wiped out

–…и не забудь позвонить, как доберетесь. И как выйдете из зала, тоже позвони или хотя бы напиши. И… — Мам, ну хватит! Мы так на концерт опоздаем! Фин, пойдем уже!.. Билли сжимает мою ладонь своей изящной ручкой и изо всех сил тянет меня за собой. Я не двигаюсь с места. — И самое главное, — спокойно продолжает мама, не обращая никакого внимания на возмущенные вопли младшей О’Коннелл, — пожалуйста, проследи за тем, чтобы Билли там не затоптали! — МАМА! Это концерт, а не слоновьи бега! И я уже не маленькая! — устав дожидаться меня, Билли бросает короткое «пока!» и бежит к припаркованной неподалеку машине. Я провожаю ее взглядом, стараясь не обращать внимания на округлые бедра, так некстати подчеркнутые узкими темными джинсами. Она и правда уже не маленькая. Но и взрослой ее назвать язык не поворачивается. Наскоро прощаюсь с мамой, в очередной раз убедив ее, что все будет хорошо, и сажусь на водительское сиденье. Моя тринадцатилетняя сестренка — копна выбеленных волос с темными корнями, красная курточка поверх серой водолазки и одолженные у лучшей подруги Зои на один вечер кроссовки, — ковыряется с ремнем безопасности. Вся машина вибрирует от ее радостного возбуждения. Я знаю, что она ждала концерта The Neighbourhood месяцами — с самого объявления дат их тура. Когда я подарил ей билет, который купил со своих собственных денег, заработанных актерством, она проревела часа четыре, не меньше. — Ну что, Билли, — говорю я деланно-торжественным голосом, — ты готова к своему первому взрослому концерту? — Спрашиваешь, — отвечает она. Глаза на ее ангельском лице загораются совсем не ангельским огнем, и мне требуется несколько секунд, чтобы взять себя в руки и завести, наконец, отцовскую рухлядь. Мы все же немного опаздываем, но не из-за долгих наставлений мамы, а из-за того, что отцовская машина намертво глохнет на полпути к концертному залу, из-за чего нам приходится взять такси. Когда мы, тяжело дыша, влетаем в зал, он уже забит настолько плотно, что песчинке негде упасть. Билли пораженно смотрит на спины сотен и тысяч людей, наслаждающихся первыми минутами концерта, на потолок, залитый огнями самых немыслимых цветов: на ее белоснежном лице радость от присутствия и от звучания любимой музыки смешана с разочарованием. Ни сцены, ни группы совсем не видно. Даже я не могу ничего разглядеть, а уж крошечная Билли и подавно. В голове появляется идея, что я могу попробовать посадить сестренку к себе на плечи, но я сразу отметаю ее, как только вспоминаю о разнице в наших… скажем так, комплекциях. Билли словно бы читает мои мысли и расстраивается еще сильнее. Мне нестерпимо видеть ее такой, и, немного поразмыслив, я придумываю кое-что получше. Встав за спиной Билли, я окружаю ее кольцом из своих рук. — Иди вперед, я — за тобой! — кричу я ей в ухо. Сестренка кивает и начинает шагать вперед, используя меня как ледокол в океане людей. На нас раздраженно оглядываются, на нас шипят, иногда даже матом, нас толкают, сжимают и пихают, мои руки отваливаются, но, вопреки всему, наш импровизированный ледокол неудержимо плывет вперед, к сцене. Так продолжается до тех пор, пока перед нами не оказывается внушительных размеров айсберг: огромный лысый мужик в белой футболке, держащийся за ручку с миниатюрной (по сравнению с ним, конечно же) девушкой в футболке с эмблемой The Neighbourhood. Заметив нас с Билли, айсберг скалится, обнажая сияющие в полумраке концертного зала зубы. Я уже мысленно готовлюсь к тому, что дальше он нас просто из вредности не пустит: мне, прыщавому дрищу-задроту, всю жизнь доставалось от таких чрезмерно уверенных в себе качков. К моему приятному удивлению, айсберг делает шаг в сторону и прижимается к своей девушке вплотную, позволяя нам с Билли протиснуться вперед. — Спасибо! — кричу я айсбергу, даже не