***
Кью никогда в жизни не чувствовал себя таким идиотом. Да, он практически подарил машину, поскольку знал — едва Бонд увидит ее, он покинет Лондон только на DB-10. И вот Бонд разбил ее и устроил светопреставление, сразу после того, как Кью солгал обо всем этом М. И Кью в панике. Он не может потерять работу, вложив столько сил, чтобы получить ее, а затем и сохранить после катастрофы Скайфолла. На нем ипотека и два кота, которых нужно кормить, и несколько агентов на задании, которым в любой момент может понадобиться его помощь. Он не может потерять работу, когда над ними нависла потенциальная угроза, что Девятый Глаз выйдет в интернет и полностью уничтожит само понятие МИ-6 и свободного мира. Поэтому он принимает опрометчивое решение и первым же рейсом летит в Австрию, наглотавшись успокоительных, не глядя на дозировку — нужно отрубиться, а не паниковать, думая о мучительной смерти из-за неисправности двигателя, находясь на высоте тридцать пять тысяч футов над землей. Его трясет, когда самолет приземляется; он определенно выглядит не лучшим образом после пары часов на ветреной, заснеженной дороге, пока пытается определить точные координаты Бонда. Но в конце концов Кью находит его в красивой курортной клинике на вершине горы, разумеется, в баре — он пытается выкляньчить выпивку, хотя на часах безбожная рань. Кью садится рядом с ним и заказывает аминокислотный шейк, пытаясь вести себя естественно и заодно наполнить чем-то желудок, чтобы не дрожали руки, ведь именно так и бывает, когда он забывает поесть. Несмотря на свою шаткость, говорит он с большей твердостью, чем обычно, желая донести серьезность ситуации. Но все это очень трудно, когда Бонд даже без костюма выглядит так хорошо. «Посмотри на меня», — думает Кью, и взгляд Бонда встречается с его. Затем он вкладывает ему в руки кольцо и говорит: — Еще всего одна просьба, и я отстану. Узнай об этом, что сможешь. — Я так вас сейчас ненавижу, — невольно вырывается у Кью. Но отчасти это правда. Кью откровенно ненавидит свою слабость; ненавидит, что снова и снова сделает для Бонда все, стоит тому лишь попросить; ненавидит, что едва может дышать, когда Бонд улыбается и говорит: «Спасибо, Кью» так, словно и правда благодарен. Но больше всего он ненавидит, как трепещет его сердце, когда Бонд бросает, что через час придет к нему в отель, будто они любовники, устраивающие свидание. Конечно, добраться до отеля оказывается сложнее, чем он себе представлял. Видите ли, Кью не допущен к полевой работе, хотя технически его меткость наравне с лучшими агентами, и он совсем неплохо находит выход из сложных ситуаций. Но еще он почти слеп без очков, страдает анемией и весит слишком мало, чтобы дать отпор в бою. Поэтому он чувствует себя идиотом, когда его загоняют в угол в фуникулере, а все, что он может сделать — настроить на своем ноутбуке автоматическое отключение системы через двадцать минут на случай, если его захватят. Немного легче от мысли, что его работа будет уничтожена, а не попадет в чужие руки при его гибели. У Кью пересыхает в горле. Угроза очень и очень велика, и если Кью не найдет выход до того, как фуникулер приземлится, быть беде. Ему вдруг очень хочется оказаться в своей квартире в Лондоне, в пижаме, с котами и чаем, в безопасности. Мысль о том, что он никогда больше не вернется домой — его схватят, замучат и убьют, — наводит ужас. Но тут он вспоминает, что Бонд рассчитывает на него, он должен выжить, ведь больше тому не на кого надеяться. И Кью делает то, что получается у него лучше всего — еще с четырнадцати лет, когда он сбегал от семьи, которая никогда его не любила, — находит идеальную возможность исчезнуть.***
