Расскажи мне о любви

В душной комнате стоит чёткий запах ромашкового масла и секса. Лютик лежит на кровати, что, кстати, оказалась непривычно мягкой для такого рода места — дешевой корчмы, второй этаж которой был обустроен несколькими помещениями для отдыха. Взгляд его томный, смотрящий на Геральта, что устроился рядом, однако не фокусирующийся на нём, а уходящий будто прямо в него, пытающийся рассмотреть не тело, а душу. Тонкие музыкальные пальцы барда рассеянно и медлительно блуждают по массивному телу ведьмака, проходя путь от острой, как меч, скулы до округлого бедра. Лютик в очередной раз совершает путешествие, но теперь останавливается на щеке, чтобы в следующий момент применить немного силы и заставить убийцу чудовищ обратить внимание на себя. — Геральт, — голос барда непривычно тих и, к удивлению ведьмака, медлителен, — а расскажи мне о любви, — поэт еще больше расслабляется, приготавливаясь в кои-то веки услышать от друга на самом деле что-то романтичное, а не просьбу поскорее заткнуться. Но Белый Волк не спешит говорить три заветных слова или рассказывать о своём понимании этого чувства. Нет, ему не хочется обрекать барда на муки, поэтому в ответ холодно молчит, стараясь скрыть это за маской горячих прикосновений к телу. Мозолистая ладонь ведьмака накрывает нежное бедро любовника, медленно продвигаясь выше, к члену, обхватывая его и двигаясь вверх-вниз в плавном темпе. Янтарно-желтые, сейчас слишком широкие глаза пытаются с точностью до мелочей запомнить Лютика, каждую деталь его прекрасного молодого тела, что явно не предназначена ведьмаку. Синие глаза напротив манят к себе, и Геральт просто не может не окунуться в самое чистое и прозрачное озеро в своей жизни. Шершавые губы прикасаются к мягким лютиковым, что на вкус, словно ириски: приторные, отчего не хочется отстраняться. Тогда Геральт осознает, чего хочет трубадур: быть рядом всегда. Он безумно любит Лютика, поэтому и не желает, чтобы тот продолжал путь с ним, грозным, порой агрессивным и резким убийцей, убийцей не только чудовищ. Точно, если он останется, то ведьмак убьет его собой. Дряни, порождённые сопряжением сфер, — первое и главное, почему поэт не может быть с ним. Многие из таких встреч для ведьмака могут быть смертельными: вспомнить, хотя бы, стрыгу. Геральту не хочется, чтобы он переживал каждый раз, когда тот уходит на битву. Еще сам Лютик просто обожает совать свой нос в ведьмачьи разборки, благо, что Геральт всегда спасал его — просто не мог не спасти. Но всегда может произойти что-то, а Геральта рядом не окажется. Другое — сам Ведьмак. Под гнётом профессии он стал таким — холодным. Нет, это не испытание травами и жизнь в Каэр Морхене виноваты, а сам он. Он всегда играл роль хладнокровного убийцы, ведьмака, а не человека. Того, кого обязательно оплюют сельчане и покрестятся при виде него: не дай боже, святая Мелитэле, он заберёт ребёнка. Сама деятельность заставляла быть его таким механическим: убил бестию — получил заслуженную награду — следующая деревня. Он был одиночкой-волком, и Лютик никак не вписывался в его жизненный уклад. Что до любви — он не знал об этом. Где была любовь тогда? Может быть, в принцессах и принцах разных королевств, выдаваемых в брак по расчету? Может, в портовых или пассифлорских шлюхах, уровень которых не влиял на их отношение к тому, кому хочется воспользоваться их услугами? Или, может, игры чародеек, направленные на получение информации о том или ином «объекте» считались ею? В мировоззрении ведьмака просто не было этого слова, максимум, где он мог бы отыскать настоящую любовь, так это в книгах оксенфуртской библиотеки. Там — да, сотни историй, что заканчивались счастливо для обеих сторон. Но это только жалкие странички, написанные, наверное, такими же отчаявшимися Dh’oine*. Лютик — разморённый и уставший. Счастливый. Он еще не заснул: дыхание слишком частое, а веки то и дело лениво раскрываются, оценивая обстановку. Геральту отвратительно. И прекрасно. Его рука покоится на