Roommates

      Самостоятельная жизнь — хуйня — решает однажды для себя Рон, собираясь на вторую подработку сразу после первой. В этой задрипанной квартире не пахло домашней едой вот уже целое никогда, а хлам, который убрать то времени нет, то некуда, то просто лень, сам по себе не расползается по углам стройными рядами. Собственноручно Рон убираться здесь пробовал от силы пару раз, даже собирал какие-то коробки на выброс, но они лишь перекочевали на шкаф, потому что в этом хламе все последние несколько лет его жизни, которые выбросить — все равно, что отодрать корочку со свежей раны — больно. Он даже не думал, что оказывается настолько сентиментальный. Рон — хороший сын, он хочет верить. У его семьи никогда не было лишних денег, и сидеть на шее дольше положенных восемнадцати лет ему было по-человечески стыдно, и поэтому едва ли не прямо в день рождения он отпочковался куда-то на окраину не то что города, а, наверное, вселенной в мелкую однушку, лишь бы не тяготить родителей. Рон время от времени маячит в скайпе, мол, не умер, не переживайте, скидывает денег, сколько получается, а мама приезжает раз в месяц, привозит контейнеров со всякой вкусной едой и распекает Рона за страшный срач, который он вокруг себя развел, и от этого как-то по-домашнему становится уютно. Уместив свои кости на старом узком диване, он спрашивает про братьев и сестру, которые по жизни устроились куда лучше, чем он. Мама предпринимает попытки разобрать весь ужас в квартире, но бросает это дело на десятой минуте и пятнадцатой коробке из-под рамена за три копейки из китайского магазина за углом, успокаивающе бубнит что-то про то, что у Фреда с Джорджем какой-то свой бизнес, что Перси дослужился едва ли не до места в парламенте, Чарли не то ветеринар, не то корреспондент чего-то на подобии Энимал Плэнет, Билл опять умотал в какую-то горячую точку по контракту, а Джинни почти окончила школу, и Рон искренне радуется тому, что не у всех так хреново, как у него самого. Его собственных амбиций хватило разве что на поступление в колледж. Мама обнимает на прощание, просит обязательно звонить и напоминает хорошо питаться тем, что она привезла. Рон кивает, мол, конечно, мам. Этой еды обычно надолго не хватает, как бы Рон не пытался её экономить, перебивая с лапшой быстрого приготовления в соотношении два к одному. Пару раз Рон даже прикидывал, что брось он курить, смог бы в местном круглосуточном покупать на две или даже три пачки сосисок больше, чем обычно, но потом снова случалось какое-нибудь говно: то задержали сразу обе зарплаты и хоть стой, хоть пляши русские народные с выходом перед говнистым эмигрантом хозяином квартиры, чтобы оплатить аренду, то горячей воды нет вторую неделю, то он на грани вылета из колледжа, и здоровый образ жизни откладывался на неопределённый срок, потому что Рон не может позволить себе окончательно двинуться кукушкой, а то с утра на работу. Рон думал, что ничего хорошего в его жизни не случится, да и вроде как даже и не заслужил он ничего хорошего. Бабушек через дорогу не переводил и в школе списывал постоянно у подружки-заучки. А Драко Малфой в жизни Рона нарисовался совершенно случайно, как бы между делом, но вплавился в неё намертво. Притащил свои брендовые шмотки в его комод, сколоченный из трёх с половиной фанер, потеснил одни затасканные вансы на любой сезон своими десятью разномастными парами обуви и вмешал в вонь роновых поганых сигарет свои импортные. В квартире Рона, если честно, и для него одного места маловато, а вдвоем они едва могли разминуться, не столкнувшись лбами, когда один выходит из ванной, а другой просто встал с дивана. Конечно, у Драко куча минусов (будто у Рона их меньше). Он также, как Рон (несмотря на перманентную нехватку денег) скупает и копит разные шмотки и безделушки, из-за чего место в квартире сокращается с каждым месяцем. Причем складирует их так, что Рон каждый раз открывая шкаф, рискует быть погребенным заживо под очередными коробками с кроссовками, но он даже не злится, раздражается где-то внутри себя, конечно, но не ходит к Драко качать права, а просто засовывает коробки подальше от края, чтобы больше не падали. Еще Драко ненавидит молчать и всегда что-то вещает, как радио, которое, правда, вырубить нельзя, заполняя собой и без того небольшое пространство. Рон не жалуется. У него вообще никогда такой привычки не было. Он просто… привык, как таракан. Ловко перебирает лапками в коридоре, чтобы случайно не наступить на кроссовки, которые стоят дороже, чем весь его гардероб, и довольно шевелит воображаемыми усами, получая сонный смазанный поцелуй в шею сухими губами под утро, когда Драко просыпается, а потом не открывая глаза, инстинктивно сталкивается с этими же губами своими, что каждый раз значит: «останься подольше». И Драко остаётся, прохладным носом ведет по ключице, устраиваясь головой на плече. Всё равно с узкого дивана деваться особо некуда, разве что на расшатанную табуретку на кухне или в туалет, который по ощущениям еще уже, чем диван. А во всей квартире противный липкий холод, потому что с отоплением снова перебои. 