Кажется, проходит всего несколько секунд с момента возвращения в отель, когда внезапно раздается стук в дверь. При мысли, что это Бонд, Кью неловко одергивает свой джемпер. Рука дрожит, и тогда он вспоминает, что так ничего и не съел. Уровень сахара в крови, вероятно, на нуле, но его ждет работа, и остается лишь надеется, что он не потеет, не дрожит и не выглядит жалким. В конце концов, вот шанс доказать Бонду свою надежность, доказать, что ему можно доверять, он стоит уважения, и, может, они смогут как-нибудь сходить вместе выпить, если вдруг Бонду понадобится компания. Но когда Кью открывает дверь, рядом с Бондом он видит женщину, и сердце сжимается от знакомого чувства разбитости, ведь он понимает, что означает ее присутствие. — Страшно рад, — бросает Кью, затем смотрит на Бонда, но тот отворачивается, и Кью видит лишь край его плеча. Он не должен удивляться или чувствовать боль, пора бы уже знать — он для Бонда просто человек, который позволяет ему делать все, что тому хочется. Горькая пилюля, но, увы, ничего не поделаешь. — Вы были правы, — говорит Кью Бонду, возвращаясь, как обычно, к делу. В любом случае, сейчас не место и не время для любовных мук. Но в тот момент, когда он садится за стол, Бонд встает у него за спиной, как делал столько раз в лаборатории, пока Кью работал. Тот чувствует тепло, исходящее от него, даже через свой джемпер и теплую куртку Бонда. «Приятно, — думает Кью, — когда он стоит так, положив руку на спинку стула и прислонившись так близко, что чувствуется запах пота и мускуса. Посмотри на меня», — мысленно просит он, когда они заканчивают, но в ответ получает лишь беглый взгляд и улыбку, которая не доходит до глаз Бонда. — Возвращайся в Лондон, — говорит он. И Кью уезжает.***
Кью места себе не находит с тех пор, как покинул Австрию. В основном все из-за бессонницы, возникшей, когда Мэллори в целях безопасности приказал прекратить отслеживать Бонда. Тогда Кью уничтожил программу «умной крови» на работе и почистил сервер. Он старательно пытается не беспокоиться о Бонде, о судьбе их работы и о надвигающейся угрозе, которую Девятый Глаз представляет для всего мира. Среди всего этого Кью может сделать только одно, поэтому он идет домой и восстанавливает «умную кровь» из спасенного исходного кода. Затем защищает ее с помощью алгоритма своей собственной разработки и встраивает в безобидное приложение у себя на мобильном телефоне. Когда он заканчивает, уже три часа ночи, и Кью никогда не ощущал такой усталости, зато он снова может следить за Бондом, не опасаясь слежки. Программа «два ноля» или нет, но Кью должен убедиться, что его агенты в безопасности, пока не вернутся домой. Это меньшее, что он может сделать, пока их всех не отправили в утиль. Приложение выглядит как фитнес-трекер, и Кью целый день мельком наблюдает за ним между проектами, встречами и последними штрихами для нового «Астон Мартина». Он смотрит на экран во время обеда — точка движется, жизненные показатели Бонда стабильные и энергичные. Ночью он пару раз наблюдает за тем же всплеском этих показателей, и сердце его болит от осознания, что причина — та женщина. Он пытается не думать об этом, потому что и без Бонда полно проблем, особенно когда Мэллори посреди ночи присылает к нему Маннипенни с миссией. Они готовятся совершить измену, так что свистать всех наверх, и, прости господи, пошло оно все, он действительно может быть не в себе. Но потом Мэллори говорит, что им нужен Бонд, и Кью понимает — деваться ему некуда. Не проходит и двух дней, как Кью находит на пороге дома открытку в коробке. Текст на ней зашифрован — это старый шифр, который использовали шпионы MИ-6 во время холодной войны. Блестящая идея, и Кью, ухмыляющийся впервые за... кажется вообще