***
— Хорошо сегодня клюет, да, папа? Мужчина тепло улыбается мальчику. — Только жалко мы Надьку с собой не взяли. Он треплет сына по голове и достает удочку. — Мы уже уходим? Но я поймал всего две штуки, а три — на счастье! — он скрещивает руки. — Ой, вон рыба, сейчас я ее поймаю. Мальчишка плюхается в воду. — Алик, Алик! — отец кидается за ним. Даже секунды тянутся слишком долго. В носу и горле начинает щипать — уже не до рыб. Когда не можешь достать дна, а в легких заканчивается воздух, тебе кажется, что ты уже не всплывешь. Но вот отцовская рука хватает тебя за шкирку, и ты знаешь, что получишь леща. Зато ты жив, да и пацанам будет что рассказать. Ты приходишь в себя на лодке под лучами полуденного солнца и первое что произносишь с глупой улыбкой: — А Надька-то ушам своим не поверит, когда я ей все расскажу!***
— Прощу при одном условии, — Эльза вздыхает, — мы улетим в Штаты. Несколько секунд на ответ. Несколько попыток уклониться от принятия такого решения. Еще несколько секунд дается с трудом. — США, так США. Алик не может поверить, что это произносит он. Кинуть семью, оставить один на один с врагом. Трусость? Дезертирство? — Подумай, наконец, о себе, ты ничего им не должен, — до него доносятся обрывки Эльзиных слов. Да, надо думать о себе. — Ты им ничего не должен, Алик, понимаешь? Долг оплачен. Да, не должен. — Сегодня в 8, — отвечает сухо, кажется, отрешенно. Эльза уезжает, а он остается один на один со своими мыслями. На автомате добирается до квартиры. Еще не улетел, а она кажется совершенно пустой и бездушной. Алик наливает кипяток в жестяную кружку, появившуюся в шкафу, бог знает откуда. Выглядывает в окно. Лето, радоваться надо, а в душе серая пустота. Не патриотизм ли взыграл? Да ну это все на хрен, отвоевался. Чай обжигает. Он невкусный — слишком крепкий, слишком горячий, слишком напоминающий довоенные семейные чаепития. Алик начинает закипать. Еще пару градусов — он взорвется. Мысли об отлете, долге, семье действуют как топливо. Ищет глазами наручники — пристегнуть бы себя, чтобы не сбежать раньше времени, не струсить, не повести себя как хамелеон, дождаться Эльзы и улететь. Он мысленно смакует это «улететь». Поиск наручников ничего не дает — закинул куда-то позавчера утром. — Ну и черт с ними. Надевает старую армейскую куртку. Пора сказать «до свидания».***
Он у двери Рябининых. Думает пару секунд прежде, чем позвонить в дверь. Наконец заходит в дом, шагает размашисто, быстро, чтобы не передумать, не развернуться. Садится за стол, пробегает взглядом по замученному лицу сестры, бросает что-то про памятник отцу, говорит что-то еще и еще, оттягивая самое главное. Думает, как правильно начать, но слова сами собой вылетают, рваные и неаккуратные: — Валить нам надо в Америку. Виснет тишина, даже Санька вылетает из своей комнаты. Останавливается около двери и тихо ждет. Алик смотрит то на опешившую Надю, то на племянника. Берет в рот кусок курицы, нервно ожидая приговора. — Алик, какую Америку? Ты в своем уме? Разумеется, нет. Сестра, кого ты спрашиваешь? — Молчишь? Правильно. Выгоняет Саньку, чтоб не грел уши. Начинает что-то говорить, но Алик знает, что это все значит. Они остаются здесь. Одни. Без его защиты. Мысленно пытается оправдаться. Опять. Не моя война. Отвоевался. — Ладно, — говорит сухо, кидает на стол ключи, — переждете там, когда все начнется. Там безопасно. Резко встает, не прощается. Прощаться нельзя, ведь мы еще встретимся. Уже дома его накрывает. Одиночество тянет свои костлявые пальцы к нему. Снова. Кажется, что Америка — это не новая, возможно даже счастливая жизнь, а тюрьма без права выхода. Успокаивает себя мыслями об Эльзе — последней спасательной руке, которая вырывает его из темной и холодной глубины. Злости больше нет, грусти тоже — Алик спокоен, уверен, что все будет хорошо. Напоминает, что он в относительной безопасности, что война для него закончилась, в который раз. Темнеет слишком быстро. Вещи собраны. Алик заводит машину и едет к Эльзе. Без трех восемь. В машине становится холодно, несмотря на лето. Алик вглядывается в темноту, видя знакомую фигуру — неужели Рябинины решились? Улыбается. Поворачивает голову, замечая человека, остановившегося около машины. Алик не удивлен, когда на него направляют пистолет. Он все еще улыбается мыслям о хорошем будущем. Не удивлен, что этот кто-то его хороший друг и соратник, Витька. А Витька на взводе, Витька понимает, что он делает херню. — Прости, командир. Но Алик не думает о смерти, не думает о предательстве друга, он думает, что Эльза не простит его за неудавшуюся поездку, ведь условие не выполнено.***
Ему видится детство, отец, рыбалка. Алик чувствует, как холодная вода затекает в его нос, глотку, он начинает кашлять. Плечо пронзает боль, следом грудину. Он резко распахивает глаза. Вокруг темно. Темно и мокро. К горлу подступает ком, но Алик сохраняет самообладание. Старается понять, где он. Кажется, это машина. Откуда здесь вода? Осознание приходит вместе с тошнотой. Витька, выстрелы, «прости, командир». — Не прощу, сука, — произносит, сжав зубы. На минутку он теряет сознание. Эльза, Америка. — Черт, возьми, где Эльза? Глаза уже привыкли в темноте, Алик осторожно поворачивает голову. Видит бледное девичье лицо, обрамленное кудрями. Облегченно выдыхает. Аккуратно трясет девушку. Дотрагивается до ее шеи, ощущая ледяную кожу под пальцами. Его начинает потряхивать. Поворачивает голову Эльзы и издает сдавленный крик. Секунды тянутся медленно, как тогда, в детстве. В носу и горле начинает щипать, а в легких заканчивается воздух. Алик ждет отцовской руки. Алик ждет спасения. Только в этот раз его никто не спасет. Теперь он по-настоящему один. Один на один со стихией, которую панически боится с самого детства. Алик дрожит от злости, холода, боли, душевной и физической. Он старается выбить стекло, но оно не поддается. Еще пара минут и машину затопит полностью. Алик нащупывает дверную ручку и со всех сил толкает ее раз, два, на третий или четвертый толчок она поддается. Стараясь побороть страх глубины, уже не замечая боль, парень с горем пополам выплывает на берег. Ложится на песок. Он слишком устал, замерз. Он ранен тремя выстрелами. Три – на счастье, ведь так? Нет же, убит всего одним, доставшимся совсем не ему. Уже светает. Кое-как Алик встает, сперва смотрит невидящим взглядом на реку, где оставил любимую, затем произносит одними губами: — «Прощай, — глядит на серое небо, — я знаю, ты меня простила».