Офисный РоманЧик

      — Никит, у тебя найдется пара минут для приватной беседы? — в кабинет заглянул Юрий Петрович Ворошилов — немолодой мужчина, прилично за пятьдесят, невысокий, плотный, в отличной физической форме, в дорогом кашемировом джемпере неожиданного мятного оттенка и элегантного кроя брюках модного цвета баклажан. Холеный, моложавый, откровенно не вписывающийся своим видом в строгий офисный дресс-код. А ему это и не нужно… На заслуженном отдыхе.       — Да, конечно, — с готовностью отозвался Никита Сергеевич Зубатов, генеральный директор и владелец тридцати процентов акций крупнейшей мебельной компании в области, едва ли не градообразующего предприятия, с собственным, постоянно расширяющимся производством, работающим преимущественно на Россию и страны ближнего зарубежья.       Статный мужчина, едва перешагнувший порог тридцатипятилетия, своего рода финансовый гений, сделавший головокружительную карьеру от менеджера по продажам до первого лица предприятия. Сам. Без связей и чьей-либо поддержки. Потому что гений. Не настолько прост во внешности, чтобы считаться красивым, но обладающий потрясающим по внутренней силе волевым характером, заставляющим к нему присмотреться и отметить несомненную привлекательность.       Стильная короткая стрижка, невнятный русый оттенок волос, который компенсировался выразительными серыми глазами-сканерами, умеющими без слов ясно доносить до подчиненных свою мысль. Остроскулое, резкое чертами лицо, прямой нос с тонкими благородными ноздрями, впалые щеки, узкая линия аристократических губ, упрямый, чуть выдающийся вперед подбородок. Высокий, сухожилый, напряженный в каждом движении, натянутый, как тетива на луке, и стремительный в принимаемых решениях, как стрела, выпущенная из него.       По правде говоря, пары свободных минут у Зубатова не было — он жил в бесконечном авральном режиме, когда того и гляди всё выйдет из-под контроля. И только благодаря его нечеловеческим усилиям компания работала в мирном ритме, продолжая стабильно расширяться, несмотря на бахнувший кризис.       И кто бы знал, чего это стоило Никите Сергеевичу — под нож пошла личная жизнь, а здоровье балансировало на грани между «не очень» и «что-то мне совсем хреново». Зубатова мучили гастрит, бессонница, частые головные боли, а временами он впадал в затяжные депрессивные состояния с агрессивными приступами панических атак. Но признаваться в своих слабостях — не в его правилах: от него зависели своим благополучием тысячи подчиненных, а главное — в него поверили и ему доверились. Поэтому Никита Сергеевич продолжал семимильными шагами и дальше двигаться к инсульту, игнорируя позывные сигналы SOS собственного организма.       Но в беседе Юрию Петровичу отказать Зубатов не мог, потому что именно он, создатель звучного мебельного бренда «Зевс», тринадцать лет назад приметил толкового парнишку в отделе продаж и методично провел его через все ступеньки карьерного роста к вершине. Провел, передал корону и скипетр, поделился властью, богатством и спокойно отошел в сторону — наслаждаться благами обеспеченной старости (читай, окруженный роскошью) в кругу семьи — детей и внуков, которым гарантировал шикарную жизнь на несколько поколений вперед.       Почему не отдал трон сыну? О нет, тот разорит компанию подчистую, а Никита удержит и преумножит ее активы. Родные и так не в обиде: Юрий Петрович владел семьюдесятью процентами акций, имел недвижимость в Италии и во Франции, периодически входил в списки богатейших людей страны и считался знатоком живописи.       — Никитушка, — Юрий Петрович опустился, крякнув, в кресло с кожаной обивкой линии «Афродита» напротив Зубатова. Притворно тяжело выдохнул, хотя старческая немощь — не про него, но владельцу «Зевса» нравилось играть в пенсионера. — У меня к тебе будет одна просьба…       — Конечно, — отозвался Никита Сергеевич, убирая вибрирующий входящими звонками телефон в ящик массивного стола из красного дерева с мраморной столешницей из коллекции «Византия».       — Знаю, ты не любишь «блатных»… Да я и сам против политики трудоустройства по знакомству, но… Тут дело деликатное. У меня был когда-то хороший товарищ, друг — служили вместе, на заводе работали в одной связке. Потом лихие девяностые — пути-дорожки разошлись. Он переехал в столицу и там бизнесы крутил. Связь поддерживали, но сам понимаешь, как бывает… Долгое время я вообще про него ничего не слышал, а тут узнал, что не стало его. Погиб вместе с женой — автокатастрофа. А сынишка его в родной город вернулся. Совсем один остался. В засранной однушке живет. Еле концы с концами сводит. Товарищ мой, оказывается, в полной жопе был, на оборотах крутился, в кредитах по уши… Впрочем, как многие у нас сейчас. И когда погиб, всё его имущество, все бизнес-активы за долги ушли, — рассказывал неспешно Юрий Петрович. — Так вот… Парня жалко. Он даже доучиться толком не смог — денег больше не было платить за «вышку». Я как узнал — сразу вытащил его на встречу. Мальчишка умненький, учился на финансах и менеджменте на «отлично», на красный диплом шел. Университет с репутацией, готовит серьезных специалистов европейского профиля, и за красивые глаза и папенькины денежки высшие баллы там не получишь. Предлагал ему помощь — гордый, отказался. Единственное, на что уговорил, пристроить на работу к нам. Ты подумай, что ему можно предложить, побеседуй с парнем.       — Хм… — Никита Сергеевич поджал губы, старательно скрывая недовольство. Вакансий пока не имелось, нигде — наоборот: сейчас, в кризисный период, ужимались по всем фронтам, чтобы ни в коем случае не сбавить производственные обороты. Пришлось даже офисный планктон подсократить. Но что делать? Мастеровые в их деле всегда в цене, а вот «белые воротнички» — не очень.       — Уважь старика, а? — Юрий Петрович мягко улыбнулся, но Зубатов знал, что это не просьба — требование, которое не обсуждается. Главный практически не лез в стратегию руководства своего протеже, изредка консультировал, и то если Никита сам обратится, но если уж появлялся в офисе лично… Значит, это важно. Сантименты и чужие трагедии Зубатова не трогали, а вот долг перед Ворошиловым обязывал. — Понимаешь, тебе, может, сейчас не понять, а в моем возрасте… Всё чаще думаешь о долгах, которые нужно возвращать. Друг мой погибший из тех, с кем в разведку пойти не страшно. И выручал меня по жизни, не раз выручал.       — Хорошо, — кивнул Никита Сергеевич. — Что-нибудь придумаю.       — Только не гони его в отдел кадров — сам побеседуй. У тебя глаз наметанный — дай уж такую работу, чтобы не отгорело у парня через пару месяцев, — Юрий Петрович внимательно смотрел на своего протеже.       — Договорились. Вы Ирочке оставьте его контакты — она назначит время для собеседования, — произнес Зубатов, внутренне опять поморщившись. Владелец компании требовал не просто дать работу, а найти место с перспективой роста. Но с другой стороны, выхода нет — что-то придется придумать. Может, парень этот действительно умненький и перспективный. Тогда хорошо. Ну, а если нет… Засунет его в какой-нибудь отдел в чистенький офис на хороший оклад — и бог с ним. Миссия выполнена. — Как зовут его? — уточнил напоследок.       — Рома. Соловьев, — ответил Юрий Петрович, поднимаясь с кресла. — И еще… В пятницу Маруся званый ужин устраивает. Появись, ладно?       — Обязательно, — кивнул Никита Сергеевич, про себя порадовавшись возможности расслабиться в семейном кругу Юрия Петровича. Его жена, Мария Андреевна, отменно готовила, не доверяя сей процесс пришлым поварам, и званый ужин — это громкое название уютных посиделок во дворе загородного особняка необъятного семейства Ворошиловых за огромным столом.       