все время. Он знает, что это Бонд, пускай и не может отследить источник, и у него кружится голова, ведь среди всех тот выбрал именно его для связи. В послании дата этого вечера и слова: «Хильдебрандт 2300». Кью никогда раньше не слышал о Хильдебрандте, и он не собирается гуглить его или искать на сервере, где можно нарваться на Девятый Глаз. Записка кричит о конспиративной квартире, хотя ее расположение — тайна. Единственные, кто мог бы знать о местоположении главной конспиративной квартиры столицы, были Таннер или Мэллори, но Кью отлично понимает, что нужно крайне осторожно донести до них это сообщение. Ему удается в обед организовать короткую встречу с Маннипенни. Они едят сладости, а затем срезают путь до МИ-6 через мертвую зону, где нет камер. Кью детально все объясняет. Манипенни хмурится на мгновение, словно собирается спросить, что все это значит, но тут из банка через дорогу им подмигивает камера безопасности, и Маннипенни улыбается и обнимает его, словно услышала какую-то шутку. Но Кью от волнения едва выдавливает из себя улыбку. И так весь день, пока он ждет вестей «сверху», и когда никто не приходит, он беспокоится, что что-то пошло не так. Но вечером снаружи его ждет машина, которая высаживает его у другой машины, а та — через дорогу от Таннера, который везет его в другое место за Маннипенни. Они встречаются с Мэллори недалеко от торгового центра на удобной темной улице без камер наблюдения. Только тогда до него, наконец, доходит. Они собираются совершить измену. Но когда они добираются до конспиративной квартиры, страх исчезает. Они поступают правильно, это ради королевы и страны. Они навсегда закроют Девятый Глаз и спасут мир от незаконной, агрессивной слежки. А затем восстановят программу «два ноля», и все вернется на круги своя: Бонд продолжит все взрывать, а затем приходить с просьбой об одолжениях, сияя глазами и улыбкой, и Кью не сможет сказать «нет». Кью действительно должен научиться говорить «нет». Эта мысль покидает его в ту же минуту, как они прибывают на конспиративную квартиру в Хильдебранде. Бонд уже там, в темноте, Кью знает это, пускай и не сразу его видит. Кью запыхался от подъема по лестнице, сумка до боли оттягивает плечо, он весь грязный и не спит сутками, однако присутствие Бонда успокаивает и подавляет дрожь в руках. Но она тоже там — эта красавица из Австрии — и Кью пытается не думать о том, что означает ее присутствие, потому что не может, не сейчас. «Посмотри на меня», — думает он, и Бонд бросает на него беглый взгляд, а затем говорит Мэллори: — Если кто-то и может это сделать, так это Кью.***
И Кью каким-то образом делает. После того, как в него стреляли и чуть не убили, он справляется за считанные секунды. Его атака неловкая и грубая, но она работает, и только это имеет значение. И лишь после смерти Денби Кью понимает: у них получилось. Они победили. Но Бонда все еще нет, и это совсем не похоже на победу. Кью как раз собирается проверить мобильное приложение, чтобы увидеть, куда его увезли, но тут звучат сирены, сигнализируя о сносе здания за Темзой, и сердце Кью подскакивает — он знает. — Черт, — говорит Таннер. Манипенни смотрит на него, потом на Кью, и, наконец, на Мэллори, лицо которого выражает мрачную обреченность. Рука Кью дрожит на ноутбуке. Можно что-то сделать, неважно как, но помочь, однако, едва он думает об этом, старый Вавилон-на-Темзе исчезает прямо перед их глазами. — Он мог выбраться, — шепчет Манипенни, и Кью не знает, себя она успокаивает или их, но все равно больно. Еще больнее, когда они стоят на Вестминстерском мосту и Кью сквозь тьму, дым и пламя видит Бонда — относительно целого и невредимого. Он там, со своим пистолетом и решимостью, само