mutable

На самом деле, Чхве было максимально плевать на то, как там учили его работать и о чем говорили учителя в художественной академии. Он творил лишь когда мог. Когда момент творческого порыва было не удержать никакими силами. Оставалось лишь выплеснуть тот, пока не будет слишком поздно. От того, лишь встав на ноги со своей кровати примерно в 5:47 от очередного ночного кошмара, но со свежей и от того прекрасной визуальной составляющей, Соль принялся за работу. К 9 утра все его руки, от локтей и до самых кончиков пальцев, были покрыты мазками разных оттенков масла зеленых тонов. Ближе к обеду, капельки жизни по ту сторону полотна перебрались и на нос желтовато-рыжеватыми пятнами. В этот раз юноша понимал, что всего-то простого холста ему будет совершенно недостаточно. Пусть он и не Босх с его величественными картинами на 4 разворота почти что в человеческий рост, но полотна с два ватмана должно хватить. По крайней мере, юноша надеялся на это. Он хотел перенести каждую деталь своего странного, но столь удивительного сна на полотно. Хаотичные мазки, один за другим, и на тканевом покрытии расцветала целая история жизни, не одного человека, совсем нет. Что ж, Чхве начал, как ни странно, с переднего плана. Это было нечто, что напоминало то ли сад, то ли плантацию. Сочные салатовые листья в руках рабочих в саду, то, как лучи солнца играли на загорелой от черной работы коже, как вплетались поцелуи огромной горячей звезды в смоляные волосы девушек, которые были одеты в простые платья по типу одежд века так 18. Все это самому художнику напоминало истории его отца про колониальную Англию, столь романтизированные сцены труда и то, как часто писатели той эпохи любили вплетать подобные сюжеты в свои второсортные романчики. По правую стороны картины виднелся сад. Может Вернон был и не шибко осведомлен о том, как выглядят цветущие деревья. И скорее нарисовал цветущее апельсиновое дерево вместо яблони, но именно так он видел то во сне. Именно его запах он буквально ощущал. От зеленой плантации, кажется, чая, шла мощеная дорожка к огромному особняку. Где-то он его видел. То ли в старых фильмах, то ли в книгах, то ли на других картинах. Не вспомнить сейчас. Но стоило для начала отрисовать бескрайние просторы, которые видел шатен за зданием. За тем словно и не было вовсе ограды. Все создавало впечатление полностью открытого мира, окруженного разве что лишь рекой прямо у окон жилища. У берега росли кипарисы, высокие такие. Верхушкой вот-вот, и достали бы они крыши, и самого солнца, оставив свой смертельный поцелуй на том, отравив то бальзамическими смолами, что использовали для хранения трупов. Не росли они там случайно. Ведь где есть слишком много места.. Хотя, может под ногами там его и мало уже для чужих то костей. Сам план дома, точнее то, как он словно был взят в разрез.. Это кардинально отличалось от той напыщенно живой и уж слишком солнечной картины. Второй и третий этаж был словно в дымке пыли и мрака, что не давало просмотреть ничего, что было внутри. Отрисовал Чхве лишь убранную прихожую с множеством пальто на дубовых вешалках, обуви же не было рядом с ними, и.. Комнату. Она была самой крайней слева, у того самого окна, вид из которого выходил на кладбище кипарисов. То самое светило, чей свет был скрыт под тяжелой тканью по типу бархата, кажется, занавески. Комнату освещал лишь свет от старого камина, чья сажа измазала даже резьбу на белом мраморе, и тусклый свет от свечей на подсвечниках. Сама комната не была обустроена слишком-то хорошо. Простенький диванчик, на котором сидели в немом ожидании пару юношей и девушек. Перед ними небольшой стол закругленной формы, на котором покоились фужеры с вином и бокалы. За диванчиком стояли явно важные люди. Их вид показывал все то напыщенное богатство, которое выдавала их одежда и явно не обделённый мыслями мозг. У левого угла, ближе к сундукам с сомнительным содержимым, о чем-то перешептывались две девушки. Так же прилично одетые, схожие в лице, но явно обеспокоенные, и чем-то огорченные. Но центром картины были не они. Мужчина. Высокий, до неприятного худой, словно сама смерть, с сединой на висках и презрением в глазах. Его черная одежда была расшита красными нитями, словно капельками кровавых слез тех, кого он уже загубил. Руки же его держали за подбородок юношу немного ниже него самого и куда моложе, жестом своим словно поворачивая бледное лицо к зрителю. На этом лике читался лишь немой вопрос самому господу, за что он здесь. За что судьба его такая же, как у скота на рынке? Его светлые пряди скрывали покрасневшие глаза, но вот щеки и нос выдавали его несдержанный молчаливый плач. Тело юноши до пояса было обнаженным. Лишь веревки на руках, сейчас развязанные. Но надолго ли? Штаны были уж явно протерты местами. Сам он сидел босой на холодном деревянном полу, который неприятно холодил его ноги. Последним мазком стала почти прозрачная капля слезы на мягкой, словно зефир в какао Чхве, щеке. Он закончил. И пусть провел он за этой работой месяц рисования без малейшего отдыха, но.. Тем, что предстало пред его глазами в результате он был более, чем доволен. Работу пообещали показать в академии на одной из выставок. В этот день, когда картина уже ожидала зрителей на почетном месте меж колонн в главном проходе учебного заведения, сам Вернон, покинув свою комнату и обойдя гостиную с камином, с простеньким диванчиком и столиком, отправился к своему детищу. Вот только.. он застынет в полном недоумении, когда у самого почти что гобелена застынет юноша, словно сошедший с его полотна в реальный мир. Его глаза так же будут словно налиты слезами. Во взгляде его Чхве поймет, что может его воображение куда большее, чем просто путь художника. Может.. ему стоит спасти, по крайней мере, одну нуждающуюся в нем душу.