Главное, что нравилось Зубатову в этих сборищах, его никто не донимал разговорами о неблагоустроенной личной жизни. Он, конечно, понимал мать, болезненно перенесшую его некрасивый и долгий развод с Марьяной и все еще живущую в надежде, что встретится та самая, единственная, которая осчастливит ее сына, но…       Лично Зубатов в это слабо верил. Марьяна уничтожила в нем малейшее желание обзаводиться семьей, и в любовь, ниспосланную провидением, он больше не верил. Была одна такая, со школьной скамьи и до гроба… Только вот прогнила насквозь быстро, стоило Никите оказаться в числе статусных мужчин. Марьяна, не проработав ни дня, не особенно стремясь подарить мужу наследников или наследниц, почуяв запах больших денег, а вслед за этим обретя чувство вседозволенности, жила в свое удовольствие. Да так, что слухи о ее похождениях докатились и до вечно пропадающего на работе Зубатова. Хоть бы поаккуратнее была, курва.       Но Марьяна вины за собой не чувствовала — на жесткое мужнино: «Пошла вон, сука!» закатила отменный скандал, обвинив его в невнимательности и импотенции, и пообещала без штанов оставить. Мол, ей причитается за лучшие, потраченные на него годы. Никита тогда прифигел от наглости, подивившись переменам, произошедшим в девушке, которую когда-то боготворил. И куда делась? Вытолкал взашей, вдогонку выкинул ее вещи, считая, что правда на его стороне. Хер ей, а не отступные.       Но бывшая жена не собиралась сдаваться. Как выяснилось, грозила она неспроста — урвала себе в любовники бойкого адвоката-дельца, который ее и подбил на затяжную судебную войну с Зубатовым с целью отжать у него половину имущества и накоплений на банковском счете. Когда женились, про брачный договор и речи не шло — любовь же. Да и Никита был никем, мальчиком без связей и радужных перспектив. Он даже не думал как-то себя перестраховать в этом плане — действительно верил, что нашел свою половину. Судебные разборки напоминали театр абсурда. И если честно, Никита готов был сдаться — просто хотел выкинуть Марьяну из своей жизни. Она ему все нервы вымотала, морально изничтожила.       Ворошилов вмешался, да так вмешался, что любовник-адвокат вдруг резко слился в неизвестном направлении, а сама Марьяна ползала перед Никитой на коленях в слезах-соплях, умоляя простить. Бес, мол, попутал, всё одна и одна, ты вечно занят — вот я и поддалась на провокацию. Уговаривала не рубить сплеча, сходить к семейному психологу — все же десять лет в супружестве. Обещала стать примерной женой, родить выводок детишек и пироги с фуа-гра каждый вечер готовить.       Это добило Зубатова. Он с иезуитским презрением, как отработавшей свое дорогой шлюхе, купил бывшей жене хорошую квартиру в престижном районе, открыл счет с весомой суммой и заставил с инквизиторским равнодушием подписать бумагу, из которой следовало, что Марьяна не имеет права приближаться к нему на расстояние пяти километров. И сухо пообещал закопать, если хоть раз увидит ее подправленное пластическими хирургами личико. Сказал таким тоном, что бывшая женушка ему сразу поверила. И исчезла.       А вместе с ней и вся личная жизнь Никиты.       Ворошилов советовал ему отвлечься: гульнуть как следует, выдохнуть и забыть. Начать с нуля. Мол, время пройдет, неудачный брак забудется. Не все бабы — дурные и беспринципные. Никита еще молод, вся жизнь — впереди. Но что-то сломала Марьяна в нем, что-то важное и бесценное сожгла — Зубатов сердцем очерствел.       Юрий Петрович без лишних разговоров увидел эту оборванную в нем струну и не приставал с поучениями и советами. Бесполезно потому что. А мама все еще верила.       Оно бы, может, со временем и правда отболело, переварилось, усвоилось и осталось в памяти и сердце печальным, но все же жизненным опытом. Но тут нарисовалась иная проблема.       