воплощенное оружие, коим все и считают его. И, да, он — оружие, но никто не видел Бонда таким, как Кью: в два часа ночи сразу после миссии, со взглядом человека, нуждающегося в утешении и добром слове. Тем, кому нужно напомнить, что он человек, а не тупой инструмент, который можно использовать и выбросить. Он любит свою работу, так же, как Кью — свою, ведь она делает его тем, кто он есть, однако далеко не всем, чем он является. И все, о чем может думать Кью: «Посмотри на меня». Но Бонд этого не делает. Вместо того, чтобы выстрелить, он бросает пистолет и отворачивается. И тогда Кью видит ее, видит, как Бонд тянется к ней, словно мотылек, летящий на огонь. Он отводит глаза, потому что не может смотреть, как они обнимаются. Просто не в силах. Кью не плачет, хотя очень и очень этого хочет, поскольку искренне надеялся, что Бонд чувствует к нему хоть какую-то привязанность. Но в конце концов Джеймс Бонд смотрел на Кью только тогда, когда ему что-то было нужно. И все. Маннипенни кладет руку ему на плечо. — Ты в порядке? — Да, конечно. Просто... дым, — говорит Кью и моргает, чтобы сморгнуть влагу. Маннипенни гладит его по щеке, и Кью не может смотреть на нее, поскольку понимает — она знает, знает и потому вздыхает. — Ох, милый, мне так жаль. — Я в порядке, — повторяет Кью, хотя чувствует себя так, словно ему разворотило всю грудь. — Я в порядке.***
Он не идет домой. Слишком много дел, и все требует его внимания. Поэтому Кью идет в лабораторию, устанавливает свой компьютер и работает, работает и работает. Он не думает о приложении на своем телефоне; не думает, где Бонд или чем тот занимается, потому что знает: дай себе волю, и больше он ничего не сможет сделать. Поэтому он работает до упада, а потом идет домой — в обязательный недельный отпуск — и спит три дня. Когда он просыпается, в холодильнике скисли молоко и остатки еды. И лишь одно хорошо — его изобретение само кормило, поило и убирало за котами, поэтому те ластятся к нему, как раз, когда он больше всего в этом нуждается. Но даже их мурлыканье и ласка не успокаивают боль, дыру внутри от отчаянной мысли, что Бонд ушел и никогда больше не посмотрит на него с безмолвной просьбой в глазах. Теперь для Кью не остается ничего, кроме работы, поэтому на четвертый день отпуска он возвращается — задолго до восхода солнца, чтобы опередить всех, кто может отправить его домой. Он не идет в туннели проверять общую систему обеспечения, хотя должен. А отправляется в лабораторию, где полно незаконченных прототипов, остатков оборудования и приборов, нуждающихся в ремонте. При виде прекрасно отреставрированного Астон Мартина захватывает дух. Кью надеялся подарить его Бонду, полагая, что, возможно, тот лучше позаботится о вещи, которая ему дорога. Но теперь связи с Бондом нет, и машина перейдет к другому агенту программы «два ноля», который не оценит ее так, как Бонд. Кью накрывает машину брезентом, чтобы не смотреть на нее, а затем справляется со своими эмоциями, как любой порядочный британец — готовит себе чай. Он дорогой, Бонд привез его с какой-то горы на другом конце света. Этот чай он бережет для особо тяжелых дней, когда нуждается в утешении. Но вкус не успокаивает, запах напоминает о том, как пах Бонд, когда вернулся из того далекого места. Больше он уже не вернется, и эта мысль полностью отключает Кью. Поэтому он отставляет исходящую паром чашку и приступает к работе. Впервые за целую вечность здесь тихо. Так тихо, что Кью на мгновение теряется. Нет грусти, нет боли предательства, нет тяжелой усталости или скуки. Блаженство не думать о том, что случилось или еще произойдет; о том, что больше он никогда не увидит Бонда и никогда не позволит себе влюбиться в такого