных ужимок. и тогда чимин создаёт лучшие для них аберрации. в действительности, серьёзные и настоящие его глаза по-животному пугают. потому что эти глаза видели смерть и провожали не один раз. хёчжон садится в зрительский зал. чиминов голос – запись с помехами, прокручиваемая в слоумо. смазанность усиливается; растираются сухие краски в масле; прощупывается вязкость притянутого физикой песка. концентрат смысла теряется и улетучивается. происходящее перед хёчжоном перестаёт затрагивать и касаться его лично. в узел скручивается живот, сваривается гладкая и нежная мышца стенок. раскрываются язвы. должно колоть и болеть, но водка – анестетик древности и армии. она в нём в большой количестве, вызывает онемение общей чувствительности. влажнеют ступни, по позвоночнику бежит раздражающий морозок, пот мелкими блёстками проступает на ладонях. печёт шею сзади и мокнет загривок. хёчжон успевает повернуть голову и накрениться. подоконник врезается поперёк желудка, нижние рёбра натягивают на себя кожу, вдавливают её в белый пластик под собой. выворачивает незаметно и случайно. желчь проползла по пищеводу, вывалилась в воздух наружу. перевариваемый, но не усвоенный в остатке сок с ядовитым спиртом ручьём, крохотным водопадом – вниз со второго, на асфальт и кусты. хёчжон жалеет упущенное. кряхтенье привлекает руку на плече. вызывает встревоженный голос: — хёчжон? мягкий выдох: — боже. его рот утирают салфеткой, пока он зависающе пучеглазит. у чимина, оказывается, ассиметричные глаза. верхние веки, припухшие, нежно матовые, нависают не одинаково. выясняется, что левый глаз слегка косит. чимин почему-то матерится. отбрасывает салфетку. крепким хватом ладони вцепляются в челюсть, приподнимают выше подбородок. его пальцы липнут к горячей коже. его рот выталкивает какие-то слова, но уши глохнут. хёчжон силится, чтобы вычленить: — тебе стоило сказать, что становится плохо. вероятно, юнгиево: — всё в порядке? — воды, – говорится в сторону. чимин большим пальцем давит на уголок рта, хёчжон мычит вяло. что-то с заметным усилием стирают с его губ; от чиминовых ладоней все еще липко и прёт приторной химией. хёчжон хмурится. — твои руки сладко пахнут. чимин хрипит в коротком смешке: — это ром. — какой ром? – сипит хёчжон. он пытается разглядеть хоть что-то, но понимает, что со стороны его взгляд воспринимается осоловевшим. поплывший, размытый, перемещающийся не к месту от места. чимин умудряется закатить глаза: — я не пью водку, она отвратительна на вкус, – его личико морщится. хёчжон моргает. — чёртов эстет. ему убирают волосы со лба, его проветривают с десяток минут, пока потливость не высыхает под ночным ветерком. немного проясняется зрение, прочищается слух. чимин между делом вещает: — и юнги припас персонально для меня бутылочку рома. хёчжону всовывают между губ край холодного стекла. стакан с прохладной водой, притащенный юнги. он глотает, пока спазм не хватает его желудок вновь. чувствительно, ощутимо режуще. последний глоток воды выплёвывается. едва розовый и вязкий от слюны. салфетку снова трут о кожу. чиминовы заботливые руки направляют в пространстве до тех пор, пока хёчжон не приземляется в кресло. фильм закончился. он просит их налить ещё чего-нибудь. тэхён скрещивает на груди руки и дёргает вверх подбородком: — а он не откинется? — я в норме. чимин сомневается, предлагая дать хотя бы не водку. говорит, спирт его сожжёт к чертям. юнги бросается идеей налить обычной воды или чистого сока. — у нас ничего не осталось почти уже, – тэхёновы брови сходятся на переносице, и хёчжону они вдруг кажутся суверенно живущими. — есть ром, – предлагает чимин. хёчжон дожидается стакана. щурится, сглатывая, потому что сладко. его оставляют сидеть; он расслабляется в улыбке, подвисая на автоматически движущейся картинке и вливающихся в уши звуках. чимин забирается на стол, и хёчжон смотрит на него, просто потому что чимин сидит прямо перед ним, напротив, по линии и траектории взгляда. он разваливается