2:0, в пользу того, чтобы остаться. Когда Драко рядом: просто сидит под боком, жмется острым плечом к плечу или работает за ноутбуком на кухне, скрючившись над ним в три погибели, Рону хочется выдохнуть. Спокойно и облегчённо, хотя такие слова в настолько узком пространстве, как эта квартира — чистейшее кощунство. Последние несколько лет Рон словно безостановочно бежал от или за чем-то, сбивая ноги в кровь и едва не выплевывая лёгкие, а теперь ему кажется, что он может остановиться, потому что бежать больше не нужно. Драко отлично вписывается в окружающую раздолбайскую ронову действительность, как недостающая деталь, благодаря которой теперь весь механизм работает так, как нужно. Он ничего не требует и просто всегда находится рядом, успокаивающе путается пальцами в волосах, когда Рон снова загоняется из-за своего хронического невезения, и от этого легче. Рон не уверен, что у них. Сожительство с какими-то странными привилегиями или любовь, но ему, как таракану, комфортно и приятно рядом с Драко. Его можно перехватить на выходе из кухни, прижать к стене, чуть не опрокинув стеллаж с дисками, и долго-долго целоваться, пока перед глазами цветные пятна не поплывут, или по приколу харкаться из окна, кто дальше, а потом до четырёх утра за дешёвым пивом обсуждать, что такое искусство: момент, закреплённый в вечности или секундная вспышка. Рон не понимает, что сам Драко в нем, который на бича больше смахивает, такого нашел, но целоваться ему, вроде как, тоже нравилось. Им обоим хорошо. Оба совершенно не дружат с плитой, и Рон удивляет Драко своим умением одним и тем же кипятком заварить лапшу сразу им обоим. А тот берет на себя всю их совместную канцелярию, но Рон и не протестует особо, у него самого всё это получалось через пень колоду, а Драко учится на экономиста, пусть тренируется. Или что они там обычно делают? Драко весь из себя такой любимый золотой мальчик богатых родителей, но под образ жизни Рона мимикрировал очень удачно: начал таскать его вещи, и будто бы он только так всегда и выглядел. Рону нравится сидеть на шатающейся табуретке, почти вжимаясь в стену, потому что места мало, и взглядом скользить по спине Драко, очертания которой потерялись под широкой роновой футболкой. Потом перетечь на шею, погладив мелкий партак за ухом, и, наконец, встать, подойти сзади, зарыться носом в отросшие пряди на затылке и медленно вдыхать — дышать Драко. Тот расслабляется, рукой тянется за голову и холодными пальцами гладит шею там, где обычно целует утром, и Рона откровенно плавит. Драко тихо красиво смеётся и от этого тоже плавит. Это настолько же постановочно-киношно и неправдоподобно, насколько и правильно, как Рону кажется. *** — Что стряслось? — прохладная рука Драко мягко скользит смоченной в перекиси ваткой по ссадине на лбу. Рон вздрагивает, протестующе шикнув от противной саднящей боли, но взгляд Драко, коротко брошенный исподлобья, не позволяет двинуться. Боже, в слабом свете лампочки под потолком у Драко настолько совершенно обалденные серые глаза, что Рон даже забывает о своих синяках и ранах. Он смотрит и безнадёжно тонет без единого желания спасаться. — Не пялься так, напрягает. Рон тихо смеётся. — Я подрался. Просто перенервничал. — Тебе уже к психологу с этим пора, — Драко фыркает, смывая грязь у Рона с щеки и мимолётно погладив её большим пальцем. — У нас нет на него денег, — Рон улыбается, и трещина на губе снова расходится. Ему самому не совсем ясно, каким образом он находит себе столько врагов, которые хотят непременно начистить ему морду, но, возможно, последняя фраза «я тя выебу», брошенная тому амбалу, была лишней. — На травматолога, знаешь, тоже. Дыхание Драко приятно холодит горящую пульсирующую губу, пока он вытирает кровь с подбородка. Естественно Драко злится. По-хорошему он мог бы вообще ничего не делать еще в самый первый раз, когда Рон вернулся весь разукрашенный, но он делает. Язвит и фыркает, но рука, лежащая на шее, касается её удивительно трепетно. Рон, кажется, наконец понимает, что у них. — Эй, я люблю тебя, походу, — он говорит это почти шёпотом губы в губы, когда Драко наклоняется совсем близко, ногтем сковырнув корочку на губе. Он немного улыбается, не отвлекаясь от роновых ссадин. — И я тебя, походу.