***
Моему драгоценному незнакомцу. Сегодня, гуляя вдоль железных путей после экзамена, я решил впервые напиться. И пока я глотал пиво, мое горло пекло, казалось даже, что сейчас меня вырвет. А после, правда, стало так легко, так воздушно, словно все в моих руках. Помню, как схватил камень, какие обычно лежат рядом с дорогой, и отбросил его прямо в рельсы, приказывая себе собраться. Ругался так громко, что сторож уже побежал со своим огромным пузом искать меня, но от этого стало лишь веселее, и я впервые за этот месяц искреннее закричал. Воодушевившись этой идеей, мое сердце застучало чуть чаще, мои ноги сами понесли меня к мосту. Ненавижу эти грязные вонючие реки, куда скидывают отходы, но тогда я сам себе казался королем, настоящим тигром. Возвысил свой голос — он пропал. Поднял руки — отвалились. Но из уст продолжал вырываться душераздирающий пьяный вопль. Там не было никого, как мне казалось. И я вдоволь насладился тем одиноким порывом собственной ненависти. Все мои знания улетучились, а тело начало вворачиваться в шипы роз. Только звезды были мне судьей, но они скрылись, не желая ни жалеть меня, ни плакать вместе. На моей ладошке умещались все мои желания и все мои страсти, пока этот маленький городок продолжал кутаться в тишину, вслушиваясь в колыбельную жаркой июльской дремы. Из-за небольшого пригорка я смог увидеть и свой дом — покосившуюся старую многоэтажку, выкрашенную в выцветший розовый. Родители уехали в деревню, желая привезти мне клубники, а я вот так вот позорю их здесь. Но, надеюсь, мой милый друг, они смогут меня простить. Какова цена этим словам? Я пишу их сюда, чтобы высказаться, но разве это не просто панацея моего одиночества? Возможно, во всяком случае, пока я могу это делать, я буду счастлив. Когда все исчезнет, когда я достигну самой высокой точки своего страха, у меня останется этот дневник моей памяти. И я буду любить все, что с ним связано. Только здесь останется тот шелест яблоневых деревьев, что играет на открытых ключицах и шее. Останется и это ночное небо, что я встретил в своем подростковом пьяном угаре под глупым ржавым месяцем. Если бы у меня был выбор, я бы навеки остался среди этой ночной неги, но рассвет, как назло, всегда наступает чуть раньше летом.***
Милому другу. Сегодня я застал своего учителя литературы на поляне около вишневого сада. Он выглядел, словно маленький олененок, и я не мог не подбежать к нему со своей огромной улыбкой и одиноким сердцем. Взгляд этого человека всегда был слишком проницательным и добрым, хоть все за спиной и называли его неудачником. Вероятно, он и сам себя считал именно таким: даже отучившись в столице, не смог вырваться, трусливо вернулся в эту маленькую деревушку и поселился в доме у самого склона, словно отрекаясь от этого общества. Когда я встретил его, он шел в своей легкой одежде к берегу, в его руках, словно маленький снегирь, ютилась книжка. Мои глаза никак не могли оторваться от этого небольшого волшебства, потому что и в сердце напротив я видел это оранжевое солнце. Я тоже был неудачником. «Глупый, разве тебе не нужно сейчас готовиться к экзаменам?» — покачал головой он, словно пытаясь по-отцовски ругать меня. Но я знал: за словами этими нет ничего серьезного, скорее печальное. Учитель вообще всегда выглядел так, как выглядят герои трагедий. Только ни в моей жизни, ни в его не было ничего трагичного. Беззаботное одиночество и облачные мечты, леденящий душу страх остаться навеки забытыми и гнетущее желание окаменеть. Я все равно пошел на берег вместе с ним, начиная резво оглядываться, а после и вовсе бросаясь в воду с небольшого пригорка, пугая старшего до смерти. Там, в утонувшем солнце, мои легкие расцвели, заполняясь цветочным эликсиром и снова даруя мне возможность