Лишь мягкие волны широкой реки шумели ласково, нежно, нашептывая ветру, лениво вокруг летающему, историю бытия мужчины, одиноко сидящего.
— Знаешь… — начал было он, но голос резко сорвался, пугающе захрипел. Беллами прикрыл глаза, напряженным кулаком невесомо прикоснулся к хмурому лбу, нервно вздыхая. Сердце перестало болеть уже давно, но призрак, призрак той невыносимой боли, что сжирала его снова и снова на протяжении полутора лет, все ещё тихонько жил в самых глубинах, там, до куда даже его свету было не добраться. — Знаешь, мы ждем ребенка, — он счастливо улыбнулся, но улыбка вышла немного искривленной. Мужчина ощутил, как по щеке резко сбежала слеза, торопливо срываясь к его ногам. Он быстрым движением злостно вытер щеку, словно боялся проявленной слабости — но в душе-то знал, что слезы побежали от тоски, от горечи. — Ты была бы просто потрясающей тетей, ты в курсе? Очередной вопрос вновь остался без ответа.Река шумела, ветер прядями играл.
— Если будет мальчик, то решили назвать Айком. А если девочка — Вестой. Думаю, ты бы оценила… — он на мгновение замолчал, но тут же, спохватившись, более бодрым голосом продолжал. — Помню, как ты любила миф про эту богиню — покровительницу семейного очага и символ единства у римлян. Помнишь, как каждый раз, когда я заканчивал рассказывать, ты все время тяжко вздыхала и мечтала, что бы и у нас в каюте был камин? Как мы бы каждый вечер собирались возле него и обсуждали прошедший день? Ты даже однажды обмолвилась, что было бы потрясно, если бы на Ковчеге, в какой-нибудь огромной комнате, стоял большой камин, — его голос, с каждым словом наполнявшийся нотками мягкости и любви, крохотными искрами еле уловимой улыбки, плавно плыл по воздуху, вплетаясь в нерушимую гармонию окружающей его природы. Он продолжал, а по щекам скатывались больше ничем неконтролируемые слезы. — И каждый вечер люди могли бы там собираться и чувствовать единение, сидя под тихий треск огня, и бревен, и чью-то историю. Ты тогда сказала, что, может, тебе бы тогда не пришлось скрываться, если бы все на Ковчеге чувствовали себя так едино, — его голос опасно задрожал, и Беллами, давая себе время чуть-чуть придти в себя, на несколько мгновений умолк, поджав губы. Он тяжко вздохнул, шумно втягивая носом воздух, резко вытер рукавом мокрые щеки, и с нежной улыбкой продолжил — но слезы все так же текли: — Если родится девочка, то верю, что твоя мечта воплотится в ней. Потому что она точно станет похожей на свою маму — будет такой же храброй, сильной и мужественной, чтобы объединять людей добротой и теплом своего сердца. Хотя, знаешь, и имя Айк — у какого-то народа, ещё до первой катастрофы — означало «единство», так что, даже если родится и мальчик, твоя мечта все равно станет реальностью, — он снова на секунду умолк, прежде чем дальше прошептать: — Независимо оттого, кто родится, твои слова, сказанные больше в шутку, чем серьёзно, спустя сто сорок семь лет все же воплотятся в жизнь… — Беллами поднял глаза к небу, чувствуя, как лицу стало жарко от слез, как противно щипало глаза. — Сто сорок семь лет… Боже, ты можешь себе это представить, О? — Беллами поднял голову ещё чуть выше, хватая ртом воздух — ему казалось, что слезы, вместо того, чтобы облегчить боль, решили в сто крат её усилить, крепко накрепко вцепившись в горло и не давая нормально дышать. — Прости… — его голос вновь сорвался; хриплый, тихий, до невозможности. — Прости, что ждать пришлось так долго… — он уронил голову вниз, положил руки на колени, а пальцы крепко переплел, хватаясь, отчаянно цепляясь ими друг за друга, чуть ли не впивая ногти в кожу. Его плечи мелко вздрагивали. Он