подсолнухи

первый раз это случилось в марте прошлого года. санкт-петербург вове всегда казался чересчур холодным и чужим, несмотря на всю свою красоту. семенюк идет по мокрому асфальту, и запах дождя чётко слышится в воздухе, он не любит дождь. слишком холодно, слишком сыро, слишком серо. слишком. все в этом городе было слишком. дороги, улицы, дома и фонари. как из книжки по истории, будто все также, как и при петре первом. будто ничего и не менялось. по крайней мере, вова именно так себе представлял северную столицу. он всю жизнь прожил в москве — растущем болоте из торговых центров и азбуки вкуса. свой город он любил как-то особенно, скучал по нему даже сейчас. может, потому что там вырос, а может просто потому, что питер кажется ему чужим и пугает своим свинцово-серым небом. хесус, что ожидаемо, удивляется, когда братишкин вваливается к нему в квартиру во время стрима. на улице дождь льёт с утра, вова промок, с тёмных волос на маленький коврик стекают медленно капли воды, с носа тоже пару упало, а тонкая ветровка насквозь пропиталась дождевой влагой. леша, видимо, как и подобает людям из питера, особенной серостью у порога его встречает. он бледный, худой, в серой толстовке и на один тон светлее футболке. зато глаза у него голубые. светлые, поддернуты дымкой полупрозрачной. «у него мутный взгляд и глаза как стеклянные» — думает семенюк а от вовы пахнет цветами и мокрым асфальтом. братишкин достаёт из-за спины букет мокрых жёлтых подсолнухов. леша в недоумении выгибает бровь, принимая из холодных рук несколько связанных между собой бечевкой цветов с крупными сердцевинами. — ну? и зачем ты это притащил? — хесус аккуратно стряхивает воду с небольшого букета прямо на пол. братишкин в смущении пальцем потирает мокрый нос. — они напомнили мне тебя. — ты дурачок? и чем же? — ты тоже похож на солнце, хес. братишкин переступает нервно с ноги на ногу и кончики ушей краснеют предательски. леша скептически ухмыляется, а внутри будто кипяток разлили. — давай, раздевайся, промок весь. опять. заболеешь. семенюк улыбается, снимая мокрую куртку. хесус такой, словно для вовы идеально создан. контрастное пятно рядом с ним, взбалмошным и безрассудным. и говорит он как-то по-питерски. будто всю жизнь тут прожил. открыто улыбается не часто, а смеется еще реже. всегда прикрывает лицо тонкой ладонью. «у него красивые руки» — подмечает для себя вова, ставя галочку в спроектированном у себя в голове списке. хесус всегда любил больше слушать, чем говорить, терпеливо вникая в вовины пиздострадания, он бережно выкладывал чужие мысли по полочкам и сохранял для себя. неважно когда — в два ночи или в двенадцать дня. братишкин умоляюще смотрит каждый раз своими глубокими серо-голубыми глазами и пятнами тёмных зрачков, сравнимыми только с ебаным омутом или чёрной дырой, затягивающими в себя н а в с е г д а, без шанса вдохнуть хотя бы чертов миллиметр горячего воздуха. леша никогда не может отказать, да и не стал бы. ему слишком нравится вову слушать. ему слишком нравится смотреть на его руки и губы, до тянущей ломоты в костях и пробирающей дрожи в коленках. он обожает его голос — звонкий, иногда хриплый, и тогда хочется просто головой об стол, чтобы не слышать никогда и не чувствовать ебаной тяжести внизу живота. леша в стеклянную вазу наливает воды и бережно ставит букет ярких подсолнухов на кухонный стол. вова выходит из другой комнаты в футболке, которую хесус заказал по ошибке, и, завернувшись в бежевый плед, пахнущий новым кондиционером для белья, усаживается за стол. братишкин будто светится изнутри, глядя на жёлтые цветы в вазе и хесуса, который крутит её несколько раз, рассматривая подсолнухи. леша заваривает вове кофе, а себе наливает воды. — когда ты в Москву? — через два дня, — братишкин обводит пальцем края фарфоровой чашки, — а что? — да нет, ничего. просто, солнца в питере мало, знаешь? — я заметил. ты это к чему? леша дергает уголками губ, глядя в стол. вова с интересом смотрит на него, пытаясь разглядеть что-то в светлых глазах. губанов тянется к подсолнухам пальцем и мягко касается солнечного лепестка и, до боли закусывая нижнюю губу, думает, что вова его московское солнышко. и он сам, подобно подсолнуху, будет тянуться за ним всё это время, возможно, пока не завянет совсем. –знаешь, это ты настоящее солнце, вов.