Запечатанный (Sealed)

— Зачем тебе это? — спрашивает Цзинъи, когда они лежат на траве и смотрят на облака, в то время как пушистые кролики суетятся вокруг. Точнее говоря, Сычжуй рассматривает облака, пока Цзинъи играет с его рукой, как делает всегда, когда ему становится скучно, тянет вперёд, чтобы Сычжуй погладил требующих внимания кроликов или чтобы те погрызли его пальцы. Как бы то ни было, сейчас Цзинъи поглаживает узор на левом указательном пальце Сычжуя. Сычжуй хмурится: — Ханьгуан-Цзюнь сказал, что она защитит меня. — От чего? Он вспоминает, когда получил её на церемонии совершеннолетия: тонкие маленькие уколы иглы мягко пульсировали светлой энергией, Ханьгуан-Цзюнь сидел рядом, и Сычжуй очень старался не дергаться слишком сильно во время всего процесса. Он вспоминает тревогу в глазах Ханьгуан-Цзюня, быстрые приглушённые разговоры с художником, который наносил метку на кожу Сычжуя, постоянные вопросы, в порядке ли он. Вспоминает, как узнал, что другие адепты на той же церемонии не делали этого. Тогда Сычжуй задал аккуратный вопрос, и Ханьгуан-Цзюнь ответил: «Это защитит тебя», — с таким напряжением, что Сычжуй не посмел больше спрашивать. Но сейчас он снова задаётся этим вопросом. — Я не уверен, — говорит Сычжуй. — Я… не спрашивал. Цзинъи снова берет его руку и подносит ближе, чтобы рассмотреть небольшой участок кожи, и Сычжуй может представить маленькую складку на его лбу, то как он кусает свои губы, когда сосредочен. Сычжуй улыбается. — Было больно? — спрашивает Цзинъи, его теплое дыхание ощущается на тыльной стороне ладони. — Да, — подтверждает Сычжуй. — Ханьгуан-Цзюнь играл для меня, чтобы уменьшить боль. Цзинъи с пониманием мычит и продолжает поглаживать палец, мягкими маленькими касаниями, будто обнимает новорожденного кролика, останавливаясь в конкретных местах и что-то говоря себе под нос. Сычжуй снова смотрит вверх на белые облака и позволяет звуку голоса Цзинъи унести все остальные мысли. У Цзинъи приятный голос. Он сливается с пением птиц и нежным шёпотом ветра, с шорохом прыгающих в траве кроликов и со слабыми брызгами близлежащего ручейка. Голос Цзинъи принадлежит этому месту так же, как кролики и ручеек, родные здесь, и никогда не было сомнений, что Цзинъи может быть где-то еще, кроме как здесь, в безопасном уголке, чуть дальше от суеты Облачных Глубин, лёжа в траве возле Сычжуя. В этот момент Сычжую больше ничего не надо, он закрывает глаза и наслаждается любопытными касаниями Цзинъи и его тихим бормотанием. Сычжуй хочет расслабиться и заснуть прямо здесь. На секунду они застывают, будто заточены в картине, но потом кончики пальцев Цзинъи огибают тыльную сторону ладони и два пальца давят в центр запястья Сычжуя. — Как странно. — Что именно? — спрашивает Сычжуй. — Это печать, — говорит Цзинъи и указывает на середину. — Этот знак обозначает ядро, — он переключается на знак сбоку. — А эта часть для подавления. — Она подавляет мое ядро? — Нет, и это странно. — Ох, — вздыхает Сычжуй. Цзинъи снова начинает перечислять возможные варианты: маленькие идеи и части уроков; потоки догадок отпадают после некоторых размышлений. Сычжуй догадывается, что именно Ханьгуан-Цзюнь запечатал. С тех пор, как его воспоминания начали возвращаться (не полностью, всё ещё есть черные пятна, которые нужно заполнить), с момента, когда он вернулся с путешествий вместе с Дядей Вэнь Нином, Ханьгуан-Цзюнь внимательно наблюдал за ним, окружая практически чрезмерной опекой, где бы ни был Сычжуй, и смотря на него тем же напряжённым и взволнованным взглядом, как и тогда, когда он получил печать. Когда он вернулся из Цишаня вместе с Дядей Вэнь Нином, у ворот их ожидали Цзинъи с Ханьгуан-Цзюнем. Позже Ханьгуан-Цзюнь провел его в Цзиньши и, осмотрев округу, проверил ядро Сычжуя и его голову, потом сказал тихим, наполненным чем-то похожим на страх, голосом: — Они не должны знать. И Лань Сычжуй ухватился за рукав Ханьгуан-Цзюня, как делал это в детстве, когда глаза отца выглядели такими