В платьице белом

      О, несчастье, если нога в юбке ступит на борт! — еще с тех времен, когда корабли называли женскими именами, а во всем бескрайнем космосе всякий являлся сам себе судьей и палачом, — это правило было известно каждому и не оспаривалось, — истинными матерыми волкам, страшными и наученными жизнью, — а не этим снобам из Императорских и Королевских Галактических Академий, штампующие даже женщин капитанов, позор, — у Джин короткие волосы и мешковатая одежда, но Сильвер все равно догадывается на первый же день с обидной легкостью.       Смеется наедине, — юная леди, не позволите подать старому псу ведро с картошкой? — щурит здоровый глаз, весело, лишь легкой горечью оставаясь на кончике языка, и Джин смотрит, — исследует смуглую ладонь с огрубевшими пальцами, и рядами кривых шрамов по всей коже, пока хватает взгляда до рукава закатанной рубашки, и молчит, чувствуя на лице изучающий, почти испытывающий блеск сканера, — и перестает претворяться, — у Сильвера шестеренки и грубое переплетение проводов вдоль по механической руке, пружинисто металлическое, скрипящая на зубах, — и манеры, непривычные для девушки, окружение которой порхало в платьях и ставилось её матерью в пример.       Джин не знает как это работает, — но первым спасательным тросом, который она проверила на прочность, был трос чертового киборга, — Джин не знает почему, но во время взрыва сверхновой он укрывал всем телом именно ее, и падая в пучину черной дыры она не стыдилась прижиматься виском к широкому плечу, — на корабле грязно и воздух тяжелый, пропитанный смолой, темный, — Джон Сильвер горько улыбается в камбузе, — девчонка наглая, но слишком наивная, из тех, кто добивается многого, если не умирает за столом таверны в пятнадцать, из-за ржавого тесака под ребрами за слишком длинный язык.       Джин наблюдает, — слишком много, слишком долго, отчаянно, — и понимает, что отца не помнит совершенно, — все смывается в бросающем причудливые тени переплетении пластинок металла в кибернетической руке, — и она готова сказать, что это красиво, чертовски красиво, и она имеет в виду не звезды, черт бы тебя побрал, старый ты пират! — но вовремя прикусывает язык, зажимая в ладони Морфи, и скрываясь на палубе.       Женщинам быть на корабле запрещено не просто так, — а юным наивным девам, еще вчера гуляющим в белоснежных платьях, здесь и вовсе нет места, — и нечего теперь трепыхаться, чувствуя потные шершавые ладони на своих бедрах, наглые, болезненные — детка, ночью здесь, как никогда опасно, — Джин мычит сквозь забившую горло ткань, и почти не плачет, когда кровь из отстрелянной головы держащего её матроса попадает ей на лицо, — лишь цепляется сбрызнутыми соленой водой зрачками за алый блеск сканера и жалко запахивает рубашку на своей груди, — Сильвер ни разу не опустил взгляд ниже её лица.       Потом они раскуривают трубку с горьким порохом, и Джин наконец-то плачет, отвернувшись от киборга и глядя на щербатую доску прямо перед собой, — почти не морщится, только кашляет, вдыхая особенно глубоко, — он говорит ей что-то из жизни, о величии и бюрократии, и не ждет от неё ответа, — через час Джин будет сидеть в бочке из-под пороха и подыхать от боли, впервые столкнувшись с предательством, и пальцем раздавливая в груди обиду, — белое платьице быстро темнеет, — будут погони; пуля, так и не попавшая ей в спину; и мечта, размером с ладонь чертовой девчонки, в обмен на целую планету.