улыбаться. Время уже подходило к концу, но, казалось, даже у господина Пака вовсе не было дел в такой вот жаркий будний день. И он созерцал, печально глядя на наклонившуюся прямо к воде черемуху, оставляющую на поверхности свои легкие поцелуи. Отчего взрослого заботили эти невесомые касания? Я нашел в этом нечто красивое, но совсем-совсем нежеланное. Мои ноги, словно сделанные из свинца, отяжелели, потащили на дно. И я начал безмолвно тонуть, думая лишь о том, насколько красив бывает закат. Если бы меня затянуло на самое дно, моя душа осталась бы там вальсировать среди водорослей и медуз, но холодные руки вытащили меня, оттягивая на берег. Моему взору открылись даже веснушки на юном лице, но говорить ничего я не стал, лишь улыбнулся, чтобы рассмешить и эту глупую ночь. «Скажите, господин Пак, а что идет после взросления?» — зачем-то спросил тогда я, наблюдая за своим посиневшим отражением в глазах напротив. «Не знаю, ведь я так и не вырос», — нежно улыбнулся он, проводя меня до ближайшей автобусной остановки и исчезая в ночном свете. Если бы тени умели говорить, я бы смог увидеть, как мальчик внутри этого человека вечно плачет. Но таким, как мы, суждено умереть без теней. Звучит немного печально, правда?..***
Драгоценный незнакомец, сегодня я потерял лучшего друга. Все в порядке, но что-то внутри меня ушло вместе с этим человеком. Я даже видел, как своими словами он отгрызает часть моего сердца, как дикий бешеный зверь. И ушел он с такой же манерой, ссылаясь на то, что наш путь подошел к концу, ведь теперь ему пришло время уезжать в другую страну. Могу понять: все когда-нибудь заканчивается. Но теперь я совсем потерялся, сдавая экзамен самым первым и словно не волнуясь за результат, за который волновался еще пару месяцев назад. Даже небо решило подыграть мне в этом рвении стать ничем, зарыдав вместо меня. Ненавижу зонтики, ненавижу прятаться. Я шел сквозь эти капли, скрывая печаль на собственном лице, шел прямо к тому берегу, где почти утонул пару дней назад, чтобы вновь отразиться в встревоженной водной глади. Смогу ли я узнать себя же, но с этой невыносимой печалью на сердце? Я рухнул рядом, прямо под деревом, глядя на его сумасшедшие покачивания. Даже растения не сдаются дикому порыву ветра, так почему же мы все так сильно этого боимся? Ах, отчего же в человеке нет корней, вот бы прирасти хоть к кому-нибудь. «Снова ты», — раздался тогда голос над моей головой. Капли скрылись, осталось тепло. Надо мной возвысился разноцветный зонтик, раскрашивая действительность детскими мелками. И учитель смотрел строго, но все еще не мог ни накричать, ни бросить меня. А я не собирался подниматься, поэтому, потянув за тонкое запястье, повалил старшего рядом с собой. Пестрое чудо выпало из рук, а ветер, словно мелкий воришка, подхватил его, сомкнул в своих объятиях и унес подальше отсюда, прямо в открытое море. Маяк вдали смешно гудел, иногда направляя на нас свой изумрудный луч. Господин Пак не ругался, ничего не говорил, а я и не просил ни о чем разговаривать, так что мы, как два купца, обменялись безмолвием, утопая в нашем общем горе. «Вы теряли близких вам людей?» — прошептал я. «Я давно уже потерял всех, кто был мне дорог. Или они потеряли меня. Кто знает, правда?» — улыбнулся в ответ он. Правда.***