выглядел таким разбитым и одиноким, что у женщины, стоящей в тени деревьев за его спиной, больно сжалось сердце. Она мелко вздохнула, проглатывая дрожь и слезы, крепче вцепилась тонкими пальцами в шерстяной плед, висящий на её плечах. Она так отчаянно желала подойти к своему мужу, обнять его и успокоить, поддержать и дать понять, что он — не один, что ему не нужно справляться с этой болью в одиночестве — Кларк уже даже сделала еле уловимый шаг — но поджала губы и осталась на месте, ещё сильнее спрятавшись в глубинах теней. Не сейчас. Пока не сейчас. Она понимала, что иногда одиночество просто необходимо. И потому Кларк лишь тихо вздохнула, облокотилась спиной о шершавое дерево, из-за которого за ним наблюдала, и прикрыла глаза, вслушиваясь в его тихие рыдания. Невыносимо было просто стоять и слушать, но она терпеливо ждала, ждала знака, измененного вздоха, чего-нибудь, что даст ей понять, что уже можно отпрянуть от временной опоры и выйти к нему на пляж. А Беллами все продолжал рыдать, проглатывая слезы, громкие, нервные вздохи, покуда память играла с его натянутыми струнами нервами, с его истрепанным болью сердцем. С того момента, как Октавия пропала, последовав вслед за Дийозой в эту чертову Аномалию, прошло шесть лет. Шесть. Чертовых. Лет. Беллами всем сердцем, всеми фибрами души ненавидел этот срок. Ведь именно столько он прожил — почти что просуществовал, если бы не Эко… — съедаемый болью, горечью и призраком Кларк. Он оставил её сгорать на радиационной планете, он думал, все те долгих шесть лет думал, что потерял её, что лишился самого яркого и теплого света в своей темной и мрачной жизни. Тогда он ещё думал, что даже по родной сестре настолько бы не убивался. Даже после того, как узнал, каким лидером она стала. Ха. Хоть он и обожал свою младшую сестру, очень-очень сильно любил, в последние недели — если опустить тот факт, что они проспали сто двадцать пять лет — он действительно ненавидел Октавию. Временами даже презирал её за те деяния, за которыми ему молча приходилось наблюдать, когда они спустились обратно на Землю, потому что он никак не мог повлиять на её решения, никак не мог достучаться до той веселой и жизнерадостной девушки, какой она ещё была в тот самый первый день, когда они спустились на планету впервые. Тогда улыбка Октавии казалась самой искренней, доброй и безумно-яркой улыбкой на свете. «Тишина повисла в воздухе, заключенные подростки затаили дыхание от легкого страха, предвкушения и волнения, внимательно наблюдая за медленно, осторожно шагающей по трапу челнока девочкой из-под пола. Под изучающими взглядами, прикованными к её хрупкой спине, что она буквально ощущала каждым дюймом своего тела, Октавия делает шаг. Ещё один. И ещё. И, чувствуя, как грузно колотится в груди сердце, тяжело спрыгивает на землю, впечатывая подошву в податливую почву. Она замирает, чувствуя, как секунды, этот момент, растягиваются в вечность. Девушка раскидывает руки в стороны, оглядывая высокие стволы деревьев, уходящие далеко-далеко ввысь, втягивает носом сладкий запах Земли. Неимоверная эйфория, которую попросту невозможно было описать словами, затапливает каждую клеточку её тела. Октавии казалось, что она спит, что попросту бредит, потому что все то, что сейчас её окружает не может быть реальностью. Её реальность — серая, унылая тюрьма, которую она делила с какой-то девушкой. Но все же, она здесь. Она здесь! На Земле, на планете, о которой столько слышала рассказов от её большого братца Белла! С ума сойти! И раз она больше не в космосе, раз ей больше не нужно прятаться, нашептывая фразу, ставшую её молитвой, она наконец позволит