надеясь, что он меня услышит. В эту секунду Билли вдруг начинает радостно подпрыгивать на месте: ее выбеленные волосы лезут мне в глаза, нос и рот, полностью закрывая обзор. — ЭТО ОНИ! — визжит сестренка что есть мочи, — Финнеас, это они! Она поворачивает ко мне свое белоснежное лицо с красными пятнами на щеках и носу, как бы спрашивая: «Ну, как тебе?». Счастливая улыбка подчеркивает притягательное сияние ее голубых глаз — таких же, как у меня, только лучше, гораздо лучше. Я даже не знаю, что сказать. И мыслей никаких нет. Я выдавливаю из себя одобрительную улыбку. Билли этого более чем достаточно, и она вновь обращает свой восхищенный взгляд к сцене. Концерт только начался, а я уже зверски устал. Мои руки все еще вытянуты вперед, создавая вокруг Билли защитный круг, подобный непроницаемому магическому барьеру от злых сил. Я мог бы уже давно их отпустить, но не хочу: боюсь, что, как только я это сделаю, люди справа и слева от нас тут же раздавят сестренку, как орех. Быть может, мои страхи далеки от реальности, в конце концов, Билли О’Коннелл — не какая-то там кисейная барышня, но мне приятно чувствовать себя своего рода героем. И, если быть уж совсем честным — мне хочется продолжать ощущать тепло ее тела, резонирующее в кольце моих рук. До меня вдруг доносится странно знакомый пудровый аромат. Принюхиваюсь. Мамины духи. Вспоминаю, как Билли не раз просила маму позволить ей «один раз брызнуть». Что ж, судя по силе аромата, одним «брызгом» сестренка не ограничилась. Не исключено, что мама осталась без любимых духов вовсе… Хм. Что-то не так. Чем больше вдыхаю, тем более непривычным кажется запах. Уютная сладость маминой выпечки уступает место чему-то темному, манящему, даже немного пугающему. Кажется, на разгоряченной коже Билли аромат стал раскрываться совсем иначе, как это часто бывает с парфюмом. В мою голову, всегда склонную к поискам ассоциаций, начинают лезть недавние воспоминания… — Ну наконец-то! Я уж подумала, что ты дрочишь там. Топай давай отсюда, мне тоже в душ надо. Билли. Взлохмаченная, с гигантским черным полотенцем в руке и со следами пота на спортивном топике. Топик наверняка самого большого размера из тех, что были в магазине для фитоняшек, но даже он не способен вместить все, что должен был вместить. Стараюсь не смотреть. Ключевое слово — стараюсь. — Разве у вас в студии нет душевой? — спрашиваю я, усердно делая вид, что в мире нет ничего интереснее пожелтевшего от времени выключателя. — Есть, конечно. Но она там полный отстой! — отвечает Билли. Врет. Я-то знаю, что она просто стесняется показывать свое обнаженное тело другим танцовщицам. «Зря стесняется», мелькает в моей голове непрошенная мысль. Сестренка в своей обычно шуточно-грубоватой манере выпихивает меня из ванной и закрывает за собой. В воздухе после ее присутствия остается какой-то тонкий терпкий аромат, приятно щекочущий ноздри. Мне требуется несколько секунд, чтобы, наконец, понять, что это никакие не духи. Так пахнет ее тело. Я сглатываю возникший в горле комок и силой заставляю себя отбросить это воспоминание в глубины сознания. Что за херня, Финнеас? Напоминаю тебе, поехавший от пубертата кретин, что Билли — твоя родная сестра. Очень-даже-красивая-привлекательная-интересная-талантливая-и-во-всех-смыслах-удивительно-развитая-для-своих-лет, НО… Но. Вот теперь стой и вдалбливай себе это «но», пока не запомнишь. Пока все лишние мысли не соберут чемоданы и не покинут твою черепную коробку навсегда. Мои руки онемели до полной потери чувствительности. Всякий раз, когда я пытаюсь их опустить, кто-то начинает наваливаться на Билли со стороны, так что приходится терпеть. К сожалению или к счастью, сестренке мой героизм абсолютно до лампочки. Она полностью погружена в музыку, которую я почти не слышу из-за бури мыслей в голове. Лишь иногда