Проклятье рода русского

Прожигая с сотню дыр в соловьем поющим перед публикой в лице мировых держав США, Россия в который раз пожалел, что родился страной. Нет хуже участи, чем ведение подобного рода существования. Никогда не понимал того же американца, что каждой клеточкой тела наслаждался своей свободой и влиятельным положением. Может, оттого и страдал, что не имел всего того, что имеет тот, находясь, скажем так, в полной беспросветной ж… Извините, мы же культурные люди. В общем, плохи были дела. И как же он завидовал обычным людям, у которых, как ему казалось, серьезных проблем и не существовало. Хотя что есть в его понимании серьёзная проблема? Имея подобного рода неприятные явления практически постоянно, он уже разучился различать хорошее и плохое, во всем видя негатив. И во всех. Уйдя в себя, но не отрывая взгляд от главного источника своей головной боли, даже зевнул, устав слушать этот противный для него голос. Заметя подобный знак неуважения к своей персоне, США обратил внимание на русского, откинувшегося на спинку удобного, мягкого стула. — In vain, Russia (Зря, Россия), не слушаешь, — ехидно проговорил американец, — может, научился бы чему. Не желая ввязываться в очередной конфликт, Росс промолчал, поскольку если откроет рот, стычки точно будет не избежать, а потому, просто раздраженно смотрел прямо в американские глаза. Тот был явно не намерен мириться с таким отношением к себе, ведь он Соединённые Штаты, мать его, Америки, самая влиятельная страна во всем мире, вокруг него крутится все, крутятся все. Да кем возомнил себя этот столь же наглый, как его треклятый папаша, русский? Фыркнув, США поправил сползшие на нос очки, и, отвернувшись, достал из небольшого дипломата пачку документов, аккуратно уложенных в папку. Проехав по длинному столу, она оказалась прямо перед носом России. Он уже знал, что это. Очередной букетик любимых пендосом санкций, не иначе. Небрежно полистав их, даже немного прочтя напечатанный на них текст, русский поднял на американца усталый взгляд. — Не удивил, — кратко бросил он и назло хлопнул папкой, закрывая ее. — Ты невнимателен, — язвительно подметил старшая страна, подойдя чуть ли не вплотную к Федерации, — look carefully (смотри внимательнее). И действительно, прямо на первой странице под файлом притаилась небольшая бумажка, содержание которой вывело Росса из себя. Подметив, что задеть врага у него получилось, США уже собрался отойти обратно к трибуне, чтобы продолжить собрание, но был остановлен за секунду поднявшимся со своего места Россией. — Соизволь-ка теперь меня послушать, — подозрительно миролюбиво начал он, но, узрев пышущее злорадством лицо американца, отвёл руку в сторону стола. Находящиеся на собрании страны, уставшие от выходок извечно конфликтующих держав, тихо наблюдали, как широкая ладонь обхватила открытую бутылку воды, стоящей рядом с табличкой, на которой было выбито имя государства, и медленно начала приближаться к ничего не подозревающему Америке, играющему в гляделки со своим кровным врагом. Тут Росс сменил своё спокойствие на секундную ярость, выплеснув содержимое пластикового изделия на физиономию собеседника. — Остудись, — рыкнул он, после наблюдая, как занёсший для удара руку США был остановлен Великобританией, который после оттолкнул сына от русского. — Stay. Where. You. Are. James (Стой. Где. Стоишь. Джеймс), — отчеканил англичанин, прежде чем вновь схватить рванувшего к РФ Штаты. Стоит заметить, что обычно страны не позволяли себе называть друг друга по человеческому имени, так могли делать только родственники или же близкие друзья, да и то наедине друг с другом или в кругу семьи. Но поскольку терпение бывшей империи лопнуло, а нервы сдали, то он решил, что обратись к некогда своей колонии по имени, сумеет-таки поставить его на место хотя бы на время. США же на дух не переносил ни отца, ни то, как он до сих пор позволял себе им командовать, будто тот все ещё под его влиянием, и потому, возмущённый до предела капиталист, не обращая внимания на неприятно липнущую к телу рубашку и избавившись от капель на очках, мешающих