на столешнице, раздвинув колени. почти предлагает себя с лучшей стороны, но скорее как несъедобное блюдо, нежели товар-тело. то есть японцы превозносили вид еды над вкусом и создавали из продуктов композиции, которые есть в принципе не положено было. и вот как выглядит чимин в эту секунду, но умащивается до смешного криво, косо, расслабленно, наплевательски. ворот футболки опять сбивается, обнажая плечо, и в этом обнаруживается некая закономерность. чимин пьёт свой сладенький ром из горла, запрокидывая голову. движения кадыка отмеряют глотки. длинная серёжка в левом ухе, слишком длинная серёжка, она серебристым водопадом падает вниз от мочки, рассыпается игривыми ниточками по коже, обтекает место переходящего в шею плеча. кто-то цепляет на чиминову макушку глупые очки, и с заливистым хохотом он опускает их на нос. теперь его влажные глаза едва блестят за жёлтыми стёклами. круглая оправа заставляет его выглядеть нелепым. чимин смуглый, подмечает хёчжон. он не отбеливает кожу и прямо сейчас не высветляет образ. в окружении его знающих или к нему расположенных он вдруг теряет весь напускной лоск, но не лишается неотделимого, имманентного очарования. чимин, как ворожея, заставляет других думать, что отвести от него взгляд – невозможно физически. он приятный, подмечает хёчжон. чёрт, его не портят красные глаза, детские руки и потёкшая подводка. вау, хёчжон выдыхает, чимин – не односторонний образ. есть что-то за и под пёстрой глянцевой обложкой. чимин – не брошюра, которую оставляют нераскрытой, смятой и брошенной в ближайшем мусорном ведре. на макушку сваливается, разбегаясь мурашками: хёчжонуже не способен отвернуться. чимин выстрадал каждого, заключает хёчжон. прошлое не отпускает его, а чимин в ответ не отпускает прошлого. он не забывает произошедшего и произошедших. чимин проходит с ними, сквозь, он остаётся после со следами. боже, хёчжон выдыхает, чимин – это не бессмысленный фарс с блестящим металлом и гордыми ценниками всего, что на нём навешено. — уже светает,– констатирует кто-то. — я устал, – добавляет тэхён. юнги подводит: — пора заканчивать. чимин отвечает ему что-то о том, что да, конечно же, он останется с ними. хёчжон приподнимается в кресле: — оп, – кряхтит, – кажется, мне пора домой. юнги предлагает вызвать ему такси. хёчжоновы руки, сразу обе, окольцовываются в запястьях знакомыми ладонями. чиминово лицо в дурацких очках, дышащее спиртом и сладостью, нависает над хёчжоном. — ты доедешь один? и хёчжон замирает в широкой улыбке. этот так естественно заботливый чимин, словно в крови у него заложено безостановочное приглядывание за чужими душами, может, он всё-таки и ангел. хранитель, появляющийся в каждый потенциально рисковый момент. помогающий проблеваться и очухаться потом, стаскивающий с окон, кормящий, чуткий, дотаскивающий до нужных точек и кроватей. спаситель. тэхён говорит, он может сесть в такси тоже, чтобы проследить, и вернуться позже. и когда чимин чуть отодвигается, перевода на него взгляд, хёчжон мычит протестующе. он выворачивает вялым языком: — я справлюсь. и ему кивают, принимая и соглашаясь. чимин, догнавшийся ромом в числе последних, вызывается до авто проводить. он хватается за стеклянное горлышко, и хёчжон откровенно сомневается в наличии у этой бутылки дна. юнги накидывает куртку и следом действие повторяет тэхён. забавная цепочка привязанностей, но хёчжону льстит секундно, что он в ней – первичное звено, исток и начало. чимин выходит в свежее утро в футболке; становится шумным. смешно кричит нелепицы и руки раскидывает в стороны на манер крыльев. хёчжон украдкой улыбается. юнги вбивает свой номер в список контактов в последний момент и просит: — маякни, как окажешься дома. хёчжон кивает, открывая переднюю пассажирскую дверь. пахнет прогретым текстилем. он упирается затылком в изголовье сидения и замечает брошенный в сторону чимина водительский взгляд. мужчина уточняет адрес и плюётся минутой позже, отъезжая: — вот циркач. хёчжон