невероятно грустными, и сказал: — Они не узнают. Сычжуй не спрашивал, что они не должны знать, даже не спрашивал, кто «они», но он понимал: видел, как Ханьгуан-Цзюнь держал его как можно дальше от Старейшин Ордена, как настаивал самостоятельно проконтролировать наказание Сычжуя, как просил Сычжуя чаще приходить в Цзиньши. Но сейчас Цзинъи рядом с Сычжуем, пытается разгадать печать и внезапно к Сычжую подкрадывается страх. Дыхание сбивается. Если Цзинъи поймет для чего печать, тогда он, конечно, соединит все воедино, потому что Цзинъи умный и сообразительный; потому что он был там, когда к нему вернулись воспоминания после города И, потому что Сычжуй не держит секретов от него, и Цзинъи точно, точно, точно… — Цзинъи, — он говорит, затаив дыхание, и пытается вырвать свою руку. — Цзинъи, прекрати. Цзинъи слишком близко, Цзинъи узнает, и из-за этой мысли кровь замирает в венах. — Сычжуй? Сычжуй дрожит. Его сердце отбивает ритм, в ушах гул, а дыхание становится слишком тяжёлым для того, кто до сих пор лежит на земле. Небо слишком яркое, чтобы смотреть на него. Всплески воды слишком громкие. Кролики двигаются слишком быстро. Цзинъи все ещё рядом, держит его ладонь, но кажется таким чужим. Цзинъи никогда не был усидчивым, всегда как-то двигался, вертелся, суетился. Но сейчас Цзинъи неподвижный, смотрит на него и… — Прости, — говорит Цзинъи. — Давай, дыши со мной. Сычжуй пытается, но кровь застывает, сердце колотит и не хватает воздуха. — Сычжуй, — повторяет Цзинъи. — Сычжуй, всё хорошо, — он переплетает свои пальцы с Сычжуем, касаясь настолько решительно, как и руки Сычжуя дрожат подле него; размеренными касаниями, согревая кровь Сычжуя с кончиков пальцев и разгоняя лёд, холодящий его вены. — Я знаю, — проговаривает Цзинъи. — Всё хорошо, я знаю. Сычжуй, дрожа и содрагаясь, вдыхает: — Ты… знаешь? — пискнул Сычжуй. — Знаешь… что? — Господин Вэнь… ведь твой дядя, да? Холод возвращается, распространяясь по рукам, плечам, к груди и Сычжуй хочет убежать, потому что: «Нет, нет, нет, нет, Цзинъи — единственный, кто не должен знать, Цзинъи — единственный, кто не может уйти…» Цзинъи переплетает их пальцы, накрывая костяшки Сычжуя и Сычжуй неуверенно поддается. Это теплое и комфортное давление, родной жест. Сычжуй медленно выдыхает, он все ещё дрожит, все ещё холодный. Большой палец Цзинъи нежно ласкает печать на левом указательном Сычжуя, едва касаясь кончиками пальцев, и Сычжуй скучал бы по этому, если только не был бы так сосредоточен на касаниях Цзинъи. — Я рад, что ты в безопасности, — говорит Цзинъи. — От того, от чего Ханьгуан-Цзюнь хотел уберечь тебя. Сычжуй старается дышать в ритме с Цзинъи, веля замедлится сердцебиению и перестать стучать зубами, пока он не сможет снова говорить. Когда слова перестают душить его, он поворачивает голову к Цзинъи. — Даже если я… — Сычжуй сглатывает ком в горле. Он не смеет сказать это в голос, будто только малейший звук сломает заклятие и Цзинъи наконец увидит причину уйти. Ладонь Сычжуя сжимается вокруг руки Цзинъи, холодная и липкая дрожит рядом со спокойной и теплой; рука Цзинъи будто палящий огонь, но Сычжуй боится, что если он хоть немного ослабит хватку, Цзинъи встанет и уйдет, ускользая от него навсегда. Сычжуй не уверен, что его сердце перенесет это, но в конце концов, он хочет, чтобы Цзинъи остался подольше и Сычжуй смог… Что?.. Объяснить? Попрощаться? Цзинъи сжимает в ответ, твердо, но аккуратно, и держит, молчаливо и нежно, уговаривая Сычжуя перестать дрожать. — Мгм, — говорит Цзинъи. — Даже тогда. Сычжуй закрывает свои глаза и делает вдох, который больше всего похож на всхлип. — Ты… правда не против? — Сычжуй есть Сычжуй, — проговаривает Цзинъи. — Неважно Лань, Вэнь, Вэй или А-Юань — Сычжуй всегда будет Сычжуем. Цзинъи улыбается ему, ярко, по-кошачьи озорно, и Сычжуй понимает, что теперь его сердцебиение ускорено вовсе не из-за страха. По лицу катятся слёзы, но Сычжуй вытирает их рукой и смеётся, счастливый, больше не ощущая холод.