Мой милый друг, отгремел последний в моей жизни звонок. Я еще услышу его, когда буду проходить мимо школы, увижу таких же запуганных птенцов в форме и улыбнусь им. Кем я тогда буду? Какую из сотен версий себя изберу? Я царскосельский весельчак, но и мне показали каторгу, поэтому несмотря на все свои шутки, я так и не решился зайти на свой выпускной, не решился открыть эту дверь, хоть и стоял в красивом наряде. Даже мои родители были там, а я не был. Руки дрожали, а сердце безумно жгло, и мне хотелось причинить себе эту боль, показать себе, что значит забвение, поэтому, надев маску паяца, пошел по пустым коридорам, заглядывая в одинокие классы и прощаясь с ними. Музыка еще доносилась до этих тихих мест, до пыли вокруг меня. И веселые крики моих одноклассников еще были совсем рядом, но не трогали мою душу, не тревожили ее. Вокруг отслаивалась память, и я выгорал, словно свечка. Ходил скелетом бесценным по осколкам своего детства, а страх во мне лишь рос и ширился. За окном не было моего драгоценного солнца, не появилось оно и к ночи, чтобы спрятаться за облаками. Я лежал на парте в кабинете литературы, надеясь, что единственный, с кем я бы мог поговорить, придет сюда хотя бы за журналом. Господин Пак не оформлял свой класс, словно даже здесь боялся оставить хоть частичку себя. Ничего здесь не говорило о существовании этого человека, разве что аромат его сладких духов. Но и тот казался таким призрачным и далеким, словно ушедшие навеки родители. Такое чувство часто появляется, когда ты в последний раз едешь по городу, из которого пора уезжать. Хотел бы я выпрыгнуть навстречу теплым рукам матери и позволить семечкам мудрости прорасти внутри меня. Но я все еще лежал там, вглядываясь в прогнивший потолок. Когда дверь открылась, я наконец снова встретился с ним, неловко улыбаясь и прирастая к парте. Учитель не злился, только сел тихонько рядом и сам себе кивнул, спрашивая: «Неужели тебе так одиноко?» А я не знал, что ответить. Потому что всем одиноко. Потому что одиночество нельзя ни романтизировать, ни оскорблять. А сухими словами я бы здесь не обошелся, поэтому вновь смог предложить лишь свое безмолвие. Удивительно, что тому, что преподносит нам искусство слов, больше нравилось молчать, чем декларировать, как это часто делают в литературе. Дождь за окном постучался, отвлекая нас от поставленного вопроса. Маленькими лапками облака стали биться в стеклянные рамы, словно отделяя наш с ним мир от того шумного и дикого гама в спортивном зале. Мой лучший друг уже к тому времени уехал, оборвав все свои связи, а, как оказалось, остальные особо-то и не хотели быть рядом со мной. Остался лишь этот печальный маленький человек. «Если честно, мне так страшно. Я не знаю, нужно ли мне уезжать, должен ли я остаться. Что я вообще должен делать, чтобы стать счастливым?» — подал голос я, словно зажатый в углу щенок. А он зачем-то с улыбкой ответил: «Не влюбляться в меня». От такого я замер, не зная, как реагировать, даже покраснел, пряча свои пунцовые щеки за смехом. И он смеялся, свято веря в свою ничтожность. Маленькое запертое в себе солнце в теле взрослого. Лишь после он ответил: «Ничего страшного, если ты боишься. Как бы мы ни поступали, все равно будем сожалеть о чем-то, мы ведь люди. Так что если пока что ты не можешь найти в себе силы идти дальше, просто остановись». Мой милый незнакомец, я не знаю, как описать тебе вкус его слов, но, поверь, это было горько, так горько, когда единственный выход — не выбирать. Но в жизни должна быть горечь. Я сожалею, что тогда ничего ему не ответил, сожалею, что просто кивнул и ушел, оставив его снова смотреть на те рисунки дождя на окне. Мне жаль, но после этого я переборол себя, выбросил свою душу, оставил в руках учителя и ушел веселиться. Какой же груз хранит внутри себя этот двадцатипятилетний господин? Способны ли слезы выточить на его щеках нечто красивое? Мне все еще безумно страшно. Но мой последний звонок отгремел.***
