Вересковые поля
28 мая 2020 г. в 04:00
Над его головой шумели кроны деревьев, перешептываясь на языке ветров, неведомом простым смертным. Он будто мог разобрать, как в этих неясных голосах звучат далекие отзвуки бубнов и свирелей. В воздухе, выстуженном прошедшей ночью, отчетливо витал запах приближающейся зимы. Неотвратимо наступали холода: на мягком ковре из опавших листьев, еловых иголок и пожухлой травы по утрам уже виднелся налет изморози; заиндевелые ветви деревьев казались призрачными видениями, принадлежащими иному миру. Земля промерзла за ночь, но солнечные лучи к середине дня прогрели ее. От влаги почва промокла, и когда мужчина бесшумно пробирался вперед, его ноги мягко пружинили на сырых ветках и листьях, поглощающих звуки шагов. Солнце все выше поднималось по небу – его было видно сквозь редеющие медно-золотые шапки деревьев.
Чуткий слух улавливал сотни разных шорохов и птичьих голосов – лес жил своей жизнью, подчиняясь собственным законам; меж кустарников и широких стволов со свистом гуляли порывы ветра, которые качали свисающие длинные серьги изумрудно-зеленых мхов. Взгляд выхватывал бесконечное движение вокруг, но то были дикие звери: где-то пробегала лиса, в кустах шнырял заяц, на раскачивающихся ветвях прыгала белка. Он плохо помнил, откуда пришел – воспоминания были охвачены странным туманом, и когда мужчина пытался добраться до них, перед его закрытыми глазами проносились леса и бескрайние равнины, но он не мог вспомнить ни семьи, ни друзей. Он шел по следам племени, ушедшего на восток: указателями ему служили обломанные ветки и отпечатки ног, которые временами исчезали, смываемые дождями и утопающие в грязи.
Когда солнце начало медленно уходить за горизонт, он наконец настиг оставленную стоянку племени. Потухшие костры уже не дымили, угли давно остыли, но идти дальше мужчина не мог – ноги промокли и болели, а силы оставили его. Впереди была еще долгая дорога, ведущая в дикие леса, и он решился остановиться на ночлег. Костер ядовито зашипел, и дым от него извивающимися струйками поплыл к облакам. Ночь была темна и таинственна: в этом неизведанном краю мужчина был совсем один, и древний лес хранил множество секретов, которые ощущались в его запахах и звуках. Долгое время сон не шел уставшему путнику, но усталость взяла свое, и сознание его провалилось в объятия видений.
Мужчина лежал возле костра, укрывшись огромной шкурой, и временами ноги его непроизвольно двигались, будто он пытался бежать. Сны его не были простыми – он заглянул в прошлое стоянки племени, и теперь видел людей настолько близко, словно был с ними рядом. Перед его глазами с громким смехом проносились дети, проходили женщины, и волосы их развевались на ветру. Воины с узорами на телах охраняли лагерь. События мелькали слишком быстро, и мужчина не запоминал лиц – в своих видениях он искал нечто иное.
Время в его снах замедлилось лишь тогда, когда до ушей донеслось приглушенное пение, и в душе внезапно защемило. Он побежал на голос, пытался найти его источник взглядом, но повсюду были лишь всполохи костров. Однако пение не исчезло, и мужчина слышал его все отчетливее. Это была колыбельная, тихая, шепчущая и знакомая. Слова волной плыли по воздуху, и странник мог не только услышать их, но и даже ощутить на запах – они пахли сладковатой сыростью опавшей листвы, еловых веток и жженым можжевельником. Он бежал за следом, уводящим его вглубь лесов, и отчаянно желал найти того, кто тихо пел в ночи, но мягкий женский голос оставался недосягаем. Мучительно долго не наступал рассвет, и мужчина, много раз вскакивая, не мог двинуться дальше. Он бросил попытки уснуть задолго до того, как пришло утро. Мир казался оцепеневшим в предрассветной тишине, и путник наблюдал, как солнце медленно восходит, освещая мрачные замерзшие земли. По ручью неподалеку плыли тонкие осколки льда.
С первыми лучами солнца странник продолжил свой путь, а в ушах его продолжала звучать отдаленная колыбельная. Мир для него изменился: звуки стали громче, запахи отчетливее. Чтобы лучше их разбирать, он приоткрыл свою волчью пасть, и теперь ему казалось, что он даже чувствует крупные иссиня-черные ягоды можжевельника на вкус. Все отчетливее ощущалась вокруг зима, и колыбельная звала на помощь духов для защиты племени в суровые времена, потому что более всего люди нуждались в покровительстве тогда, когда природа окончательно засыпала под слоем снега и льда: пищи было все меньше, болезни становились смертельно опасными испытаниями.