вяло реагирует: — простите? здесь тепло, седан мягко катит по пустым дорогам. его начинает планомерно размаривать и укачивать. хёчжон приоткрывает окно, подставляясь холодному ветру. — парень этот – больной на всю голову. говорит: «поверь мне». хёчжон смотрит на чужой профиль несколько секунд. мужчина до тридцати с бодрым взглядом, но небритый. еще пара секунд уходит на попытки прикусить язык. когда включается поворотник, хёчжон сдаётся: — нормальный он. обрывает: — это не ваше дело вообще. мужчина открывает рот снова, но хёчжон отворачивается от него к окну. рассвет серовато-голубой, мутноватый, но от чего-то чертовски приятный. запоминающийся.***
хёчжон открывает глаза; солнце за облаками, серое грузит воздух его комнаты, липнет к краске на стенах. когда он включает телефон, чтобы сверить время, тот в его ладони разрывается короткой вибрацией. «ты дома?» он отпечатывает незнакомому номеру лаконичное и сонное: «да». абонент пишет: «отлично», – и замолкает. хёчжон поднимается с постели с чувством встревоженности и подозрительности. предвещая скорого едва ли званого гостя, он идёт в ванную комнату, оставив дверь в неё нараспашку для лучшей слышимости. хёчжон чистит зубы, полощет рот, брызгает в лицо пригорошней воды; полотенце, благоразумно и своевременно закинутое на плечо, хрустит в руках от сухости. пока хёчжон растирает кожу в попытках проснуться, его нос втягивает с махровой ткани въевшийся запах пыльной знойной улицы и привычного курева. хёчжон лезет в душ. под шумящей горячей водой он планирует перекурить после. вздыхает, вспоминая, что растворимого кофе в упаковке не наберётся даже на чайную ложку. он спал меньше шести часов и он откровенно нуждается в ободрении извне. когда хёчжон мокрой ступнёй становится на кафель возле душевого поддона, раздаётся звонкий стук. никакого окрика и нервного повторения, пока он натягивает на влажную кожу трусы и под руку попавшиеся домашние штаны. чимин на пороге едва ли не по традиции шуршит полиэтиленовым пакетом. их встречи как-то само собой оплелись повторами. — я пришёл приготовить для тебя лучший кофе в твоей жизни, – и хёчжон распахивает дверь шире, отходя в сторону, чтобы пропустить. чимин вышагивает к кухонному углу, и хёчжон, захлопывая дверь, смотрит ему в спину. сильно растрёпанные волосы, смятая на затылке укладка, открытая широкая шея. наверняка от неё пахнет именно самим чимином. он явно не в своей одежде: слишком большая в плечах и непривычно неброская. чимин выглядит так, словно только вылез из не своей постели и первой дорогой примчался сюда. выгружая с шумом на стол притащенное, он не перестаёт тараторить. ставится открытая пачка обжаренных зёрен, ручная кофемолка, сливочное масло, картонная упаковка сливок, небольшая медная турка. чимин говорит: — вкус – это очень важно. он произносит это так, словно удовольствия большего ему неизвестно. хёчжон усаживается на диван, принимаясь следить за чем-то совершенно непривычным для стен этой комнаты. чимин требует сковороду, уточняет, как пользоваться портативной плитой. когда чугун достаточно нагревается, он проверяет это, останавливая ладонь над поверхностью, чимин кладёт небольшой кусочек масла. тот задорно шипит, растекаясь по дну. чимин бросает следом горсть зёрен. хёчжон думает о том, насколько ему хотелось приготовить этот кофе, если он принёс с собой всё, что только может в процессе потребоваться. помешивая зёрна, он поворачивается боком: — хотел спросить, – и будто незаметно глазу сжимается в неуверенности, – я не мешаю тебе? уточняет: — своими внезапными появлениями и постоянным присутствием. он спрашивает это так, словно боится отнять чьё-то чужое и важное место. и хёчжон качает головой. — у меня никого нет, – чиминов рот округляется на выдыхаемом «о», – меня это не интересует. запах от того, что жарится там, на сковороде, лезет в ноздри. чужеродный этому месту, густой, сладковатый, приятный. чимин подвисает, держа в руке лопатку. масло скворчит, и