Мой единственный друг, как твои дела? Пишу, чтобы рассказать тебе о своей глупости. Вероятно, ты будешь смеяться, но смех все еще лучше плача или жалости, хотя я бы точно пожалел такого дурака. Но ты не жалей, умоляю. В попытках вернуть все на круги своя и сделать вид, что еще не все потеряно и не все кончено, я пригласил всех, с кем общался все это время, на прогулку, и они даже согласились. Мы гуляли так долго, исследуя каждый уголок места, откуда так мечтали вырваться. И ребята рассказывали о том, какие широкие в Сеуле и Пусане улицы, о том, что еду можно купить прямо там, а кофе продается даже в метро. В их воображении рисовался тот образ, что нам обычно показывают на картинках, и их сердца бежали стремглав навстречу высоткам с красными глазками, дорогам в самом небе и ярким фонарикам. Грешным делом я подумал: «Вот ведь сороки». Но и сам лелеял их мечту в своих руках, убаюкивал ее и находил чуть больше изящества в покосившихся домиках и деревьях. Но эта правда так и не сорвалась с моих уст. Я притворщик, поэтому и остался один. Не смог выдать свою душу и за сотни тысяч секунд, поддаваясь неумолимому ходу времени. Теперь, когда экзамены были сданы, а документы поданы, будущее сливалось с настоящим, как зимой море сливается с небом, отражаясь друг в друге. А мое будущее переходило в разряд несовершенного, невозможного. И я понял, каким же был дураком, когда попытался влиться в компанию тех, у кого были мечты. Такой глупый ребенок, не желающий идти детский сад — самому от себя противно. Домой я шел уже в сумерках, но, проходя мимо железной дороги, наткнулся на цветочную поляну, среди которой расположился маленький домик. И я уже знал, кто в нем хозяин, поэтому решил найти в себе силы извиниться за то, что тогда сбежал из класса во время выпускного. Мои мысли хаотично бились вокруг этой улыбки, и я отчего-то не смог пройти мимо. Сорвав парочку лучиков солнца, я почувствовал, как дождь вновь начинает стучать по моим плечам, словно приглашая в теплый дом учителя, чтобы остаться там навсегда. Вероятно, природа тоже может жалеть нас, несмотря на всю свою жестокость, поэтому и господина Пака она щадила, желая защитить от одиночества. Я постучался в его старенькую дверцу, но, не получив никакой ответной реакции, решил заглянуть в открытое окно, встречаясь с уснувшим за столом мужчиной. Его лицо казалось таким сказочным, а желтый вязаный плед на плечах лишь подчеркивал темноту вокруг. Протянул руку к его упавшей на глаза черной пряди — глаза напротив открылись. Учитель забавно подскочил на месте, обнимая себя руками и тяжело вздыхая. Я видел пустой дом сзади и думал о том, что никогда не хотел бы становиться таким же. Не хотел бы бояться так сильно. Но сам старший казался мне каким-то вышедшим из книжки персонажем, ведь он никогда не говорил о себе, только улыбался, кутаясь в свои крылья из туч и довольствуясь дождями как своим последним другом. «Думаешь, можно так просто врываться в чужой дом?.. А если бы… — начал тогда он, опуская растерянный взгляд вниз. — Хотя это все неважно. Подожди немного». В ту секунду я еще не знал, что меня ждет, но уже после я встретил его совсем близко, рядом с собой. Господин был ниже меня, поэтому первым делом я заметил его макушку, а лишь после — заспанное лицо, на щеках точно спелые антоновки, где-то розовые, где-то — белоснежные. И в глазах топленый шоколад, малиновые пухлые губы отличались звездами, ночь утопала в этом человеке полностью и без остатка. Мелкий дождь, казалось, даже не касался его, и я действительно впервые замер, не зная, что мне делать дальше. Находиться рядом с ним было еще хуже, ведь эту тайну разгадать было невозможно. Господин Пак повел меня сквозь ночь, молчаливо рассказывая историю о потерянном в водах корабле. Свет маяка вдали напоминал изумрудного дракона, выбравшегося из пещеры облаков. Во мне что-то сломалось, что-то очень серьезное и важное. И я чувствовал себя таким же испорченным механизмом рядом с этим человеком, способным своими газами объять целый мир. Мужчина шел медленно, наслаждаясь