четко видеть, сначала окинул злобным взглядом платиновых глаз Британию, одарившего его аналогичным действием, после уставился на Россию. Казалось, его сейчас перекосит от злости. — Я тебя все равно сломаю, I swear on my economy (клянусь своей экономикой), — рвал и метал мужчина, — сломаю так же, как твоего отца! Федерация стоял, смотря куда-то сквозь орущего на него американца, будто выпав из реальности. Страшно признавать, но тема Холодной войны между СССР и США до сих пор оставалась болезненной гематомой на теле бывшего РСФСР. Он всячески старался ее избегать, виня этого самого Джеймса во всей неудачах Союза и его окончательном распаде. Юная страна верил, что, не будь на пути этого пендоса, не было бы и препятствий, которые тот создавал, извечно соревнуясь с Советом. Легонько мотнув медными волосами, Россия, игнорируя все ещё возмущающегося врага, начал собирать документы под удивлённые редкие охи собравшихся. Положив последний лист в чёрный кожаный портфель, он развернулся лицом к США, и, бросив лишь «Счастливо оставаться», покинул конференц-зал, громко хлопнув дубовой дверью. Оказавшись в полумраке коридора, Россия поспешил прочь из этого гадюшника. Тяжелые шаги, сопровождающиеся цоканьем небольших каблуков, разносились по всему этажу, пока он пытался добраться до лифта, находящегося в другом конце от места заседания. Уже нажимая кнопку для вызова спасительного механизма, мужчина услышал эхо — кто-то явно шёл в его сторону. Лифт же, как назло, приезжать на двенадцатый этаж не спешил, будто издеваясь над покоцанными нервишками Федерации. Осознав, что идут все-таки к нему, а не как надеялся, мимо, он приготовился выслушивать тираду о том, как неправильно он ведёт себя на мировой арене. И, развернувшись, чтобы послать будущего собеседника ко всем чертям, не желая выслушивать нотации, Россия уже открыл рот, но тут же его закрыл, видя перед собой немца. Уж кого-кого, а пендосовского прихвостня он увидеть не ожидал, может, Британию, который хоть и поддерживает сына, чаще все-таки обходит стороной, или Беларусь, вечно донимающую своим мозгоправием. Их — да, но не его. Изобразив на лице гримасу безразличия, в перемешку с отвращением, он дёрнулся к лестнице — ничего, пройдётся немного, развеется, но схватившая его руку чужая ладонь не дала так быстро смыться. — Russland, warte (Россия, подожди)! — слишком уж эмоционально попросил ФРГ, тут же отпуская Россию. Тот так быстро сдаваться не собирался, вновь предпринял попытку к бегству. Которая провалилась так же, как и первая, поскольку теперь Германия преградил ему путь к отступлению. РФ как-то злобно усмехнулся, встал, скрестив руки на груди. — Дальше что? — проговорил он, глядя уставшим взглядом разных глаз на явно настроенного на разговор немца. Понять бы ещё, что ему нужно. Не просто так он пришёл, точно американская гнида поработала, видно, забыл ещё чего сказать в его адрес, решил через любимого миньона передать. Но, глядя на Германию, он не заметил того двуличия, которое он стал видеть в немецкой республике, а точнее приписывать тому. — Прошу, — мягко попросил немец, слегка картавя, — не трать на него нервы. — Тебе-то что до моих нервов? — огрызнулся Федерация, отходя к стене, где стоял небольшой диванчик, и усадил на него свою пятую точку. — Мне больно наблюдать, как ты уничтожаешь себя, — не соврал европеец, подсаживаясь к русскому, глядя на того грустным взглядом вперемешку с чем-то ещё, вот только Росс не мог понять, с чем, пока до него не дошло. Лаясь с Америкой, он изредка замечал встревоженные голубые глаза, смотрящие с тоской и кричащие сожаление о бездействии, видел и то, как немец прожигал в нем дыру, пока тот распинался, стоя за трибуной и ведя одно из многочисленных собраний, чувствовал благодарную теплоту его холодного взора, когда сам, проявляя сознательность, на корню обрубал зарождающийся скандал. Вот только все эти нежности ему нужны так же, как корове седло, по крайней мере, так думал, а точнее внушил сам себе, ведь свято верил в разрушающее действие любви. Изменившись в лице, он ощетинился, стал напоминать загнанного в