себе дать волю эмоциям. Улыбка бешено озаряет лицо, Октавия набирает побольше воздуха в грудь, и что есть мочи вопит, разрушая окружившую её вечность на быстро сменяющиеся секунды, на всю эту чертовски потрясную планету, что спасла её от заточения и смерти в до одури надоевшем космосе. — МЫ ВЕРНУЛИСЬ, СУЧКИ!!!!!!! И воздух вокруг сотрясается десятками радостными криками, мимо неё проносятся люди, что бешено бегут, вопят и улыбаются самыми невинными улыбками на свете, озираясь вокруг с самыми восторженными взглядами. Октавия поворачивается, ища глазами брата, и видит, как Беллами уже подходит к ней, широко улыбаясь одними губами, а затем довольно хлопает её по спине, подмигивая. Казалось, улыбка Октавии не могла стать шире, но она все же расползлась на ещё пару миллиметров. Все было, как во сне. Она на Земле, спасенная от жалкого влечения последних двух лет в тюрьме, а после позорного выброса в пустынный, необъятный космос. Рядом с ней любимый и дорогой брат, и теперь у них появилась возможность зажить заново, спокойно и счастливо. Жаль, что рядом нет их мамы… Но она наверняка была бы рада, узнав, что теперь её детям не придется бороться за каждый новый день. А Беллами, глядя на Октавию, понимал, что эта её улыбка, её глаза, бешено сверкающие радостью, светом и жизнью, сто, даже тысячу раз стоили того, что ему пришлось совершить, чтобы попасть на челнок и отправиться с заключенными на Землю. Он бы не задумываясь сделал это снова, если бы знал, что тогда увидит такое выражение лица его сестры. Тогда, сто тридцать два года назад, ему даже пришлось почти что убить человека — благо, Джаха выжил… — чтобы спуститься на ту чертову планету, чтобы защитить её, защитить свою младшую сестренку. Сейчас же, шесть лет назад, когда он в последний раз её видел, ему пришлось, сквозь боль и злость, пришлось оставить, пришлось бросить её совсем одну на совершенно неизвестной планете — хотя на Земле, что так же была для них неизвестна, первое время он почти что ни на шаг от неё не отходил — лишь бы она не развязала новую войну на Санктуме, и мир, такой ценой им доставшийся, не был бы загублен. Но даже тогда, в глубине души, он этого не хотел. Он все ещё считал её своей сестрой, все ещё беспокоился и переживал, но каждый раз, как он начинал об этом думать, постоянно напоминал себе, что оттолкнул он не свою сестру, оставив там умирать. Он оттолкнул монстра, жаждущего лишь крови и смертей. Добрая, искренняя улыбка превратилась в безумную, кровожадную. И все же… Прошло шесть лет. Беллами не знал, жива ли она все ещё, или уже давно мертва — ведь было неизвестно, что скрывается по ту сторону зеленого свечения — но от мысли, что при их, возможно — да что уж себя надеждами тешить… — последней встречи, он оттолкнул её, вместо того, чтобы помочь ей, попытаться вернуть ту Октавию, которую он знал до того, как покинул планету, ему становилось плохо и дурно. Он почти что буквально в лицо родной сестре сказал, что она монстр. Беллами тяжело вздохнул, отрывая голову и вновь поднимая глаза к небу. И к лицам, к кошмарам, что преследуют его во снах, у которых он раз за разом просит прощения, добавилось ещё одно. И Кларк поняла, что пора. Сильнее кутаясь в плед, она тихо шагнула под теплые солнечные лучи, что не так уж и согревали, медленно подходя к сгорбленной спине. — Беллами… — тихо позвала она его. Мужчина вздрогнул, его глаза округлились от ужаса и паники. Он суматошно поднялся, пытаясь вытереть слезы так, чтобы она этого не заметила, глубоко дыша, тем самым стараясь привести свое колотящееся сердце в нормальное состояние, чтобы переживаниями и слезами не беспокоить