они молча смотрят друг на друга какое-то время. чимин выключает конфорку и отвечает куда-то в сторону: — вот как. хёчжон спрашивает, не думая: — а ты? пересыпая блестящие от масла зёрна в кофемолку, чимин улыбается и пожимает плечами. — мне не особо в этом везёт, знаешь. чимин начинает проворачивать ручку, и жернова с грохотом раздрабливают кофейные зёрна. хёчжон предлагает помощь, но от него отмахиваются, говоря, что это вовсе не трудно. он отыскивает чашки, когда в турке начинает подниматься смесь. чимин разливает поровну через мелкое ситечко, чтобы не пропустить гущу. рассказывает, она портит все удовольствие – будто песка в рот набрал. рассказывает, важно, когда варишь, от турки не отходить, потому что кофе прихотлив и хочет к себе внимания. хёчжон думает, между кофе и чимином, несмотря на отсутствие общих букв, много общего. он делится секретами задаром, словно и нет в них ничего особенного: щепотка соли усиливает вкус, оставаясь языком незамеченной, прогретая заранее чашка – сохраняет его; помол для турки требуется более мелкий, чем для френч-пресса, и сначала должен прогреваться на огне всухую. хёчжон действительно слушает всё это. чимин льёт следом сливки и выходит примерно один к одному. хёчжон вспоминает что-то о кортадо, рецепт которого искал из любопытства, когда заметил в какой-то книге это слово. — сливочное масло забирает горечь, но отдает зёрнам тот оттенок, что очень ценится. нежный, аккуратный, ненавязчивый. — бонусом лишние калории, – чимин подмигивает, будто обозначая свою радость от того, что нашёл способ хоть как-то хёчжона накормить. – некоторые из-за этого даже говорят «пожуём кофе» вместо «выпьем». они выходят с чашками на балкон, потому что хёчжон находит в утренней сигарете свой нерушимый ритуал. он спрашивает, оценивая чиминово творение по достоинству: — где ты нашёл этот рецепт? чимин отвечает, он знал как-то однажды одну мудрую израильтянку. ты говорила очень мягко, с особенным говорком, словно рассказывала сказки. чимин тогда поймал себя на том, что может слушать из её уст что угодно и ему всё равно будет интересно. он стреляет сигарету из пачки, и хёчжон не сдерживается, прикуривая ему. чимин охотно и просто рассказывает, когда спрашивают, что приехал от юнги, домой заскочив только за необходимым для кофе, потому и одежда на нём – одолженная у тэхёна. он курит спокойно, медлительно даже, практически вдумчиво. его лицо немного блестит; хёчжон разглядывает в очередной раз маленькую родинку на скуле. плоская, идеально круглая, едва заметная. чимин говорит: — юнги стал первым, кто выжил. хёчжон спрашивает, кто был вторым, и чимин морщится: — а потом я встретил тебя. он говорит: — когда тебя в первый час нашего знакомства так злостно полоскало, я подумал мельком, что, вероятно, ты будешь одним из тех, кто заставит меня переживать. извечно проблемный хёчжон, чёрт, он усмехается в край своей чашки. — а потом, когда вчера ты блевал на вечеринке прямо в окно, – чимин горчит улыбкой, – ты был не в состоянии даже утереть себе рот, и я заметил кровь на салфетке, – хёчжон позволяет ему продолжать, вытягивая следующую сигарету из пачки, – совсем крохотные пятнышки, – щелчок кнопки зажигалки чимина перебивает грубо и непотребно. – тогда я стал уверенным в том, что ты будешь тем, кто вынудит меня плакать. он словно ставит точку, произнося: — мне за это не платят, – и он имеет в виду, вероятно, что за трудности взамен ничего не получает, за вредность чимину не положено даже молока. монолог подвисает, истончается, пока не обрывается в паузе вовсе. хёчжон предлагает: — ты можешь забрать у меня всё, что только захочешь, если на моих похоронах будешь плакать. потому что иначе над его гробом не будет стоять никто. чимин протестует живо, бойко и едва не зло: — ты не умрёшь. — это вопрос времени, – смеётся хёчжон. он не знал, что плох настолько. понятия не имел, что довёл своими руками до той стадии, где блюёт кровью. чёрт, это всегда вопрос исключительно