лютиковом плече, что точно Туссентский шёлк — гладкое, без единого изъяна. Не то, что тело ведьмака, больше похожее на шкуру монстра: россыпь уродливых шрамов на каждом сантиметре, отпугивающая случайных зрителей. Но только не барда. И это на самом деле беспокоит Геральта. Почему именно он? Почему такое солнце привязалось к нему, к грозовой туче? Вокруг барда летает куча таких же счастливых звездочек-поэтов и музыкантов, наполненных вдохновением и любовью к жизни, таких же творческих и энергичных. Хотя, кажется, и у Лютика возникал такой вопрос. Конечно, он еще тот болтун, что при желании может подружиться и с полуденницей, но почему Геральт не только не отверг его, но и принял? Постепенно весь сегодняшний день давал о себе знать, поэтому Лютику сейчас хотелось погрузиться в сон, дабы его настроенный на разговоры и дела мозг смог перезарядиться для завтрашнего дня. Что там у них? Путь на Новиград? В крепких объятиях мужчины тепло и уютно, так что юноше не остаётся ничего, как заснуть крепким сном, перед этим вспоминая о «Зимородке» — новиградской корчме, где время от времени собирается творческое общество, подобное ему. Лютик — кот, мягкий и тёплый. Сам ведьмак бы и прикорнул рядом до завтрашнего дня, но он не может и не хочет приносить боль своим обществом парню. Сейчас — последние минуты, когда он может насладиться непередаваемым запахом еловой смолы и сбора полевых трав. Тело рядом — явно не в этом мире, оно блуждает где-то во вселенной своих фантазий, которые как всегда наполнены яркими эпизодами из жизни: пение, приключения, дорога, Геральт. До рассвета еще долго — ведьмак успеет собраться, прежде чем в корчме начнутся разговоры, драки, хождения туда-сюда, которые разбудят барда. Когда Геральт осторожно поднимается с постели, одеваясь в свое привычное обмундирование, и, собираясь собрать свои вещи, понимает, что их, оказывается, очень мало: небольшой мешок с мелочовкой да краснолюдский меч. Это у Лютика, не говоря о нескольких костюмах и лютни, был небольшой мешочек со сбором трав, расческа, даже, мать его, набор масел! Хотя за последнее Геральт благодарил парня: лохань с цитрусовыми или цветочными маслами — чудесное явление. Напоследок Геральту взбрела идея — забрать одно с собой. Так он хоть как-то сохранит Лютика не только в своих воспоминаниях. Вещи собраны. Пора уходить. Геральт теперь уже в последний раз смотрит на любимого, осмеливаясь приблизиться к нему, чтобы поцеловать в тёплый лоб. Поэт же во сне на это действие только вздыхает глубже и засыпает крепче прежнего. Так ведьмак и бросает своего барда на краю постели, конце их вселенной, выходя из тесной комнатушки. В коридоре непривычно холодно. Тихо. Только веленский ветер, дующий откуда-то с болот, нарушает покой, заставляя напрячься. Спускаясь на первый этаж, в сам зал корчмы, ведьмак наступает на скрипящую ступеньку, звук от которой похож скорее на вой какой-то твари. На весь первый этаж — корчмарь, уснувший за стойкой. Геральт осторожно будит его, прокашливаясь. Якоб, старый корчмарь с огромной бородавкой на носу, лениво поднимается со стула, разминая мышцы шеи. — Сударь ведьмак? — Устало интересуется он. Геральт в ответ коротко кивает, желтыми глазами опаляя Якоба. Молча протягивает тому кроны за ночь и говорит, что бард уйдет позже. Мужчина в ответ осторожно кивает, прощаясь с Геральтом. — Удачи на пути, сударь ведьмак. — Бывай, — более резкой, чем обычно, интонацией разносится по помещению. Ни одного созвездия сквозь сгущающиеся тучи рассмотреть нельзя — дождь будет где-то через полчаса. Плотва пырфает, когда Геральт отвязывает ее. — Ну… Теперь мы только вдвоём, — многозначительно говорит лошади, будто та всё понимает. Уже через минуту Плотва несётся по грязной веленской дороге. Куда — неизвестно. *** Он просыпается от холода. Первое, на что обращает внимание — пустая половина кровати. Пытается сообразить, какое сейчас время суток, но мешкается: за окном ливень бьет слезами женщин, чьи мужчины пали на войне против