человека. Звук лифта пугает — Кью хмурится и растерянно смотрит на часы. Едва шесть утра, и никто не должен прийти как минимум до девяти. Воистину, он не представляет, чтобы кто-то из его подчиненных пришел в такую рань, когда нет чрезвычайного положения, поэтому список возможных лиц сокращается до однозначных цифр. А потом двери открываются, и Кью кажется, что он перестает дышать: этот силуэт он узнает где угодно. — 007? — Кью. Кью проглатывает комок в горле, ведь Бонд смотрит на него — по-настоящему смотрит — и это угрожает раздавить остатки его и без того израненного сердца. «Не смотри на меня», — думает он, потому что вряд ли выдержит на этот раз. — Я... я думал, вы ушли, — говорит Кью, и его голос срывается, когда Бонд останавливается перед ним: чистые, гладкие линии мышц, шелка и шерсти, и эти опасно-голубые, невероятные глаза. — Я пришел кое за чем. Кью смотрит не на него, а на его плечо. — И что же это? А потом Бонд оказывается перед ним, так близко, что он может прикоснуться к нему, если посмеет. Но Кью отступает. — Что вам нужно? — спрашивает он, изо всех сил отбиваясь от этого ужасного, болезненного комка в горле. Он не будет плакать перед Джеймсом Бондом. Не будет кричать. Даст все, что тот захочет, в последний раз, прежде чем он исчезнет навсегда. — Хотите машину — вот, — продолжает Кью, когда Бонд ничего не говорит. Он отворачивается, пока у него еще есть силы. — Она и так ваша, так что забирайте. — Я не за ней пришел. Кью начинает складывать все, что попадает под руку, на стол, чтобы чем-то заняться. — Вы не получите гранатомет, Бонд. — Мне он и не нужен. Кью бросает папку на стопку бумаг, затем поднимает ее и несет к запасной рабочей станции. — В последний раз повторяю, я не собираюсь мастерить для вас взрывающуюся ручку. — Ничего страшного. Теперь мой фаворит — взрывающиеся часы. Кью бросает бумаги на стол. — Да что вам нужно? Слова звучат резко, и Кью думает, что должен гордиться собой — давно пора противостоять Джеймсу Бонду. — Ты. Кью выдыхает и кладет руки на стол. Разумеется, Бонд ударит по самому больному. — Вы не можете так говорить, Бонд. Нельзя просто... — Не просто. При этих двух словах Кью не может не обернуться — он глупо, отчаянно надеется, что Бонд не лжет ему. То, что он видит, не похоже на то, что он ожидал: Бонд стоит перед ним, как человек, а не оружие, и смотрит так, будто больше никогда не хочет смотреть на кого-то еще. — Я говорю это не просто так. Кью смаргивает угрожающие пролиться слезы. — Я слишком устал для ваших игр, Бонд. Просто скажите, что вам на этот раз нужно, и покончим с этим. Бонд осторожно касается руки Кью. Невозможно поверить, что Джеймс Бонд может быть неуверенным, но именно это ощущается в этом жесте, в мягком прикосновении его пальцев. — Посмотри на меня, — говорит Бонд. Но Кью сосредотачивается на пальцах, нежно сжимающих его костлявую руку, и знает, что при желании Бонд может причинить ему боль, но никогда этого не сделает. Кью интересно, как же его характеризует то, что человек, которому он доверяет больше всего — один из самых опасных убийц в мире. — Кью. — Бонд. Он касается запястья Кью, сначала снаружи, а затем внутри, мозолистые пальцы слегка прижимаются к точке пульса. — Посмотри на меня, — повторяет он. — Зачем? — Потому что, — Бонд обхватывает рукой запястье Кью и держит его с невероятной нежностью. — Я хочу увидеть тебя. — Может, — говорит Кью, не в силах сдержать дрожь в голосе, — я не хочу, чтобы вы меня видели. Свободная рука Бонда ласкает щеку Кью, и у того перехватывает дыхание — он почти замирает, ведь Бонд прикасается к нему, как к любовнику. И пускай это нечестно и несправедливо, но он не отстраняется и не отчитывает Бонда