свою беременную жену — не хватало ей ещё волноваться о нем в таком положении. — Все в порядке, я в полном порядке… — почти что уверенно залепетал Беллами, шумно вздыхая, но все же не в силах повернуться и посмотреть в любимое лицо. Позади послышался усталый вздох. Потом раздались мягкие шаги, приглушенные песком; ветер подхватил легкий аромат цветов, исходящий от её отросших волос. И ещё до того, как он увидел её восхитительные небесные глаза, услышал от неё хоть слово, Беллами уже почувствовал себя чуть лучше, нырнув в те волны тепла и спокойствия, что ореолом окружали её тело и её душу. Кларк, на первый взгляд, всегда выглядела так хрупко и невинно, но её поза, её взгляд были полны решимости, твердости, стойкости и силы. Она шагнула к нему ближе, провела кончиками пальцев от локтей к кистям, нежно и требовательно обхватила его широкие ладони своими маленькими. Уголки её губ чуть приподнялись в понимающей улыбке, черты лица смягчились, а взгляд оттенился глубокой печалью. Беллами нервно вздохнул, поджимая губы, сжимая челюсть. Мужчина дрожащее шагнул ещё ближе, навстречу ей, обхватывая своими мускулистыми руками хрупкое тело любимой, перемещая ладони на её спину, укутанную в теплый плед, бережно и осторожно прижимая к себе. Лицом он зарылся, как делал раньше всегда, ища в окружающей его сердце бури островок спокойствия, в её пахнущие ранней весной волосы, вновь нервно вздыхая. Кларк обняла его в ответ, ложа подбородок на его склоненное плечо, мягко, невесомо поглаживая ладонями его спину.Мужчина сгорбленно стоял, рыдая, Слезы лились, не прекращая. А его жена поддержкой и опорой стала, Впрочем, как было, и будет как всегда. И над долиной повисла тишина, Съедаемая горечью, болью и печалью. А в воздухе надрывно ветер пел, И волны натужно подпевали.
***
Беллами резко втянул запах весенних цветов, шумно, дрожащее выдохнул, поднимая взгляд. Кларк, почувствовав перемену, шевельнулась, но рук не убрала, давая ему время. Женщина мягко облокотила голову о его шею, чувствуя надежность в его объятиях, хотя сейчас он больше нуждался в ней, чем наоборот. Глаза мужчины уставились на легкие волны реки, что мерно, с тонким шепотом набегали на побережье, обволакивая разноцветные камни. Вода была спокойна, безмятежна, и Беллами ощутил, как от атмосферы вокруг, от нещадно пролитых слез, его медленно начинает клонить в сон. И вдруг ввысь испуганно взлетели птицы. Словно почувствовав приближение нечто опасного, они спешно покидали деревья, что окружали растянувшуюся на несколько миль вокруг широкую реку. Сердце Беллами пропустило удар, а все тело напряглось, готовое защищать Кларк даже ценой своей жизни. В ту же секунду ветер стал усиливаться, а вода — рьяно шуметь, все сильнее и яростнее накатывая волны на берег. Беллами и Кларк нахмурились, как по команде разжали объятия, и женщина, встав рядом с мужем, повернулась лицом к взбунтовавшейся стихии. В середине реки, из-под самых глубин, пробилось насыщенное зеленое свечение. Аномалия. Сердце Беллами неистово, бешено застучало, рука Кларк нашла его руку, крепко сжимая, будто говоря, что она рядом, она здесь, что она не позволит столкнуться ему с призраком прошлого в одиночестве. Его ладонь мягко сжала её в ответ. Их взгляды, наполненные стойкостью, устремились вглубь волн. А Аномалия все расширялась, расширялась горизонтально, поглощая под собой сантиметр за сантиметром, бурля и всклокочивая воду реки, наливаясь ярчайшим зеленым светом. Сердце Беллами стучало все быстрее, нервнее, взволнованнее, медленно наполнялось витающей в воздухе надеждой. «О… Пожалуйста, пусть это будешь ты…» Вместе с Кларк они стояли и