Океаны

“Spirit lead me where my trust is without borders Let me walk upon the waters Wherever You would call me” ♫ Hillsong United – Oceans

Сначала была тьма. Она застилала глаза, как метель, пробиралась в легкие. Все вокруг было тьмой. Мо Жань и сам ощущал себя ею. Такие, как он, не должны возвращаться к жизни, не должны получать вторые и третьи шансы. Ад был его домом: там его приветствовали с теми почестями, которых не удостаивался и сам Император. Какая ирония, что в одном из своих воплощений он и был им. Он не хотел дышать, не хотел двигаться. Ад вовсе не так плох, как о нем судачат смертные. Это покой. Почти священная тишина внутри, как в покинутом всеми храме. Это забвение. Многие жаждут начать все сначала, продолжить свой путь в жизненном цикле, уйти на круг перерождения, распрощавшись с гнетом прошлого. Мо Жаню нечего было помнить, но было, что забыть. Годы обеих жизней, которые слились воедино, спеклись, как ужин на дне забытого на жаровне горшочка. Появлялось малодушное желание сдаться. Зачем пробираться сквозь тьму, бороться с ней, если можно раствориться в ее потоке? Он был мертв. Чего он еще мог ждать от этой судьбы? «Учитель, прошу, позаботься обо мне». Мо Жаню захотелось улыбнуться, но он не чувствовал собственных губ. Тьма вокруг дрогнула, как струна цитры, блеснув на мгновение перламутром. Все спуталось, сошлось в центре груди и разлетелось в стороны лучами на гребнях волн. Да, у Мо Жаня внутри всегда был океан. Он прятал его в первой жизни — под дорогими одеяниями и гордыней, во второй — под страхом снова оступиться. Океан болел, вскидывался толщей воды, заставляя захлебываться, а еще никогда не имел берегов. И именно он теперь боролся с тьмой, рвался вперед, искал тот ветер, что столько лет вился над ним, заставляя пытаться до себя допрыгнуть. Тот, кому он дал обещание вернуться. Тьма оскалилась, улыбнулась звериной пастью. Когда он умер, еще лежал снег. В окно от дуновения ветра стучала безжизненная ветка дерева. Мо Жаню бы думать тогда, что он не увидит, как оно расцветет. Но он думал о том, что будет с человеком, которого держал в своих объятьях. Последнее, что он помнил о том моменте, когда его сердце перестало биться, — это страх, что Чу Ваньнин не успел уснуть, прежде чем это случилось. Умирать не страшно. Страшно уходить, когда еще осталось то, что ты хочешь защищать. Страшно желать жизни для того, кто хотел бы умереть вместе с тобой. Когда-то Мо Жань в аду бережно прижимал к груди фонарик, что освещала изнутри душа. Теперь он хотел спасти собственную, чтобы найти дорогу домой. Сначала была тьма. Где-то на изнанке бытия из-за гор поднималось солнце. * * * Чу Ваньнину всегда шли рассветные краски. Мо Жань в далекой юности не любил ранние подъемы, а потом годами проклинал себя за то, сколько пропустил моментов, когда имел шансы видеть его таким. И пусть сердце сжималось от этого потерянного взгляда, кровавых пятен на одежде, растрепанных длинных волос, которыми игрался горный ветер, Мо Жань не мог отвести от него глаз. И шагу ступить — тоже не мог. Только руку протянуть, чтобы коснуться уже, наконец, его пальцев, потому что за этим он сюда и шел, за этим и пробирался через тьму, которой не было конца. За этим и выбрал новый виток жизни, когда перед ним лежала дорога забвения. Чу Ваньнин молчал. Мо Жань, сжимая его руку, улыбался так, что болели губы. — Учитель, я видел демона. Мне столько нужно тебе рассказать... Красноречие никогда не было его сильной стороной. Чего еще ожидать от человека, который не мог дать благозвучных названий ни годам своего правления, ни собственной могиле? Чу Ваньнин выглядел так, словно был в аду вместе с Мо Жанем. Кожа была бледной, как жемчужный снег вокруг; глаза