Они делают вид, что все хорошо

Этот жест всегда означает одно и то же. Спок лежит на светлом постельном белье, полностью обнаженный. Оливковый цвет его кожи оттеняется заметнее среди кристально-белых простыней. Его член чуть блестит от смазки. Он протягивает руку ладонью вверх. Наверное, выбор есть всегда. Наверное, можно отказаться, и все просто прекратится раз и навсегда. Все добровольно. Но Чехов не может уйти. Потому что это единственный шанс. Судорожно вздохнув, он залезает коленями на кровать. МакКой чуть подталкивает его, но Паша отмахивается – он сам. Паша расставляет колени, аккуратно отпускается на член старпома. Он чуть морщится от легкой боли – они подготовили его достаточно. Спок касается его бедер, поглаживая, успокаивая. Паша кивает, когда можно. На самом деле совсем нельзя, он не хочет так, но вариантов нет. Он чувствует руки МакКоя, обвивающие талию. Доктор входит медленно. И это чудовищно больно, до искр перед глазами. Все сознание затмевает боль. Паше плевать на то, кто может услышать, он кричит. МакКой дует ему в шею, касается губами уха. – Шшшш… – шепчет он, – все хорошо. Ни черта не хорошо, думает Чехов, чувствуя в себе два члена. И дело не только в боли. В те секунды, когда она отпускает, чтобы затем накрыть новым спазмом, он ощущает себя тряпичной куклой, с которой им разрешено делать все, что угодно. Но боль возвращается снова, и Паша не знает, что больше беспокоит его – она сама или собственное унижение. МакКой перехватывает его рукой через грудь, держит, не давая скатиться на Спока, вулканец продолжает сжимать бедра. Они оба не двигаются. Хотя Паша думает, что чем скорее все это начнется, тем скорее кончится. Ему не стоило допускать эту мысль – он взвывает от первого же толчка – их обоих. Они двигаются вместе, синхронно, в сексе они чувствуют друг друга без подсказок, хотя руководит процессом Спок, и все трое это знают. В первый раз, когда это случилось, Паша потерял сознание. Сейчас организм стал крепче, и это самое страшное, что с ним вообще происходило. Больно, больно, больно. Он слышит стоны Спока будто сквозь дымку. Пальцы вулканца, тонкие и длинные, царапают его, сдирают тонкую кожу, оставляя следы. Наверное, это тоже неприятно, но Чехов не чувствует вообще. МакКой не перестает целовать юношескую шею – он заботится о нем, Паша знает. Вообще, это единственная причина, по которой он здесь. Ему хочется повернуть голову, чтобы ощутить вкус собственных слез на чужих губах, но он не рискует делать это. Они вдвоем толкаются в него снова, и Паша охает, потому что внезапное удовольствие прерывает боль. Он чувствует, как МакКой улыбается. Теперь они двигаются по очереди, доводя его до безумия, не отпуская. Не позволяя. Чехову жарко, он ощущает запах собственного пота, и сил нет никаких. Собственный член пульсирует и требует разрядки, но этого ему тоже никто не позволит. Поэтому он сжимает кулаки до царапин на ладонях. Агония. Никакие самые страшные пытки не сравнятся с этим. Он срывается и хнычет от безысходности. МакКой не выдерживает, накрывает ладонью его член, ласкает, и Паша хрипит. Судя по всему, он сорвал голос. Он запрокидывает голову, укладывая ее на плечо МакКоя, и закрывает глаза. Так лучше. Так хорошо. Но это моментное. – Доктор, – голос вулканца не предвещает ничего хорошего. – Спок, ему это нужно. – Я и так слишком многое позволяю вам, – напоминает старпом. – Ублюдок. По тому, как доктор захлебывается собственным криком, Чехов догадывается – Спок дернул ментальную нить. Паша не знает, как это, но это сильнее физической боли. Он подымает голову, на мгновенье встречаясь взглядом с МакКоем. – Не надо, – просит Чехов, – я в порядке. Это совсем не так. Это ложь. Это самая большая ложь, которую Паша когда-либо говорил. Ничего не в порядке. Никто из них троих не в порядке. МакКой заставляет его нагнуться, только для того, чтобы сплести свои пальцы с пальцами Спока. Это то, что так нравится вулканцу, и то, что так редко позволяет ему Леонард. Он по-прежнему сопротивляется. Уже год прошел, но он не смирился. Никто на корабле до сих пор не знает, как Споку удалось подчинить его, протянуть связь, когда доктор совершенно не желал этого. Паше все равно. Им остается довольствоваться тем, что есть. Спок стонет, тянет их обоих чуть на себя, двигаясь жестче. Чертов телепат достаточно легко читает поверхностные мысли, а еще легче – реакции организма. Он знает, сколько кому надо, чтобы кончить. И Паше кажется, что он умирает, когда они изливаются в него одновременно. Спасает его только собственный оргазм. Но это еще не все. Они выходят из него катастрофически болезненно. И это сверх того, что он готов вынести. Паша не знает, сколько проходит времени, он приходит в себя от капель воды, падающих сверху. МакКой поддерживает его одной рукой, второй словно пытается смыть теплым душем причиненную муку. Стоит вспомнить, и подгибаются ноги. Боль сейчас ноющая, тянущая. И Паше становится жаль себя. Нельзя. Но он снова всхлипывает. Леонард гладит его по спине. Они укладывают его на кровать на бок. – Подержи его, – просит МакКой. Чехов дергается, когда доктор касается его меж ягодиц, вырывается почти инстинктивно, но Спок прижимает его к кровати. – Это просто мазь, Паша, – говорит МакКой. – Потерпи чуть-чуть. Он осторожен, но это кажется Чехову еще более унизительным, чем все, что было до этого. – Все, – сообщает МакКой, и Спок разжимает руки. Паша остается лежать там, где лежал. Это его каюта. Они уйдут, и все закончится. Он думает попросить у доктора снотворное, но вообще-то после всего он, наверное, уснет и так. – Спок… Только имя. Больше Чехов не слышит. Связь дает им возможность общаться телепатически. Паша не знает, как это удается доктору, но Спок уходит один. Чехов чуть вздрагивает, когда МакКой обнимает его, переплетая их руки. Паша касается губами его пальцев. МакКой не просит прощения за боль. – Засыпай, пожалуйста, – говорит он, целуя мокрый после душа загривок Паши. Они не разговаривают о случившемся в очередной раз. И о том, что в принципе происходит в их жизни. Они делают вид, что все хорошо. Паша, не открывая глаз, разворачивается в его объятиях и утыкается лицом в его грудь. – Я люблю тебя, – шепчет Леонард. И Чехов не представляет, чем доктору придется заплатить за это признание.