ловушку дикого зверя. — Если у твоего папани и получилось заграбастать себе моего отца, то со мной так не выйдет, — не говорил, шипел Россия, вдруг схватив до смерти испугавшегося Германию за галстук, вплотную притянув к себе, — уяснил? Не имея сил ответить, тот лишь молчал, в упор глядя на славянина сапфировыми глазами. Росс же, внезапно остыв, отпустил жертву своего срыва, и, встав, направился к освещенным ступенькам широкой лестницы, оставляя немца в полном замешательстве. Федерация даже не стал вызывать такси: времени ждать, покуда оно приедет, совсем не было, он хотел оказаться подальше от всех, чтобы его никто не трогал. Ему нужно время. Да, немного времени, он придёт в себя, успокоится, может, даже выкроит минутку и позвонит отцу, назначит встречу, все-таки давно не виделись. Но это все потом. Сейчас — домой. Как, на чем, за сколько десятков минут? Россия знает: доберётся он на своих двоих, не в первый раз придётся забег устраивать, а добежит он минут за 20, не больше, если постарается, конечно. И вот, уже чуть ли не доползая до двери своей обитель, молодой мужчина шарит по карманам, в поисках заветных ключей. Тяжёлая дверь открывается перед своим хозяином, впуская внутрь. Нащупав на стене коридора выключатель, Росс включил свет, слишком яркий для его не привыкших глаз, который озарил помещение вплоть до уютной гостиной. Глядя на русского, сложно точно определить, кем он является. Но близкие, особенно Союз, знают, что подо льдами вечной мерзлотой этой страны прячется нежный цветок. Вот только Россия позабыл, кто такой, слишком вжившись в свою роль, которую сам же и придумал. Как ни странно, с роднёй держава всегда был собой, мило улыбался, по-детски радовался отцовской похвале, мог быть зачинщиком идиотских и не менее интересных развлечений и идей, но лишь кто посторонний оказывался в поле зрения, от прежнего него не оставалось и следа. Совет часто замечал подобное поведение сына, пробовал поговорить с ним, но всегда получал один ответ: «Не ты ли меня учил скрывать истинные эмоции?», и ничего больше не мог поделать. Сам таким был в молодости, это же передалось и преемнику. Россия уже практически стянул с себя ненавистные брюки, которые были до жути неудобными, вечно передавливали ему самые сокровенные места. Почему бы не купить новые, спросите вы? А для чего новые, если есть ещё две пары, а эти были куплены совсем недавно, и Росс был уверен, что со временем они растянутся, если их разносить, и сядут на него как надо. Расправившись с поддавшейся тряпкой, страна, оставшись в одном нижнем белье, побрел в спальню за домашней одеждой. Как перенесся на кухню он не понял, но твёрдо знал одно: ему надо выпить. Срочно. И, может быть, много. Соорудив себе место для будущей попойки, мужчина заодно подготовил себе волшебные таблетки от похмелья, положив их на тот же стол, на котором покоилась бутылка «Столичной», рюмка и тарелка с закуской. Присев на стул, расположенный у приоткрытого окна, он втянул в легкие свежий вечерний воздух и поспешил поскорее забыться. — Отец говорил, чтобы я не пил, но я ведь уже вырос, мне решать, так? — как-то с наивной надеждой проронил Росс, обращаясь к самому себе, желая выудить ответ из глубин души, — ведь так? Нервно усмехнувшись, он наполнил рюмку и тут же выпил содержимое, с непривычки обжигая горло. Что бы ни думали остальные страны, Федерация не был любителем крепкого спиртного, больше предпочитая ему пиво или вина. Охнув, он быстро разжевал специально подготовленный для этого дела один из кусков нарезанной тонкими ломтиками салями, попутно наливая ещё. Но только поднеся водку ко рту, почувствовал отвращение и поспешил убрать ее подальше от себя. — Позорище, — фыркнул Россия, вновь начав говорить с самим собой, — даже надраться не можешь. Обхватив руками голову, он беззвучно зарыдал, роняя на деревянную поверхность скупые соленые капли. Изнутри сверлила непонятная боль, какая то обида, на что, на кого, не понятно, вероятно, на себя самого. Нет смысла винить всех в своих бедах, ведь, по сути, в них виноват только ты. Иронично. Готовясь к этому чуть ли не всю