холодной июльской ночью. Август приближался семимильными шагами, буквально врывался, и мы оба могли чувствовать его прохладу на своих плечах. «Когда я был в твоем возрасте, мне не хватило смелости уехать, — прошептал тогда он. — Я убеждал себя, что подожду всего лишь один год, а после поеду покорять вершины. К счастью, не всем суждено добиться именно этого. Не всем суждено даже изменить одну судьбу. Но это не значит, что не нужно пытаться после того, как ты остановился». Даже тогда я знал, что он пытается поддержать своего нерадивого, запутавшегося в себе ученика, но во мне был иной интерес. Я прижимал к себе этот букет, так и не решаясь отдать его в руки учителя, а он сплетал вокруг меня нежное одеяло из сладких, но все еще слишком жестоких слов. Его мягкий голос убаюкивал, поэтому я лишь молча плелся за ним призраком. Хотел бы подарить ему хоть что-то взамен на эту доброту, но в итоге я так и остался стоять посреди дождя из белого золота. А он печально смотрел на Восточное море, словно провожая те корабли, что никогда не возвращались. В ту ночь мне мучительно хотелось плакать в чужих руках.***
Моему прекрасному незнакомцу. Не знаю, что же такое случилось, но мой рассудок точно сбежал от меня, через окно вылетел, пока я мирно спал. Каждую ночь я мечтаю снова встретиться с ним, каждый день жажду наступления темноты. Мои родители не давят на меня, но август уже наступил, мне уже нужно ехать и подавать документы, думать об университете и городе, а я думаю только о нем. Думаю о теплой улыбке, что учитель будет дарить следующим детям, пришедшим за наши оставленные парты, о нежных руках, коими ему мою ладонь не сжать. Эти слова льются, словно невыплаканные слезы Будды, а все не могу остановиться. Мне больно выводить буквы, и я теряю собственный голос, пока в моих мечтах я навеки остаюсь маленьким деревцем около того старенького одинокого дома. Но в этой деревне, даже если мы начнем жить вместе, вероятно, нас обоих окрестят сумасшедшими. Мои родители бы поняли меня, но сейчас я знаю одно: для самого господина Пака девятнадцатилетний мальчишка — ребенок, не способный даже совершить единственный важный в своей жизни выбор. Так горько от мысли, что легче тифозным чадом напиться, чем сделать хоть шаг навстречу. Казалось, если я выйду на улицу после томительных дней нашего бездействия, снова пойдет дождь, такой же теплый и пронзительный. Если бы я мог подарить своему учителю хоть несколько настоящих слов, отдал бы все без остатка. Не хочу называть это чувство влюбленностью, но я так привязался к нему. Наверное, это потому что я глупый: нахожу осколки себя в других и цепляюсь. Это действительно глупо, правда?***
Дорогому другу. Сегодня мой отец после поездки в город сказал мне, глядя на море: «Можно ли стать счастливым?» Но я не знал, что ответить. Кажется, я еще так молод, что никогда не найду ответ ни на один из своих вопросов. Поэтому мои ноги запутались сами по себе, расплавились, словно время, и потекли ручьем золотым к тому одинокому дому. Здесь, на отшибе, он напоминал маленького одинокого котенка, а рядом с ним — прекрасная роза. Стучаться не пришлось, ведь мужчина сидел на скамейке рядом. Я невольно смотрел на его открытые ключицы, двумя лебедями плывущие по молочной коже. Старший улыбнулся мне, закрывая свою книгу и внимательно глядя на мое раскрасневшееся лицо. Но что я мог сказать? Слова так и застряли в горле, сшивая мои уста вместе. Но учитель вовсе не злился, только подвинулся и позволил мне тоже насладиться закатом. Этот двор утопал среди заполненных красками полян. Август был в самом разгаре, и я уже позабыл о том, что некогда у меня были друзья, позабыл о школе и ее маленьких радостях. Потихоньку, совсем незаметно, но я все же смирился со