ждали, крепко переплетя пальцы, с затаенным дыханием внимательно смотрели на грозно сияющую Аномалию. Но прошла минута, две, три. И никто, совсем никто, так и не появился. Аномалия разрасталась как-то так медленно, тягуче, а скукожилась столь быстро и резко, что у Беллами, от отчаяния, больно бьющееся сердце камнем ухнуло вниз, в желудок, а затем — к ногам, на отшлифованные водой камни, жгуче впившиеся в него. Последние зеленые искры исчезли среди утихающих волн, и ветер начал успокаиваться тоже, переходя на тихий, ленивый шепот. Беллами казалось, что его сердце вновь начали разрывать на крохотные части, истаптывать, рвать, разбивать. И тут, так же внезапно, словно обухом по голове, как произнесенные Мэди те заветные слова о том, что Кларк знала, что они все же придут, на поверхность мерной реки с протяжным всплеском всплыла бутылка. Небольшая, стеклянная бутылка, сияющая бликами из-за солнца, явно с чем-то столь же значимым и важным внутри. — Я сейчас, — он повернулся к Кларк, чуть улыбнулся, мягко отпуская её руку. Она с улыбкой кивнула. Стянув с себя футболку и штаны, тем самым оставшись в одних боксерах, Беллами разбежался и, оттолкнувшись, нырнул — благо мель возле берега довольно резко обрывалась, так что он сразу ушел на глубину. Вынырнув, мужчина поплыл вольным стилем, довольно быстро добираясь до кружившейся на месте бутылки. Замерев, и удерживая себя на плаву, плавно водя вперед-назад левой рукой, Беллами осторожно взял бутылку и внимательно её осмотрел. Она действительно была полупрозрачной, без каких-либо этикеток и других примечательностей. А внутри неё и впрямь лежал скрученный листок бумаги. Сердце снова пустилось в дикий пляс, покуда в голове барабаны отбивали: «Это от неё». На секунду прижав бутылку к оголенной груди, Беллами прикрыл глаза, чувствуя, как надежда разгорается сильнее, как на кровоточащее сердце вновь накладываются швы, а по усталому лицу расползается улыбка. Развернувшись, он поплыл обратно, преодолевая расстояние до берега, казалось, в два раза быстрее, чем до этого. Пальцы покалывало от нетерпения прочитать то, что было написано на спасительном клочке бумаги. Когда он выбрался, Кларк сразу накинула ему на плечи плед, чтобы он не замерз. Беллами благодарно кивнул ей, тут же вытянул пробку, перевернул бутылку. Свиток легко упал ему на ладонь. Кларк без слов забрала бутылку, прижимая к груди, а Беллами развернул письмо, показывая его и Кларк, чтобы она прочла вместе с ним. «Белл, вопреки всему, я надеюсь…» — звучали первые строки. — Ты точно хочешь, чтобы и я прочла? — остановила его Кларк, мягко кладя ладонь на его все ещё покрытую каплями воды руку; несмотря на то, что солнце светило ярко, оно почти что совсем не грело этим летом. Беллами, не отвечая, посмотрел ей в глаза и кивнул. Секундная улыбка еле тронула его губы. «Белл, вопреки всему, я надеюсь, что это письмо дойдет до тебя. Мне нужно, чтобы ты знал, что ты был прав: во мне была тьма. Но Дийоза помогла мне пройти через эту тьму. Теперь она позади. Мне нужно, чтобы ты знал, что я наконец понимаю все, что ты сделал, чтобы защитить меня, приглядеть за мной, проявить ко мне любовь. Хотела бы я сейчас увидеть тебя и обнять… И сказать, что теперь я все понимаю. Хотела бы я поблагодарить тебя. Когда ты получишь это письмо, если ты его получишь, я наверное уже состарюсь или умру. Я хочу, чтобы ты знал, что я была счастлива. У меня есть Хоуп. Дийоза — та ещё заноза в заднице, но я люблю её так же, как и тебя. Пожалуйста, не волнуйся обо мне. И, ты заслуживаешь счастья, большой братец. Так что будь с той, с кем уже так давно хотел быть.Навеки твоя, Октавия.»