жизнь, придя к власти, провалился. Жужжащие роем мысли о собственной ничтожности были прерваны настойчивым звоном в дверь. Проклиная все, на чем свет стоит, РФ, быстро вытерев слёзы, пошёл открывать. Особого желания у него, конечно, не было, но вдруг там кто родной, ведь больше к нему никто бы не завился, тем более на ночь глядя. Не удосужившись посмотреть в глазок, он отпер дверь и тут же пожалел. На пороге стоял Германия, держа в одной руке какие то документы, а во второй — пакет, содержимое которого, почему то, очень хотелось узнать. — Чего надо? — бросил русский, становясь посреди дверного проёма, будучи уверенным, что если будет вести себя, как последнее хамло, раскультуренный в своих европах германец сам уйдёт, решив не связываться с таким, как он. Но прогадал. Германия лишь добро усмехнулся, фыркнув, чтобы убрать с носа щекочущую прядь. — Guten Abend. Entschuldigung für die späte besuch (Добрый вечер. Извини за столь поздний визит), — на своём ответил тот, и не обращая внимания на раздражённого Федерацию, неловко потоптался на месте, дрожа от осенней прохлады. Мерзляк, ничего не поделаешь. С самого детства такой, даже теплолюбивый Рейх удивлялся, насколько любимый и единственный сынишка превосходит его в этом плане, извечно укутывая того в два одеяла зимними ночами. И даже летом младший немец мерз, но при этом заменял второе одеяло на плед. — Очень понятно, — язвительно проронил Росс, но его взгляд смягчился, стоило ему заметить как колотит ФРГ, — ты… чего это? — Ich (Я)? Да просто холодно на улице, — честно ответил немец, отводя взгляд. Чуть ли не покрутив пальцем у виска, поскольку сам русский стоит в одной лишь футболке да шортах и даже мурашками не покрылся, он поспешил затолкнуть коллегу в дом, захлопывая дверь. Удивлённый Германия стоял посреди коридора, наблюдая за немного озадаченным Федерацией. — Явился зачем? Только быстро. Я тут, — славянин скосил взгляд по направлению кухни, — занят немного. Проследив за движением глаз, немец не удивился. Он знал, что Россия захочет выпить, чтобы успокоить нервы, оттого и пришёл, как только смог, дабы не дать тому угрохать последнее здоровье водкой. — Мне нужно отдать тебе документы… — Ну так отдавай и выметайся, — прервал того Росс, но немец сделал вид, что не заметил столь грубое поведение. — А ещё предложить тебе выпить со мной, — добавил он после, шелестя пакетом. Заинтересованный, РФ оперся плечом о стену, глядя сквозь гостя. — Это подкуп? — Это первый шаг. Не найдясь с ответом, Россия прошёл на кухню, жестом приглашая к себе немца. Усадив гостя за стол, он поспешил убрать водку назад в холодильник, попутно доставая из шкафа припрятанные на судный день сухарики. Не сказать, чтобы он их любил, но голимое пиво пить не очень хотелось. Он был практически трезв, оттого не боялся навернуться со стула, доставая с верхней полки бокалы. Россия не был низким, даже наоборот, был только на несколько сантиметров ниже отца, а тот обладал практически двухметровым ростом. Все дело в том, что в его доме были до ужаса высокие потолки. Наблюдавший за всем этим Германия уже достал из своего пакета бутылки качественного немецкого пива, его любимого, кстати, одну из них пододвинув уже усевшемуся русскому. Открыв выпивку и уже налив пол бокала, Россия огорчённо цыкнул, убирая слабый алкоголь. — Нельзя понижать, — пояснил он, глядя на недопонявшего его действия немца. — Es ist nichts (Это ничего), — улыбнувшись, Германия достал из ещё две стеклянные бутылки, отдавая их Федерации, — как захочешь расслабиться, лучше выпей это, чем ту дрянь. Отблагодарив за подобный подарок, хозяин дома упрятал его туда же, куда недавно направилась водка, и как то грустно вздохнул, тут же мысленно обругав себя за проявление слабости. Он вроде бы и понимал, что это нормально — переживать, тревожиться, да даже страдать, в этом нет ничего постыдного или необычного, это чувствуют все, это чувствовали всегда, вот только себя считал исключеним из правил. А еще не желал доверять. Боялся, что ему, как отцу, воткнут нож в спину. Подсыпят яд. Предадут. Ему казалось, что все, абсолютно