Билли поворачивается ко мне со своими растянутыми в улыбке пухлыми губами, и всякий раз я делаю вид, что я так же бесконечно счастлив, как она. Группа начинает играть Daddy Issues: медленный трек, который звучит невероятно эротично, несмотря на далекий от эротизма текст. Билли, которая и до этого не могла устоять на месте, теперь практически извивается в клетке из моих рук. Ее волосы и кожа благоухают все сильнее и сильнее, заставляя мою голову кружиться. Ее обтянутая тесной водолазкой грудь то и дело слегка касается моей кожи. Я мысленно проклинаю тот день, когда подарил сестренке билет, тот день, когда были объявлены даты тура, тот день, когда она впервые услышала музыку The Neighbourhood и даже тот день, когда эта группа вообще появилась. Ничего личного, парни. Просто я на такое не подписывался. Это, черт побери, испытание огнем и водой, а не концерт. Наконец, спустя еще несколько мучительно долгих песен, случается чудо, и люди перестают давить на нас со всех сторон. Я опускаю руки, чувствуя себя Гераклом, который почти два часа кряду подпирал небесный свод. Начинается знаменитая Sweater Weather, и в зале слышатся крики восторга — кто-то, кажется, только ради этой песни сюда и пришел. Билли смотрит куда-то вправо: проследив, куда направлен ее взгляд, я вижу нашего старого айсбергоподобного знакомого, который обнял сзади свою рыдающую от счастья девушку. На лице сестренки написано что-то, что я не могу описать словами. Но могу почувствовать. Я вздыхаю и в последний раз за вечер поднимаю руки — но не для того, чтобы защитить Билли, а для того, чтобы обнять ее за талию. Какая-то часть меня, видимо, единственная, которая наделена совестью и разумом, кричит, что так сестер не обнимают, но мне почему-то все равно. Сестренка жмется ко мне всем телом, и ее волосы вновь лезут мне в лицо, и ее аромат дурманит меня почти до тошноты, и мое сердце бьется с такой силой, что невозможно дышать. Мы стоим так до самого последнего аккорда и немного дольше, пока люди вокруг нас не начинают идти к выходу, вынося нас живой волной за пределы зала. — Финнеас, ты так и не написал мне ни до, ни после концерта! Ну, вот как так? Я тут просто места себе не находила! Мама никогда не ругается. Она просто расстраивается, что порой еще хуже. Я бурчу что-то невразумительное и спешу в свою комнату. Хочется упасть лицом в подушку и не подниматься с кровати ближайшую тысячу лет. На меньшее я не согласен. Пока я лежу, чувствуя, как усталость змеиным ядом растекается по моим венам, Билли громко щебечет где-то на кухне, делясь своими многочисленными, хотя и немного однообразными впечатлениями от концерта. Она счастлива. Я даже не могу вспомнить, когда она в последний раз была настолько счастлива. Эта мысль наполняет меня теплом и нежностью. Все же я немножко герой. Самую малость. Дверь в мою комнату открывается с тоненьким скрипом. Я даже не пытаюсь встать, чтобы посмотреть, кто это. Небольшое, но довольно весомое тело в водолазке и джинсах ложится на меня сверху. Я слишком хорошо чувствую, как мягкая грудь Билли давит на мои лопатки, но молчу. Не хочу, чтобы сестренка знала о моих мыслепреступлениях. — Спасибо, Финнеас. Это был лучший подарок в моей жизни, — шепчет Билли, — Я даже не знаю, как тебя отблагодарить. Просто знай, что я люблю тебя, братик. Ее «люблю» отзывается во мне неожиданно сильной болью. Хочется сбросить ее, хочется выгнать ее, хочется сделать так, чтобы она возненавидела меня и больше никогда ко мне не подходила. Мы где-то повернули не туда со всей этой «невиданной близостью», как ее называли родственники и знакомые наших родителей. Может, мы еще можем вернуться назад… Хотя что-то говорит мне, что уже не можем. — Я тоже люблю тебя, — говорю я в подушку уже после того, как Билли уходит в свою комнату. Я тоже люблю тебя.