за его чудовищное поведение. Кью закрывает глаза и подается вперед — пускай фарс, ложь, манипуляция, ему хотя бы на мгновение хочется верить, что это реально. — Трудно не смотреть на тебя. Кью не отрывает взгляда от галстука Бонда, линий его костюма, стежков на воротнике — что угодно, только бы не глупая надежда. Бонд чего-то хочет, вот и все. Он понятия не имеет, насколько жестоки его слова. Абсолютно. Но Бонд тихонько вздыхает, как иногда после миссии, ночью, когда они только вдвоем, и хочет что-то сказать, но не может найти слов. В это холодное серое утро он, кажется, находит их: — Ты единственный, кто так на меня смотрит. Кью сглатывает. — Как? — Словно ты любишь меня. Кью должен заставить себя дышать, аккуратно расставить слоги, чтобы те не спотыкались и не падали друг на друга, потому что это игра, а не реальность, и он не знает, кто он для Бонда или вообще. — Я не люблю тебя, — говорит Кью. — Хорошо, — говорит Бонд и приподнимает подбородок Кью. — Посмотри на меня. И Кью смотрит. Бонд в подавляющем большинстве случаев красив и опасен, его глаза пронзительные, цепкие и такие голубые. Конечно, Кью так давно хотел, чтобы Бонд посмотрел на него, но тот этого не делал, а теперь, когда он хочет спрятаться и зализать раны, теперь Бонд решил обратить на него свой взор. — Скажи это. «Не смотри на меня», — думает Кью, потому что ложь, слетающая с губ, невыносима. — Я не... — Что? — Не люблю тебя, — шепчет Кью, глотая унизительные слезы. — Я не люблю тебя. Бонд отпускает руку Кью, и вдруг теплые ладони обхватывают его лицо, шероховатый большой палец смахивает с щеки шальную слезу. В этот момент Кью чувствует себя невероятно защищенным и любимым, потому что никто и никогда с ним так не обращался, и, возможно, уже не будет. И ладно, ведь есть Бонд, и он любит его. Он так сильно его любит. Кью не знает отчего, но лицо Бонда проясняется, а затем он улыбается, и колени Кью ослабевают. — Лжец, — говорит Бонд и целует его. Такого Кью не ожидал. Он слышал, как Бонд целовался — совсем немного — по коммуникатору; слышал и кое-какие весьма подробные рассказы из первых рук, но это не похоже ни на что. Никакой агрессии, требования подчинения, Бонд не вжимает его в стену или ближайшую мебель и не пытается сорвать с него одежду, как делает на — а иногда и вне — миссий. Все совсем не так. Медленно, сладко, нежно, словно Бонд говорит: «Я здесь и смотрю на тебя, сейчас есть только ты». У Кью кружится голова от недоверия и удовольствия, потому что так его не целовали никогда. Когда поцелуй заканчивается — слишком рано для Кью — глаза Бонда темнеют, а Кью уверен, что забыл, как дышать. Бонд смотрит на него, улыбается и говорит: — Я пришел кое за чем.***
Кью просыпается в постели Бонда. Дверь на балкон слегка открыта, как раз настолько, чтобы ощущать голым плечом прохладу ночного воздуха и слышать непрерывный поток машин внизу на улице. Он один, это все, что его волнует. Рядом нет ни тяжести, ни тепла другого тела, только аромат пота и секса на прохладных простынях. Кью закрывает глаза и глубоко дышит — это знакомо, его и прежде бросали любовники одного, они только брали и никогда не оставались. Он хмурится от боли в груди. Пора бы уже понять, что, когда начинаются разговоры о любви, дальше слов они не идут, особенно у таких, как Бонд. Кью переворачивается и ложится на то место, где лежал Бонд, где они, наконец, соединились, где и должны были оказаться с момента первой встречи в Национальной галерее и разговора о старых военных кораблях и неизбежности времени. Он и правда думал, что все может получиться — Бонд же целовал его так, будто завтра конец света, и поклонялся ему, как ни один любовник. Но агенты «два ноля» ведь так