все желают ему не проснуться утром, жаждут, когда он откинется, не оставя после себя ничего, ведь ещё не имеет наследника. Слишком юн. — Россия? — тихий голос вывел того из раздумий. — Извини, задумался, — промямлил он, — может, чаю? — ни с того ни с сего предложил русский, и, не дождавшись ответа, пошёл включать чайник, наколдовав пару кружек. По глотке разлился приятный жар горячего напитка, потихоньку добираясь до пустых желудков трудоголиков. Чувствительными рецепторами языка, не ощущавшими нормальной пищи уже долгое время, улавливались тонкие нотки шиповника, смешиваясь со сладостью клубники, и создавали незабываемый вкус. Две страны распивали чудный чай вприкуску с удивительно вкусными, как показалось Германии, конфетами. Снаружи они твёрдые, ничем, казалось, непримечательные, но стоило их раскусить, как из них льётся необычайно вкусная начинка. И только ради этого тягучего, сладкого содержимого ты сидишь и уплетаешь их одну за другой, не зная, как остановиться. Чем то эти конфеты напоминали своего обладателя, так подумалось немцу, когда он первый раз вкусил их, удивляясь, ощутив на губах жидкую часть сладости. РФ ведь такой же мягкий и нежный внутри. Эту теорию стала доказывать и приятно растянувшаяся беседа держав, в которой был затронут и вопрос о мировой ситуации, но эта тема быстро сошла на нет, ибо притаскивать домой работу не хотели оба, тем более в такой вечер. После они болтали о детстве, вспоминали какие то общие моменты, всячески избегали тему Второй мировой, поскольку вспоминать это вовсе не хотелось, говорили и о своей первой встрече, когда деловые отцы, ещё задолго до войны, решили подружить своих чад. Россия постепенно стал раскрываться, расслабляясь то ли от чая, то ли от внезапно показавшегося таким успокаивающим бархатного голоса Германии, который иногда забывался и переходил на немецкий. Но Росса это больше не раздражало, наоборот, он только вежливо поправлял приятеля, а тот, прося прощения, повторял фразу, переводя. Но настроение резко ухудшилось, стоило им перейти на обсуждение так называемого «американского вопроса». — Russland (Россия), — сменив беспечность на серьезность, начал ФРГ, — я знаю, ты считаешь меня ярым сторонником США, но, поверь мне, это далеко не так. Хозяин квартиры лишь нахмурился, на секунду отведя взгляд и показывая, что верит он в подобное заявление с трудом. Германия почувствовал легонький укол обиды, будто комара укус, вот только если его расчесать, будет только хуже. Зная это, он поспешил закрыть свою ранимую душу на замок, пока не убедит Росса в своей искренности. Это будет тяжело, он понимал, знал, на что идёт. — Почему я должен тебе верить? — басистый, но мягкий голос перебивался журчанием воды из чайника, льющейся в который раз в кружку с полумертвой заваркой. — Не должен, ты прав, но я единственный могу понять тебя, — эти слова насторожили Федерацию, и, устремив все внимание на немца, он без слов дал ему добро на продолжение мысли, — они никогда не будут довольны твоими действиями, будут подавлять тебя, поскольку боятся, что ты станешь вторым СССР. — Тебе-то откуда знать? — не содержавшись, процедил РФ, испугавшись, что этот разговор уйдёт не в то русло, и его вновь обвинят в том, кем он является. Но и сейчас он ошибался. — Потому что они делали то же самое со мной, — как-то грустно шепнул Германия, переведя голубой взор в окно, наблюдая за мерцающими в тёмной синеве звёздами. Перерыв поле своих мыслей, Россия докопался, наконец, до воспоминаний о становлении своего собеседника как государства, осознав суть сказанного. Все встало на свои места. Пройдя тернистый путь взросления в одиночестве, лишившись поддержки отца, ведь тому было запрещено иметь хоть какие то связи с сыном, Германия действительно был тем, кто мог в какой то степени понять русского. В груди теплилась благодарность, но Росс всячески старался ее подавлять, не желая показывать себя настоящего. Не может он так быстро кому-то довериться, и неважно, насколько тот, в каком-то смысле, родственная душа. Отчего то стало так печально, будто снова навалился новый груз