К концу письма у обоих на лицах сияла улыбка, а по щекам Беллами вновь текли слезы. На секунду прикрыв глаза, он с счастьем и благодарностью прижал письмо к груди, а затем повернулся лицом к Кларк и увидел отблеск его счастливой улыбки на её лице. В уголках её небесных глаз сверкали слезы невероятного счастья. — Кларк, она… — Беллами не хватало воздуха, чтобы произнести вслух то, что было написано среди строк прижатого к его груди письма. — Она… Жива… Она жива! Черт возьми, Октавия жива!!! — от затопившего его счастья, Беллами заключил свою жену в объятия, приподнял над землей и крутанулся на месте, крепко прижимая её к своей груди. Плед от этого резко спал на песок, но никто не обратил на это внимания. Кларк обняла его за шею, широко улыбаясь в ответ. — ОНА ЖИВА! Прежде чем Беллами аккуратно поставил её обратно на землю, отпустил и ещё раз глазами пробежался по строкам, он ещё несколько раз покружился на месте, не переставая улыбаться, смотреть в её глаза. Из глубин его сердца на доли секунд прорвалась незамысловатая, нежная мелодия, что приятным теплом откликнулась и в сердце Кларк. Женщина не могла не чувствовать себя самой счастливой на свете, смотря на сияющее, искрящееся безграничным счастьем лицо мужа. — Видишь, Октавия поняла, почему ты так сделал, — произнесла она, когда Беллами оторвал глаза от письма и вновь посмотрел на неё. Кларк нежно прикоснулась пальцами к его плечу. — Ты поступил правильно. И теперь, благодаря тебе, она живет счастливо. Благодаря тебе, она оставила ту тьму позади себя. Ты спас её, Беллами. Хоть все это время и думал обратное. — Да… Прости, что не до конца верил в твои слова. И, смотри, напоследок она дала мне «напутствие» — кх, она что, моя мама? — чтобы я наконец признался той, с которой уже «так давно хотел быть», — он усмехнулся, хмыкая на предпоследнее предложение. — Жаль, что она так никогда и не узнает, что я уже давно это сделал, — его ухмылка потеплела, превратившись в улыбку, наполненную любовью, а руки вновь обвили хрупкую талию женщины, рядом с которой он хотел провести весь остаток своей жизни, только впервые увидев — хоть тогда это неистовое желание и зародилось почти что сразу в самых глубинах сердца, в его подсознании, но лишь крохотным-крохотным ростком, еле пробившимся сквозь толщу тьмы, необузданного гнева и мстительности; потребовалось несколько месяцев, чтобы росток превратился в могущественное, высокое дерево, цветущими нежными розовыми бутонами. — Я люблю тебя, Кларк. — И я тоже тебя люблю, Беллами, — прошептала Кларк, нежно, секундно прикасаясь губами к его губам, а после кладя голову ему на грудь, прикрывая глаза и наслаждаясь спокойным биением его сердца. Беллами мягко положил голову на её волосы, крепче прижал женщину к себе, и устремил счастливый взгляд на спокойную, мерную поверхность реки. «Спасибо, Октавия. Я люблю тебя тоже. Надеюсь, что ты проведешь свои дни так же счастливо, как и я, рядом с людьми, которых ты любишь, и которые тебе дороги.Навеки твой, Беллами.»