Нильфгаарда. Лютик поднимается с постели, накидывая на себя одеяло, и подходит к окошку. Вид явно оставляет желать лучшего: какая-то крестьянка выливает отходы на улицу, почти рядом со входом в корчму. Отвратительно. Волнует же Лютика не она, а Плотва, которой не наблюдалось среди других жеребцов. «Уехал?» — с опаской закралась мысль в разум парня. Всё еще не желая верить в произошедшее, он быстро оделся в бледно-желтый костюм и мигом спустился на первый этаж. — Якоб, здравствуй, — обратился он к корчмарю, наливающему какую-то второсортную бодягу краснолюду, — ты Геральта не видел? — Милсдарь Лютик, — не отвлекаясь от дела произнес корчмарь, — он вчера глубокой ночью уехал, больно серьёзный был, хотя, — хмыкнул он, — куда ведьмаку еще серьезнее? — перевёл взгляд на юношу, — сказал только, что Вы позже уйдете. — Да, да. — некогда всегда находящийся в приподнятом настроении выдавил поникший Лютик, — спасибо, Якоб. Мужчина едва заметно кивнул. Снова поднявшись в их комнату, точнее, теперь ничью, юноша без каких-либо эмоций плюхнулся на кровать, всё ещё сохраняющую геральтов запах. Лютик прильнул к мягкой подушке, глубоко вдохнув ее аромат, аромат мужественности, мускуса, каких-то лесных орехов. Геральт. Чёрт. Мысли путались, не собираясь складываться в одну прямую линию, с которой можно было бы начать раздумья. Это я виноват? Или Геральт решил, что дело в нём? Нет, святая Мелитэле, дело в нас! «Лютик, господи, ты только подумай! Кто ты для ведьмака? Ты как одуванчик в мясном бульоне, блять» — думал он про себя. Ведь на самом деле, Лютик совершенно не подходил Геральту, как и Геральт Лютику. Кто они? Молодой бард, известный на Севере своими незамысловатыми песнями и авантюрными историями, и ведьмак, сын Каэр Морхена, взращённый такими же бесчувственными ведьмаками, которые не способны чувствовать чужие эмоции? Нет. Нет. Геральт — не бесчувственное творение, созданное ангтигуманными мутациями, а самый настоящий человек. В эмоциональном плане, конечно. Он сделал так, потому что любит Лютика и не желает ему зла. Но Геральт, какое же ты зло? Уйдя, он выбрал явно большее. Ушел, оставив парня одного в этом мертвецки холодном мире, несмотря на то, что Лютик — само солнце. Какой смысл обогревать планету, если на ней не осталось живых существ? Ещё каких-то несколько часов назад его прижимал к себе ведьмак. Сейчас — пустота. По телу проходит заметная дрожь. «Он поступил так ради меня» — врезается понимание произошедшего. Зачем вообще тогда дал надежду? Он мог выгнать его еще тогда, в трактире. Да в любой дороге. Но произошло это сейчас, когда Лютик уже успел попасть в несколько передряг. Наверное, действительно показал, что с ведьмаком он не может идти дальше. А может, и не было никакой любви? Подумаешь, переспали один раз. Да и вообще, что такое любовь? Лютик, кажется, знал о ней одновременно всё и ничего. Он видел любовь везде: в каждом живом существе, будь это арахноморф, защищавший свое потомство, которого по заказу убил Геральт, или простой человек, да хоть Якоб, жена которого постоянно бранит, но любит. Это чувство жило во всех, пусть и не всегда показывалось, пусть иногда скрывалось в тени кровопролитных войн, лживых речей и неблаговидных поступков. Но любовь — это любовь. И та искра, что проскочила между понурым ведьмаком, сидящим где-то в отдаленном углу корчмы, и вечно веселым бардом, сочиняющим лёгкие, неглубокие песни, была именно ею. Многим казалось, что это чувство для Лютика — всего лишь игра. Да и сам он иногда думал так, ибо не мог найти того самого, с кем бы провёл остаток жизни. Поэтому каждый раз, когда он убегал от новой любовницы или любовника, юноша всё больше разочаровывался, убеждаясь в своих мыслях. Сейчас же гнетущее ощущение только увеличивалось в геометрической прогрессии, заставляя Лютика перебирать воспоминания о Геральте и надеяться, что, всё-таки, предназначение еще покажет себя, ведь каждое прощание — есть новая встреча. Змей Уроборос еще не вонзил зубы в свой хвост.