sigh

       По правде, я не понимал своих родителей… В первое время. Взгляды, полные необъятного обожания, не всем разрешенная близость, тяжкие вздохи и короткие, отнюдь не дружеские искры, что рассекали между ними расстояние завидной скоростью гепарда — честно, я не понимал всего этого до определенного момента.        Я всегда думал, что не смогу никого полюбить; не будет у меня отношений, как у мамы с папой. А потом…       …А потом я встретил тебя.        Я наивно верил, что влюбился, что правда научился любить. Моё сердце не билось так отчаянно, как описывала мне мама, когда нашла моего отца после долгих лет разлуки. Мои мысли не были охвачены тобой, как описывал мне папа, когда вновь увидел мою мать в тот день, в джунглях. Я думал, что это временно. Думал, что, засыпая под твоё сердцебиение и просыпаясь с тобой, когда лучи солнца окутывали твоё сильное тело, мне станет подвластно чувство любви.        Ты прижималась к моему плечу, вздыхая с полнейшим облегчением от мысли, что очередные недуги миновали нас стороной, а я в очередной раз, теряясь в просчетах, спрашивал самого себя: любил ли я ту, кого звал своей женой? Возможно, в первые дни и месяцы свадьбы я, не раздумывая, сказал бы самому себе уверенное «да».        Сейчас, иллюзорно и, будто непутевое дитя, веря в эти грёзы, я мог солгать самому себе.        — Я так рада, что встретила тебя…        Ты уткнулась в мою гриву, без устали шепча, как счастлива быть рядом со мной. Не буду отрицать, что я яростно завидовал тебе в эти крохотные секунды-песчинки. Я не был так счастлив, как ты, вовсе нет. Я совершенно не был счастлив, словно моё же естество с трезвоном вырвали из меня, оставив кровавые шрамы на память. Возможно, не стоило мне так спешить, не стоило так скоро соглашаться на эту супружескую жизнь.        — Ты поймешь, когда встретишь свою судьбу, свою единственную, — сказала мне однажды мама, когда я был ещё мал, даже грива не начала расти на моей лысой макушке.        — Когда-нибудь… Опрометчивое знакомство превратится в мимолетную дружбу, а дружба — в любовь, — отрадно и не без улыбки, счастливой-счастливой, такой не свойственной бывалому отщепенцу, молвил Кову на их с Киарой свадьбе.        — Было тяжело, не скрою, мы прошли эту длинную и тернистую дорогу… Вместе. И это сплотило нас, мы стали намного ближе. Кион, мы любим друг друга, и большего нам не надо в этой жизни, — Азаад хохотнул малость, по-доброму совсем, когда я спросил, счастлив ли он в браке с Фули.        — Я был восхищен ею. Она портила воздух лучше меня, представляешь! Я понял, что передо мной стоит та самая, кого я искал: моя любовь, — конечно, когда Бунга говорил это, я еле заметно скривился, но понимал его. Понимал, как никто иной.        Что это было, Рани? Что орудовало мною, несмышленым подростком? Неужто… любовь? Тогда отчего так чуждо на душе, будто ты враг мой, ненавистный такой, точно тот лихой Скар? Быть может, то была самая обыкновенная влюбленность, подобная огоньку, которому изначально суждено было потухнуть. Быть может, я хотел думать, что то была самая настоящая любовь, о которой так воспевали все кругом. Внутренний голос стал спрашивать, любил ли я тебя так, как обязан был любить свою прекрасную жену любой муж? Я, отмахиваясь от демона внутри, бесспорно кивал, веря. Глупо веря.        Скоро уже я не мог так запросто уйти от истины: я не любил тебя. Никогда. Пытался, заставлял себя стать верным тебе, но не смог. Возможно, что дело не в тебе, то я вояка с рождения, впитавший и запомнивший зов войны, как голос матери.        — Рани, послушай, — сердце неистово билось, отплясывая танец смерти, а я боялся, точно львёнок боялся злыдней. Впервые в жизни я с чем-то не справился. — Я должен был сказать тебе это раньше, но я… Я… — глубоко вздохнув и опустив глаза, мне довелось отпустить голову вниз, дабы ни одна душа не видела, каким стыдом блеснул мой скорбный взгляд, — я не люблю тебя. И не любил. Никогда. — эти слова дались мне с трудом, но ощущение, будто камень пал с тяжких плеч, пришло само собой. — Ты не виновата, нет. Возможно, я не тот, кому дано влюбиться. Ты хорошая и красивая львица, лучшая жена, о которой мог бы мечтать любой лев этого мира… Но не я. — ветер трепал гриву, и мне стало холодно. Наверняка от пустоты внутри. — Наверное, моя судьба просто далеко отсюда, и ею являешься не ты. — я сжался, слыша щебет очнувшихся птиц, чьи возгласы смешивались с трелью соловьев. — Мне жаль, что всё так вышло. Мне стыдно, что я лгал и себе, и тебе. Я позволял тебе обнадеживать саму себя мыслью, что между нами хоть что-то было, а теперь… Теперь я разбиваю тебе сердце. Знаешь, я не хочу, чтобы ты плакала. Не хочу видеть твоих слёз, поэтому… уйду отсюда. Сейчас же. Просто забудь обо мне, и помни: небо саванны всегда приведет тебя к твоей судьбе.        Отойдя от реки, в созерцании которой я видел собственное потрепанное отражение, я глянул на раннее небо, удобно разместившееся в округе ядовитого багрянца. Вздохнув и ринувшись со всех лап, прочь отсюда, прочь от лжи и боли, мне оставалось надеяться, что далеко от этого прайда есть та, кого я полюблю. По-настоящему. Я не осмелился сказать тебе всё это тет-а-тет, не смог перебороть в себе страх, потому в момент моего признания каждый куст казался мне тобою.        Скоро моя фигура утонула в обжигающих объятиях оголтелых лучей солнца, павших на меня, будто указывающих на того пальцами Королей Прошлого.        Я не чувствовал ничего, когда повторял это треклятое «я люблю тебя» заученным стихом. Я не чувствовал ничего, когда ты прижималась ко мне рано утром, тихомолком мурлыча в моё ухо. Я не чувствовал абсолютно ничего в день нашей встречи, наших последующих приключений, нашей свадьбы. Ничего не чувствовал даже во время тех мгновений, когда мы просто были вместе, в тишине саванны и гармонии с округом.       Знаешь, мне кажется, я никогда тебя не любил так же искренне, как львы любили своих львиц, Рани.