покраснели по краям и смотрели так, что все осколки душ внутри Мо Жаня сталкивались друг с другом и путались клубком шелковых нитей. Он продолжал говорить — медленно и много, пока не стал спотыкаться на каждом слове. О тьме, о пути сюда, о том, что вернулся, как и обещал. От улыбки сводило скулы, а внутри тяжелело от осознания, что сам он слышал себя еще хуже, чем Чу Ваньнин. Они вернулись в дом, где все закончилось, а может быть, только началось. Ветви дерева за окном, что Мо Жань видел, умирая, были покрыты искрящимся от солнца снегом. Он уже не падал с неба, а скорее походил на пыльцу, что беззвучно слетала с высоты вместе с тишиной. Мо Жань и сам не заметил, как замолчал. Он усадил Чу Ваньнина на низкую деревянную скамью возле вечность назад остывшей жаровни, опустился рядом на колени, испачкав свои светлые одежды в пыли и пепле. Тронул бледное лицо напротив кончиками пальцев. У Чу Ваньнина еле заметно дрогнули губы, и это было единственное за все это время, что дало Мо Жаню понять, что он слышит его, что чувствует его прикосновения. Он попытался снова улыбнуться, но губы онемели. — Там было темно, — продолжил Мо Жань свой рассказ, хотя даже не помнил, на чем до этого остановился. — Но я... я старался идти вперед. Лицо Чу Ваньнина не изменилось. Мо Жань потянулся к нему, почти укладываясь грудью на его колени, убрал тонкие пряди волос с его щек. Сердце так толкнулось в ребра, что, казалось, тот океан, бывший внутри обе жизни, качнулся вместе с ним. Порыв ветра распахнул неплотно прикрытую дверь, резко взметнув с пола пыль и нанеся за порог мелкий снег. В этот момент губы Чу Ваньнина шевельнулись, но Мо Жань не смог разобрать ни слова. Он вновь подался вперед, откинув с лица растрепавшиеся от сквозняка волосы. — Скажи еще раз. Учитель... — Там было темно, — повторил Чу Ваньнин его же слова. — Ты не любишь темноту. Мо Жань замер и покачал головой. Попытался сглотнуть, выдохнуть потяжелевший в легких воздух. Когда-то он думал, что Учитель не замечает его. Но он всегда зажигал для него свет, когда было темно. Даже в аду. Оба раза: будучи лишь осколком души в фонарике и потерянными воспоминаниями, которые не хотелось забывать. Мо Жань так хотел защищать и оберегать его. Он обещал. Но на деле он сам был беззащитен перед этим человеком. Океан внутри вышел из берегов, превратившись в весенний паводок. И этого было слишком, слишком много. Мо Жань вцепился обеими руками в запятнанные кровью белые одежды Чу Ваньнина и горько разрыдался. Он не мог сдерживаться, не мог заглушить свой плач. Ему действительно было темно. Очень темно. Тьма была повсюду, но он не думал о том, что боялся ее обе жизни, потому что всегда знал, что свет найдется. В этих руках, что и теперь поддерживали его, не давая упасть. «Учитель, прошу, позаботься обо мне». Мо Жань заплакал еще сильнее, когда Чу Ваньнин, словно сбросив с себя оцепенение, привлек его ближе к себе. Океаны накрывали его с головой. То, что он сдерживал много лет, то, что прятал, называя то страстью, то ненавистью, то отчаянным желанием защитить. Каждый осколок души в нем тянулся к Чу Ваньнину и каждый горел любовью к нему. Когда Мо Жань умер, лежал снег. Весна так и не успела наступить, а ветви дерева за окном еще были покрыты хрустким инеем. Он не мог любить Чу Ваньнина в первой жизни так, как хотел, потому что в нем не осталось ничего, кроме взращенной проклятьем ненависти. И если сам он не заслуживал ни второго, ни третьего шансов, то их заслуживало это чувство. Чу Ваньнин прижимал его к груди. Мо Жань цеплялся за него, путая пальцы в его волосах, в складках одежды. В окно пробивались лучи солнца. Деревья еще не цвели, но за пределами этого дома над горой Наньпин распускался рассвет.