времени, но в его случае, видимо, вероятнее всё же «рано». — я не хочу этого, – чиминовы брови приподнимаются жалостливо. — но ты здесь, – хёчжон говорит это, смотря в упор прицельно точно и вслепую стряхивая пепел в горло бутылки. — я не синоним смерти, – настаивает чимин. просто смерть часто трагедии сопутствует. вот и всё. но это – не хёчжонов случай, точно нет. словно если только постоянное надзирательство способно хёчжона от смерти сберечь и увести, то так под боком чимин всю жизнь провести и готов. говорит, что прислушивался к его дыханию в ту их первую встречу, когда он вырубился, только положив тело в горизонтальное. говорит: — потому что беспокоился. — напрасно. есть что-то странное и необъяснимое в том, как его организм отказывается сдаваться полностью. его может разрывать изнутри, он может действительно физически страдать, но кости смерти не гремят за его спиной. есть что-то скрытое и неразгаданное в том, как он уверен, будто не умрёт в ближайшем обозримом. чимин уходит спустя пару часов, потому что должен вернуться к юнги. потому что у них там – важные разговоры, отлагательств не терпящие. на секунду хёчжон ловит его в кольцо рук на самом пороге и в последний миг, и чимин улыбается только удивлённо и растерянно. так ошарашенным и уходит. время течёт, пока хёчжон прибирается от скуки. он вымывает чашки и сковороду, протирает тряпкой пол с нанесённым песком и налетевшей пылью. почти тянется к пепельнице, чтобы выбросить подальше дерьмо внутри, но осекается, не найдя достаточного резона для подобного поступка. за вечером тянется ночь, но сон не приходит. хёчжон всовывает ноги в кеды, руки – в рукава ветровки, наушники – в уши. гасит свет, поворачивает ключ дважды. в коридоре подохли все лампочки: он подсвечивает линолеум на пару шагов перед собой телефоном. доходит до лестницы; спускается. загораются мелкие звёзды, узором чернеет листва деревьев на глубоком синем. хёчжон шарит по карманам в поиске заканчивающихся сигарет и зажигалки. прикуривает. даёт себе время до припева, чтобы дойти до фильтра ровно тогда же, когда и до двери ближайшего круглосуточного магазина. пока хёчжон идёт, голова его заполнена чимином. в аккомпанементе приглушённые струны дрожат от чутких щипков, и кажется, как-то так чимин будто бы и ненароком цепляет что-то в самом хёчжоне. едва заметно, отголосками, периферически, но неотъемлемо и действительно. что-то заставляет его проверить наличие банковской карты до того, как дёрнуть ручку под криво наклеенной надписью «открыто, на себя». он достаёт наружу абсолютно всё, когда непонимание нарастает, превращаясь в беспокойство. карты нет. боже, ему могут продать сигареты без паспорта, если сменщица запомнила его в лицо, но никто никогда и ни за что не продаст человеку без денег. хёчжон отчётливо помнит, как держал её в руках перед выходом. чёрт, не мог же он потерять её в самом деле, это стало бы проблемой. вероятно, он забыл её на тумбе у порога. или на диване. возвращаясь обратно, медленно вышагивая и внимательно озираясь, он всё же находит карту на ступени подъезда под козырьком. вывалилась, пока вытаскивал сигареты. нелепость полнейшая, но он отделался малой кровью. потеряв ещё минут десять, очень может быть, что кто-нибудь и подобрал бы её уже. упрямость и желание толкают хёчжона обратно, к магазину. карта для уверенности сжимается в ладони, но лёгкое расположение его настроения исчезает, как ни было вовсе. что-то замыкает, переключается, сдвигается по фазе. он хрипит кассиру наименования; он расплачивается; он забирает три пачки и рассовывает их по карманам. и лишний раз проверяет наличие банковской карты. когда он облокачивается руками на ограду своего балкона, прикуривая, стрелки переваливают за три. автомобили по трассе, видимой отсюда коротким куском, отрезком и обрывком, проезжают редко. шумит листва от слабого ветра, горят редкие окна ближайших домов. хёчжон думает, ничто не мешает ему покончить со всем прямо сейчас. головой