Под большие лапы, покрытые серым мехом, ложилась заросшая дорога. Постепенно он подошел к границе леса и оказался у подножия гор. Растительность редела, и ветер, гуляющий по открытому пространству, стал свирепее и холоднее. Странник шел, опустив свою звериную морду и зажмурившись, потому что резкие порывы того больно хлестали его наотмашь. Местность предгорий была выцветшей и недружелюбной, и если бы женский шепот не манил за собой серого путника, он повернул бы назад. Над землей стояла серебристая завеса тумана, ветер приносил с собой редкие хлопья снега, которые оседали на грубой шерсти и тут же таяли, превращаясь в сияющие капли воды. Хотя мех и грел его, холод пробирался до самых жил. Невидимая полоска звуков, запахов и голосов поддерживала путника, давала ему сил и, между тем, не позволяла сменить путь – будто зачарованный, он шел вперед к тому, чего не осознавал, но ощущал родным. Люди в его снах казались потерянной семьей, к которой нужно вернуться во что бы то ни стало. Пусть каждый порыв ветра норовил оттолкнуть назад, а холод впивался в шкуру, пусть усталость наваливалась с каждым новым шагом – странник должен был идти сквозь боль и сомнения.
Лесной мягкий ковер остался далеко позади, сменился черной землей и острыми камнями, на которых отыскивать путь племени, ушедшего уже далеко вперед, становилось все труднее. На промерзшей почве почти не оставалось следов, а те, что еще были, покрывало инеем, но он шел на звук, пока к исходу дня не добрался до брошенного форта, по которому еще гуляли воспоминания о витиеватых звуках свирели. Черная длань ночи быстро опустилась на руины, забытые в неведомых землях.
Вновь он заночевал на голой земле возле слабого костра, и снова, будучи волком, видел человеческие сны, смешанные из воспоминаний, которые хранили камни вокруг. В этот раз странник видел воинов, кровом которым некогда служило это укрепление, и развевающиеся алые флаги, которые теперь истлевшим тряпьем свисали с покосившихся палок. Видения старые сменились новыми, в которых он видел племя, что так отчаянно звало его. Иногда он даже вспоминал имена. В руках людей были горсти алых, как свежая кровь, ягод. К женскому шепоту добавились шаманские пения и удары бубнов, перед глазами мелькали люди в звериных шкурах и шапках. События во сне смешивались, увлекая путника все глубже, но одно оставалось неизменным – колыбельная. Он хватался за ее приглушенные слова, потому что чувствовал их родными.
Наутро мир вновь стал иным: звуки стали тише, запахи - мягче, и мужчина продолжил свой путь. Он чувствовал себя одиноким и опустошенным вдали от родного племени, и это чувство усиливали пронзительные выкрики орлов, парящих в небесах столь высоко, что их было невозможно увидеть.
Еще три дня шел он по чужим следам, ведомый таинственной колыбельной – и все три ночи во снах видел всполохи костров и людей, жгущих сушеные травы. Он ощущал запахи как наяву, и их эфемерный призрачный след тянулся невидимой нитью меж редких деревьев предгорий. Природа вокруг была живой; странник ощущал, как меняется порой ее настроение: когда ей было весело, ненадолго выглядывало солнце, а в моменты грусти, коих было много больше, небеса были затянуты плотным пологом тяжелых туч, и они подолгу плакали, изливаясь на озябшую землю проливными дождями со снегом. Природа жила. Она дышала ветрами, засыпала ледяными ночами и нехотя просыпалась с серыми рассветами, наступающими все позднее. Мир был столь сонным, что солнце все меньше держалось на небосклоне, и норовило устало закатиться обратно за горизонт сразу, как только поднималось наверх. Во время одной из затяжных бурь странник слышал пронзительные крики: «Kalynein! Kalynein!», и точно знал, что это зовут его. Он даже отвечал, воя на луну, но вряд ли его отчаянные крики доносились до семьи.
На шестой день он вышел на отцветшее вересковое поле, простирающееся до самого горизонта. Вдалеке виднелся дым, поднимающийся от костров. Где-то там, за вересковыми полями, оканчивался его путь, и чем ближе странник подходил к племени, тем отчетливее звучала колыбельная в его ушах, и в душе укреплялась уверенность – скоро он будет дома. Ему нужно было пройти этот тяжелый и изнурительный путь, чтобы доказать верность и любовь своим людям.
Лишь с закатом странник переступил границы стоянки и уже наяву ощутил родной запах можжевельника. Следуя за знакомым ароматом, он шел между людьми, не видящими его, и не замечал, как вновь меняется он сам. Ноги становились лапами, волосы – серой волчьей шерстью. Увидев женщину, тихонько напевающую колыбельную над несколькими детьми, обнявшими друг друга, он запрыгнул к ним на кровать. Женщина улыбнулась, почувствовав присутствие странника, поправила толстую ткань, служащую детям одеялом, и умолкла в тот момент, когда взгляд путника упал на грубо вырезанные амулеты, висящие на шеях детей. Он знал этот древний символ, изображающий человека и волка в одном лице. Этот древний дух долго спал, пока о нем не помнили, и просыпался тогда, когда был нужен. Он был и человеком, и волком, он был следопытом и охотником, воином и хранителем. И теперь женщина оставляла детей – и все свое племя – в его надежных лапах.
Волк смотрел на детей и чувствовал себя бесконечно умиротворенным. Колыбельная, обращенная к нему, привела его из дальнего мира к этим людям для того, чтобы он хранил их и направлял, следуя зову своего сердца вечно, пока жива память.
Вечно, пока будут вновь и вновь расцветать вересковые поля.
спи, спи, мое дитя;
в темной ночи твой сон сбережет дух леса,
что ходит первый день на двух ногах, и во второй – на четырех;
спи, спи, мое дитя.