и делают, и влюбленность в Бонда — синоним боли. Верить во что-то еще так наивно. Но едва эта мысль мелькает в голове, Кью слышит на балконе шаги босых ног, а затем кто-то тихо идет к кровати. Постель под весом Бонда продавливается, и он обнимает Кью, словно так и должно быть. Кью прижимается к нему, ощущая прикосновение губ к шее и затылку. От этого бегут мурашки. — Я думал, ты ушел, — второй раз за сутки говорит он. Бонд довольно фыркает. — Я там, где хочу быть. Кью только силой воли успокаивает беспорядочное биение своего сердца. — А как насчет доктора Свон? — А что с ней? Кью сглатывает. — Вы... уехали вместе. — Да. Короткое слово вызывает в памяти ту ночь — как Бонд шел к ней, словно привязанный, и в глазах начинает жечь. — Почему ты вернулся? — У тебя сердитый голос. Кью утыкается щекой в подушку. — Нет. Бонд целует Кью в плечо. — Я пообещал ее отцу защищать ее, — объясняет Бонд. — И отвез в безопасное место. — Значит, ты возвращаешься? — игнорируя комок в горле, интересуется Кью. Комок набухает от каждого прикосновения губ Бонда к его коже. — Нет. Такая жизнь не для нее. Кью закрывает глаза. — Ну а ты? — Я же сказал, — бормочет Бонд, целуя Кью в затылок, — я сейчас там, где и хочу быть. Кью чувствует, как учащается его сердцебиение — барабанная дробь ожидания и надежды от слов Бонда. — И давно? — С тех пор, как ты сказал, что будешь прикрывать мою задницу. Кью хочется рассмеяться. — Так давно? Бонд прижимается носом к уху Кью. — Может, даже раньше. Все эти кокетливые разговоры о том, на что ты способен, сидя в пижамке. Кью хохочет, и Бонд тоже. — Нет, а серьезно? — Я серьезно. — Да уж, ты не торопился. Бонд прижимается лбом к затылку Кью и дышит так, будто ему больно. Он долго молчит, а когда наконец говорит, Кью удивлен. — Я боялся. Такое откровение кажется невероятно интимным, даже интимнее секса. И Кью понимает без объяснений. Бонд любил, доверял, а потом терял любимых людей. Кью кладет руку ему на руку. — А сейчас? — спрашивает он. — Все еще боюсь, — признается Бонд. И не он один. Кью тоже боится — ужасно, просто невероятно боится развития их отношений, боится еще больше влюбиться в Бонда и привыкнуть к объятиям в постели, его присутствию рядом и дыханию у плеча. Что с ним будет, если Бонд уйдет? Погибнет? — Прости, — говорит Бонд, и Кью не сразу понимает, что это из-за того, что его начало трясти. Он успокаивающе гладит Кью по спине. — Мне не следовало возвращаться. Бонд хочет отодвинуться, но Кью хватает его за руку. Он боится, да, но еще страшнее потерять это. Отпустить Бонда. — Нет, — говорит Кью, сплетая вместе их пальцы. — Я рад, что ты вернулся. Бонд целует его в шею — это благоговение, обожание, и Кью вдруг не может представить будущее без него. Он поворачивается и очень нежно целует его в губы, потому что Бонд никогда не был более человечнее — не оружием! — чем сейчас, и Кью так любит его за это. — Можешь еще кое-что сделать для меня? — спрашивает Бонд. Кью закрывает глаза и вздыхает. — Что? — Посмотри на меня. Кью смотрит, и глаза Бонда такие голубые, что он едва может дышать. — Попроси меня остаться. Есть некая уязвимость в том, как хочется Бонду быть желанным, и Кью знает — с самого начала знал, — ему никогда не устоять перед просьбами Бонда. — Останься, — говорит Кью. — Останься со мной. Пальцы Бонда перебирают его волосы, затем падают на шею, большой палец упирается в точку пульса Кью. Это не навсегда, они оба это знают, но хотя бы до тех пор, пока у них получится. И этого будет достаточно. — Хорошо. Бонд больше не кажется тревожным или испуганным. Во всяком случае, голос у него довольный, словно он счастлив. Впервые за долгое время Кью кажется, что и он счастлив. — Я остаюсь.