своим страхом исчезнуть из памяти тех людей, ведь они также быстро исчезли из моей собственной. Оставался только этот одинокий человек, сидящий рядом и молчаливо любующейся закатом. Разве мог я мечтать о чем-то большем, раз уж у меня никогда не было мечты? Было безумно страшно, а мое лицо разгоралось все сильнее и сильнее, но я наклонил голову и позволил ей покоиться на чужом плече. Учитель не стал откидывать меня, лишь тяжело вздохнул, подумав, вероятно, что я нуждаюсь в этой отцовской поддержке и защите. Сидеть рядом с ним и вдыхать этот яблочный аромат было в сотни раз интереснее, чем лежать в своей кровати и гнушаться одной лишь мысли о том, что же такое я чувствую. Не знаю, как так вышло, но я бы хотел, чтобы и он был счастлив в этот оранжевый закат. Дождь постучался в наш мир совсем неожиданно, сваливаясь на голову и почему-то принося с собой какое-то блаженное спокойствие. Я хотел называть его «Чимином», но продолжал соблюдать формальности, поэтому смог лишь произнести часть из нее перед тем, как рука старшего сжала мою кисть и потащила бежать босиком по траве. Время остановилось, сваливаясь в клубочек и катясь за нами вниз по склону. Я чувствовал, как тучи тоже начинают мчаться за нами с диким ревом где-то вдали. Но мы бежали сквозь деревья и поляны к берегу, чтобы там попасть прямо изумрудный луч. Ливень обнимал нас, а я продолжал держать чужую руку, чувствуя, что главным фонарем сейчас точно станет мое лицо. И в тот же момент это нелепое ощущение счастья пропало, ведь я понял, как сильно господин Пак хочет исчезнуть. Я видел это в его взгляде, в его действиях. Потихоньку он и сам превращался в дождь из-за своего несчастья, но помочь ему было не в моих силах. И я прошептал: «Можно ли стать счастливым?» А он, грустно улыбаясь, пожал плечами: «Ты точно сможешь». Он все еще был для меня загадкой.***
Мое драгоценное солнце, как ты думаешь, можно ли так быстро полюбить человека, которого совсем не знаешь? Или я люблю его образ, созданный в своей голове? Не могу придумать себе хоть одно оправдание для такого преступления, но совсем скоро должен был начаться семестр. Новая глава моей жизни, очерченная только неизвестным, одиноким и жалким. Жалок был и я, не способный ни на что, и мой учитель, так страстно желающий превратиться в дождь. Родители рассказали, что некогда они знали этого юношу, рано потерявшего родителей и утратившего свою любовь. Как бы это ни было печально, но, думаю, легенда о корабле была именно о последнем. «Мечтательный герой уплыл навеки, оставив после себя лишь то, что так сильно ему мешало жить», — сказал тогда господин Пак, так и не простивший себя за эту боль от расставания. Я бы простил ему все на свете, но не могу присосаться падальщиком к его сердцу. Сегодня, когда все уже решалось, когда даже мои родители начали собирать мои вещи, я решился на самое страшное, что только мог себе вообразить. Шел я уверенно, но сотни сомнений так и пытались выпрыгнуть из моей души, разлететься вдоль морской глади. Черемуха все еще целовала воду, наклоняясь так низко, как только могла, и все еще водомерки носились туда-сюда в своем природном танце. Когда в эти края придет осень, когда летнее тепло окончательно спрячется под опавшими листочками, сможет ли этот маяк все еще озарять эти земли без страха потерять свою память? Мое сердце бешено билось, словно не решаясь сказать правду, и в голове сотни мыслей перебивали друг друга, больно разбиваясь о стенки черепа, словно фарфоровые бомбы. Моя решимость окончилась на пороге, когда мы снова встретились с учителем взглядом. Кажется, именно сейчас я подобрался к разгадке этого человека. Схватив его за руки, я замер, надеясь, что не упаду в обморок от волнения. «Перестаньте думать, что вы ничего не значите