проблем, хотя, на деле, все было в относительном порядке. Тяжело вздохнув, Россия пригубил недозаваренный чай, мельком как-то тепло глянув на гостя, как ему показалось, ничего не замечавшего. Вот только тот все видел, и в ФРГ загорелся малюсенький огонёк надежды на то, что его, когда нибудь, не сразу, может, не сегодня, и скорее всего даже не завтра, но примут. Может, даже полюбят. Видя, как Федерация вновь погружается в свои думы, он решает оказать хоть какую-то поддержку, легонько касается обхвативших кружку пальцев своими. Россия дёрнулся, будто его ударило током, едва не выплеснув на себя остывший напиток. Ничего не сказав, он кинул кружку в раковину, чудом не разбив ее, и вылетел из кухни. Ошарашенный Германия в который раз не мог понять, что же он, черт возьми, делает не так, подскочил, устремившись вслед за практически другом. А Россия, пулей перелетев гостиную, обосновался в лоджии, находящейся в его спальне, не удосужившись накинуть на себя хоть что-нибудь, в первую секунду ошалел от пронзившего его тело холода. Мороз ударил, а он в тряпицах, не защищающих буквально ни от чего. Но ему все равно. Он был напуган. В который раз. Не умея подавлять в себе это чувство, он снова сбежал. Только как далеко ты убежишь, находясь в своём же доме? Не желая признавать свои чувства, скрывая их под толстым гримом недоверия и отвращения, всячески избегал контактов с немцем. А сейчас тот сам здесь, всем своим видом, голосом, добротой, заставляет его поддаваться своей натуре. Росс искренне считал, что не способен в должной мере полюбить страну, полностью верить ей, не боясь предательства, но, несмотря на свои убеждения, влюбился в сынка Третьего Рейха. — Россия… Kann Ich (могу я)? — услышав такую приятно звучащую в своём имени «р», он обернулся на источник звука, примечая стоящего посреди входа в лоджию Германию. — В ловушке, — Росс шепчет так тихо, чтобы только он услышал. В ночном мраке его зелёный глаз почти сливается со вторым, радужка которого окрашена в медово-карий. Немецкая республика ни у кого не видел подобных глаз. Столь прекрасных и редких. И таких апатичных сейчас… Боясь сделать лишнее движение, Германия осторожно подошёл к столбом стоящему Федерации, опершемуся на холодный каменный бортик открытой лоджии, и обнял его, то и дело вздрагивающего от мороза, не обращая внимания на вечно доставляющий ему неудобства холод, хоть сам и успел накинуть на себя своё пальто. Тёплые руки старшей страны приятно грели замёрзшее русское тело, отчего Росс тут же расслабился в нежных объятиях. В душе все ещё носился туда-сюда маленький демоненок, кричащий своему хозяину быть начеку, не размякать, не чувствовать, но здравый смысл, столь долгожданный и желанный, наконец, взял верх, перекрывая воздух возмущённым воплям темного создания. Россия окончательно плюнул на свои абсурдные убеждения по поводу младшего немца, видя в небесной радужке его глаз самые светлые чувства. Почему он не может быть счастлив? Кто это сказал? Кто, черт возьми, решил, что Российская Федерация, сын сверхдержавы, замученный, но ещё не сломленный, не может обладать правом любить и быть любимым? И кто вбил это в его разум? И не важно, что это сам русский себя запрограммировал, не важно, что он там думал, что решил для себя и в чем сам себе клялся. Он больше не может строить из себя холодный кусок гранита перед тем, кого любит. Не хочет. И не собирается. А потому, мысленно махнув рукой на все и показав всем известный жест, Россия прислонился ближе к Герману (он же может теперь его так называть, правда?) и, немного наклонившись, потерся своей щекой о чужую, не замечая удивленного вздоха, но прекрасно ощущая, как его сильнее сжали руки. И он одарил своими объятиями того в ответ. — Видимо, это такое проклятье русского рода: враждовать с американцем и любить немца, — умиротворенно констатировал факт Федерация, отстранившись. И, поймав на себе радостный, но все ещё удивлённый взгляд, молниеносно притянул мужчину к себе, нежно целуя под желтым светом осенней луны, зарываясь в переливающиеся чёрные волосы рукой. Он больше не чувствовал холод.