вниз, пережить вспышку и завершиться. работать за копейки, когда придётся, скуривать эти самые копейки после. то есть убивать сигареты, которые убивают его, снова и снова тратить время, запал, силы для того, чтобы это взаимное постепенное умерщвление продолжалось. да, он искал что-то, и да, он так этого и не нашёл. и да, он не уверен, есть ли что-то вообще. хёчжон опускает руки в пустоту, накреняется вперёд, переваливает корпус. голова повисает, и к ней приливает кровь; печёт щёки, давит на глазницы, шумит в ушах. в дверь бьют кулаком. хёчжон затягивается резко, его сигарета почти целая, он прибоченивает её к зажигалке в расчёте на быстрое возвращение. внезапный чимин, опирающийся о стену у косяка, выглядит побитым изнутри. хёчжон открывает рот, чтобы, может, спросить, в порядке ли он, но захлопывается. потому что ни черта нет, боже. сигарета тлеет брошенной на балконе и ему следует к ней вернуться. чимин садится на край дивана, сгорбливается весь, сжимается, уменьшается в размере. он прячет лицо за волосами и ладонями. ступни упираются в пол, локти – в колени. пасёт чем-то тяжёлым; меркнет и так тусклый свет. хёчжон не решается предложить хоть чего-нибудь. выдавливает: — я курил, – и окончание сглатывает: ни точки, ни приглашения. чимин кивает. машет рукой. отпускает. когда хёчжон возвращается на балкон, что-то взрывается с хлопком; следует свист. подбирая почти закончившуюся сигарету, он замечает дырку в зажигалке. тлеющий табак оплавил пластик. хёчжон сжимает во рту фильтр и принимается шарить по углам в поиске замены испорченной. наверняка тут должна валяться хотя бы ещё одна работающая. на проверку с осечкой, но колёсико всё-таки даёт огонь. в кармане начинает трезвонить телефон. хёчжон закатывает глаза, принимая вызов: —чимин доехал до тебя? – юнги по ту сторону говорит явно утомлённо. слышится шорох, затем хлопок, после – выдох. вероятно, он закурил, выйдя на балкон. хёчжону видится, как юнги там, у себя дома, опирается на подоконник, может, трёт от усталости или головной боли переносицу. хёчжон смотрит сквозь стеклянную часть приоткрытой двери в комнату. чимин всё так же сидит на том же месте и в том же положении. дело, похоже, дрянь. интересно, видит ли со своего балкона юнги тэхёна; дома ли тот вообще. — да, – сигарета обжигает пальцы, забытая и дотлевшая. ожидая серьёзного разговора, хёчжон тянет следующую и закрывает полностью дверь. – что произошло? повисает пауза, в которую хёчжон успевает затянуться дважды. — это сложно, чёрт, – очередной подавленный выдох. – с ним иногда случается подобное. особенность чиминовой организации, говорит он. ему не удаётся достаточно переварить и усвоить пережитое и переживаемое. хёчжон вспоминает чиминово: «потому что я беспокоился». юнги говорит, обычно они садятся вдвоём в какой-нибудь комнате, раскуривают пару косяков и много говорят. — но в этот раз что-то пошло не так. — когда он курил? – перебивает хёчжон. это важно, потому что ему необходимо понять чужое состояние и то, как с ним разбираться. юнги коротко мычит, сверяясь, вероятно, по часам; потом говорит: — самое время для отходняка. хёчжон сплёвывает: — заебись. — я не мог удержать его, – юнги произносит это громче и быстрее. – он буквально не переставая говорил, что ему нужно попасть к тебе как можно скорее, – хёчжон хмыкает, – я выбрал из двух зол меньшее. — и что мне теперь с ним делать? — не знаю, – он различает в интонации издёвку. – позаботься о нём. помоги ему пережить это нормально. и чёрт этого юнги разберёт, говорит ли он в этот момент об этой ночи или о будущем в целом. — не только чимин должен спасать всех. он ведь не может бесконечно быть сильным. хёчжон раздражается: — я понял. — держи в курсе, – и юнги обрывается. хёчжон буквально стонет, пялясь сквозь стекло на чимина. он возвращается в комнату, докурив. садится рядом. — хэй? – трогает за плечо, и смотрится это так же нелепо, как тыкание палкой трупа, – чимин? и он шмыгает. и хёчжон