из-за того, что кто-то не ценил вас. Потому что для меня вы стали исцелением. Я глупый человек, глупый ребенок, потому что боюсь первой же ситуации, с которой пришлось столкнуться, войдя во взрослую жизнь. Но и вы глупый, потому что растрачиваете себя на доброту и одиночество, а должны заставлять других делать это в отношении себя хотя бы немного!» — кричал я ему в лицо, не позволяя вырваться из моей хватки. Мое горло сжалось в хрипе, когда по его щеке пробежала первая слеза. Что я должен был сделать? Как я должен был поступить? Мне было слишком страшно, чтобы двигаться, а ему было слишком больно, чтобы говорить. И мы оба молчали, разделяя эту боль. Он начал царапать мои руки, пытаясь хоть как-то убежать, но тогда я просто прижал его хрупкое тельце к себе, закрывая глаза и понимая, насколько же мы оба жалкие. «Для вас я всего лишь ребенок, вы не обязаны верить моим словам о любви, но, клянусь, если вы доверитесь мне, я не отпущу вас», — уже спокойнее сказал я, чувствуя, как он дрожит. Я поцеловал лишь единожды, ощущая соленый вкус на чужих губах. Он боялся и дрожал, а я все прижимал его к себе, позволяя своей детской влюбленности выиграть эту битву с совестью и приличием. Тогда-то я понял, что сделал ему лишь больнее своими словами, ранил его, вспоров старые шрамы, поэтому моя хватка обмякла и ослабела, освобождая заложника. Я начал медленный ход назад, глядя на то, как он вытирает слезы со своих бледных щек. Где-то вдали, в океане, началась буря, предвещающая скорый шторм и огромные смерчи над полями. Меня не останавливали, не кричали вслед. Господин Пак только развернулся и убежал, прячась в своем вязаном солнце и скрываясь от мира, где он так и не смог стать ничем, потому что другое ничто хотело помочь ему справиться с печалью. Я ошибся и не могу простить себя за это, поэтому, вернувшись в свой дом, я сразу же начал писать тебе. Пусть этот осколок живет и внутри тебя, чтобы в нужный момент ты, мой единственный друг, смог вставить его в мою разбитую память. Не потеряй его.***
Моему милому другу. День моего отъезда настал. Я боялся его больше всего, но и все чувства словно испарились. Сентябрь, казалось, подкрался совсем незаметно, небрежно, словно тот самый дождь, что всегда был рядом, оберегая своего несчастного призрака. Мои родители не смогли проводить меня до электрички, но я не был одинок. В жаре проводов и железных линий утопало оранжевое солнце. Поезд томился и пыхтел, а я все смотрел, как время бежит куда-то, отсчитывая мою жизнь и не останавливаясь ни на секунду. Меня ждала новая глава, но я не спешил вписываться в нее. Тяжесть чемодана в руке давила, не позволяя окончательно забыться. Проводники бегали вокруг перрона, что-то рассказывали друг другу, говорили о чем-то, а во мне прорастало молчание. Детство догорало вместе с карамельными облаками в небе. Скоро уже должны были начаться сумерки, поэтому я предвкушал, что настоящий я увидит эти деревенские звезды в самый последний раз. Тогда же я и почувствовал этот сладкий яблочный аромат, с силой разворачивая свое тело и встречаясь с теплым карим взглядом. Учитель стоял рядом, совсем близко, но так далеко, в его руках была старенькая книжка с торчащими из нее свежими цветами. «Я буду ждать, — прошептал он, — и если ты сможешь вернуться, сохранив свои чувства, я обязательно доверюсь тебе». Он проводил меня до моего места и остался на перроне до самого отъезда. Дождь вновь забарабанил в окна, поэтому его улыбку я видел уже размыто, но знал, что получил первый ключик к разгадке тайны под именем «Пак Чимин». И когда я стану достаточно смелым, когда мы оба найдем в себе силы не бежать босиком под дождем, а стоять рядом и целовать друг друга, тогда время снова заимеет цену. Тогда я обязательно вернусь.