пугается. боже, что ему вообще следует делать? он заставляет чимина уткнуться носом куда-то в грудную клетку, сжимая в объятиях. — только не плачь. — я не плачу, – его голос чересчур хриплый, но плечи мелко дрожат, выдавая хоть и нервный, но смех. – ещё не плачу. хёчжон принимается наглаживать волосы на макушке. — что случилось, м? – он начинает говорить как можно спокойнее и мягче. он начинает вести себя так, словно чимин – упавший с велосипеда и разбивший колени ребёнок. будто ничего серьёзного не произошло. — я должен был увидеть тебя. — ну, ты здесь, – отвечает хёчжон. чимин согласно мычит. затем кивает. и поднимает голову. его лицо так близко, что это уже некомфортно. эти чёртовы хронически заплаканные глаза, чёрт, хёчжон с усилием сглатывает очередной комментарий в их сторону. а потом хёчжон перестает их видеть, потому что чимин закрывает его глаза своей ладонью. одновременно с этим он как-то неоднозначно и коротко вздыхает; и хёчжонова рта касаются чужие губы. он вдруг чувствует себя той самой зажигалкой, что взорвалась по неосторожности: бесконтрольно выдыхает весь воздух из лёгких. хёчжон столбенеет и его руки слабеют. чимин в образовавшейся свободе выпутывается из объятий-оков. выпускается ситуация из рук; хёчжон теряет контроль, когда чиминова нужда раскрывается. искренняя, отчаянная, пугающая она наваливается; чимин давит губами, давит корпусом, притирается, выпрашивает большего. хёчжона сносит волной, и растерянность накрывает под самый верх. ошарашенность лижет затылок кончиками чиминовых пальцев. чимин сам – волна; прихотливая, своевольная, главенствующая. солёная, шокирующая холодной монументальностью и всепроникающая. и словно не поддайся хёчжон её желанию, потоплен будет в разошедшемся шторме. потому что если чимин – вода, то большая, та, которую нельзя остановить, но можно направить. хёчжон приоткрывает рот и даёт чиминовому языку обнаружить каждое невысказанное, все ненайденные слова тактильным путём. воды в чимине всегда было много: слёзы переполняли чаши терпимости, они выплакивались за каждого прикоснувшегося к чиминовому нутру. он рассказывает это через напряжённую дрожь тела. передаёт сквозь нервическое, судорожное, неверное дыхание признание, что плакал всегда по тем, кого любил. чимина полнит не страсть, его кроет подбивающая края тонкого устроя нужда. за неимением выбора, за неспособностью увидеть другого, он валится сумбуром в чужие руки, чтобы эти руки впоследствии его сохранили, в нужный момент достали и показали. чимин, теряя себя, успевает перекинуться в чужое сознание и на чужую ответственность. чтобы позже кто-то вернул ему его самого, чутко охраняемого всё то время, пока чимин себя держать был неспособен. хёчжон тянется, чтобы убрать ладонь с глаз. чимин, уступая, затихает. замирает и выдыхает, скрывая лицо у хёчжоновой шеи. на коже остаются влажные следы надсадного дыхания. хёчжон хочет извиниться. боже, его выбило, снесло этой волной. волна погребла его под собой. — идон. — что? — я буду звать тебя идоном. не видя губ, хёчжон думает, что ловит слова кожей. те разбиваются, рассыпаются, разваливаются. откровенный чимин шепчет: — как рассвет. искренний, он сжимает пальцы на лопатках: — как бесконечный рассвет. постоянный, вековечный, беспрерывный. говорит так, как говорят истины непреложные. так, словно факт неоспорим. ранимый и задетый чимин выдыхает: — поэтому ты никогда не умрёшь, хёчжон. чимин чуть трётся носом о шею и пробует слово медлительно, прокатывая заместо монпансье во рту: — и-дон, – отделившаяся гласная, мгновение подвисающей паузы и мягкое стукотливое «дон». хёчжон давит ладонями на его бока. держит крепко, заставляет остаться приближённым. — я не собирался. поверженный чимин слушает, когда его заверяют: — я не планировал. хёчжон правда не. чимин оказывается чутким. отзывчивым. становится совершенно изумительным. буквально красотой в абсолюте. зачаровывает, когда хёчжон находит его рот. он боится ощутить соль, он рискует принести растасканной душе страдания. извечно проблемный хёчжон, он ведёт ладонями до ягодиц, чтобы признаться и поставить точку. дать знать, что ровно сейчас и в этот момент всё происходящее его интересует. поклясться, что чимину удалось завлечь, перевернуть и вывернуть. хёчжон позволит всё, что угодно: чимин может неспешно съесть его ложками или неаккуратно – руками, если это позволит ему почувствовать себя лучше. чимин отодвигается, чтобы перебраться на простыни целиком. снимает джинсы, отводя взгляд. хёчжон лезет, отказываясь от стороны наблюдателя, стаскивает бельё следом. чимин упирается локтями в диван, прогибается в спине, раздвигает колени. воздвигается священное где-то в секунду, когда он опускает голову ниже, а лопатки выдаются ещё сильнее. у хёчжона покалывает пальцы, он задирает футболку, чтобы проследить идеальную линию. взмокший загривок, шея, выпирающие пятый и шестой позвонки, изгиб в пояснице. хёчжон зависает, замирает и теряется в ступоре. чиминова спина вся – один сплошной след, зажившая рана, чернильное клеймо. вау, хёчжон выдыхает, он оглаживает татуировку, позвоночником словно поделённую надвое. что-то в такой степени смысловое, что вызывает благоговение. он хочет спросить, что она означает. он уверен, что чимин бил её не с дуру. такое по случайности не создаётся. эти крепкие корни, вцепившиеся в камень подножья, держится ли за них чимин? держат ли они его от чего бы то ни было достаточно надёжно? листвы нет, голая тонковеточная крона, толстый, ровный ствол. обломки круглого лабиринта эпизодами расходятся фоном. чимин затихает настолько, что за визуальным потрясением хёчжон теряет его дыхание. шторм, будто заколдованный, утихомиривается. прислушивается. стихает. на правой стороне чиминовой спины – массивная волна с пеной у гребня. воды в чимине всегда было много. хёчжон давит ладонью на замершую рыбу чуть ниже лопатки. там, где положено быть небу. с изогнутым хвостом, вся плавная, похожая на тех, что так восхваляют японцы. хёчжон почти забывает происходящее и следом положенное ситуации. фермата, этот объёмный купол с чернильной точкой подвисает над его опустевшей головой. но чимин нарушает статику внезапно нетерпеливым движением. он ластится к рукам, и хёчжон тратит время на мысленный поиск необходимого. когда первый толчок делит всё на до и после, разграничивая и фиксируя что-то между ними, чимин с призвуком выдыхает. он вздрагивает, и пальцы его хватаются, вцепляются в плоскую подушку. хёчжон оставляет бездеятельной секунду, после, опёршись на вытянутую руку, пытается чимина распробовать. узнать иначе, по-другому услышать, характерно прощупать. он теряется от простых прикосновений губ за ухом, словно растирается между хёчжоном и простынёй. чимин шарит рукой вслепую до тех пор, пока не натыкается на чужую ладонь. ему потакают, переплетая пальцы. он тихий, не позволяющий себе звонких стонов; хёчжон распознает тонкости реакций и эмоций в дыхании. выискивает благодарность, обнаруживает неожиданную податливость. чимин принимает его, и дело совсем не в физике. чимин хёчжону позволяет забраться глубже, и ввиду имеется сердце, душа, самое нутро. он нашёптывает подушке бесконечные повторы имени, начиная дрожать. по хёчжону разбегаются мурашки от одного только звука. завершение не становится ни взрывом, ни вспышкой, но послевкусие хёчжон растягивает с удовольствием. он ложится на бок, подкладывая руку под голову. чимин натягивает бельё, предупреждает: — я покурю и вернусь. словно он не хочет даже на секунду быть оценённым как человек, уходящий сразу, просто и по-английски. тихо прикрывается дверь, чиркает хёчжонова зажигалка, поют птицы. светает. свежий, чистый рассвет; хёчжон улыбается. клонит в сон, он моргает раз, вероятно, моргает второй. но на третий забывает открыть глаза снова, проваливаясь быстро и мягко в дремоту. чимин, продрогший и занёсший лёгкий холод с улицы, садится на край постели. приливает солёное море. чимин стирает первые слёзы.