Зубатов потерял всякий сексуальный интерес к забавам интимного характера. Его либидо словно погрузилось в затяжной летаргический сон. Загулять не вышло — после трех неудачных попыток, среди которых была даже нелепая потуга проверить свою ориентацию, Никита прошелся по врачам. Но никаких отклонений физического характера лекари не обнаружили: новообретенная асексуальность являлась психологической проблемой.       Выкроил Никита время для часовых бесед на кушетке с опытным психотерапевтом — по мужскому самолюбию несильно, но ударила мысль о собственной несостоятельности. В доверительных беседах выяснилось, что текущее печальное положение дел — это не следствия развода. Охлаждение к этой стороне жизни, из-за которой люди порой войны развязывали, началось в тот момент, когда Зубатов двинулся вперед по карьерной лестнице. Оказывается, не умел он расставлять приоритеты и соблюдать баланс. Работа отняла у него Желание Жить. Так вещал мозгоправ, долго распыляясь о том, что Никите необходимо в корне изменить свою жизнь, пересмотреть график работы и отношение к ней.       Зубатов на какой-то вечер проникся… Пролистав в голове страницы прошлого, нашел в себе силы простить Марьяну. Наверное, ее можно понять: не мед жить хоть и в золоте и шелках, но с абсолютно не заинтересованным в тебе, как женщине, мужем. Конечно, ей стоило поступить иначе — не гулять налево и направо, а поговорить с ним. Возможно, быть бы Никите до сих пор женатым.       Но озарения хватило ненадолго. Зубатов, чей рациональный мозг финансиста привык просчитывать возможную выгоду и потери наперед, взвесил «за» и «против», и вдруг понял, что, по большому счету, отсутствие секса ему вовсе не мешает. Скорее, наоборот. Романы на ночь его не волновали — слишком брезглив, чтобы путаться с любой первой встречной девкой. Это в нем и до появления проблемы было: Марьяна стала его первой девушкой и после трех лет ухаживаний — женой. Никиту в принципе коробило от идеи «лишь бы потрахаться». Если и искать, то супружницу.       Но вот если подумать: какая девица сейчас, при статусе и богатстве Зубатова, реально купится на его золотые мозги, интересную внешность и спокойный сдержанный характер негулящего по сути мужика? Прямо вот влюбится, увидев в нем Мужчину Своей Мечты! Нет, конечно, разглядит, еще как разглядит! И костьми ляжет, чтобы захомутать первого в списке выгодных женихов города. И круг светских львиц, с коими приходилось общаться Никите, это только убедительно подтверждал.       Не притворяться же нищим грузчиком, чтобы найти искреннюю девушку… Да и где искать? Как в мелодраме, поехать в деревню, за женушкой, взращенной на молоке и картошке? Бред.       Избалованные дочки богатых родителей — тоже мимо. Как вариант, брак по расчету, партнерский деловой альянс. Но это не к спеху — ему тридцать пять, можно повременить пока. Лет до сорока. Или… Вообще не думать об этом.       Может быть, Никита просто стал тем, кем ему и предписано быть природой — одиночкой. Без навязчивых претензий общества, живущего по тысячелетиями выработанной схеме, требующей размножаться. Ну вот так бывает — он исключение.       А то, что отсутствие сексуального влечения к кому-либо потянуло за собой и утрату интереса к отдыху и развлечениям… Но ведь самому Зубатову это не мешало жить. Его не тянуло на тусовки, особого интереса к общественной жизни города он и раньше не испытывал, тяга к путешествиям заменялась бесконечными командировками, театром, кино и концертами не увлекался, а простыми домашними радостями мог и сам в воскресенье насладиться: поспать до обеда, поваляться перед телевизором, заказав на дом ресторанную еду. Хозяйство, как полагается, лежало на плечах ответственной и порядочной домработницы Зои Михайловны.       Никита жил работой и на работе. Здесь был в полной мере задействован орган, доставляющий ему удовольствие своим наличием и размером — мозг.       Окружающие люди, в том числе и Юрий Петрович, считали, что так нельзя. «Негоже хоронить себя на предприятии и не за тем я тебя продвигал по карьерной лестнице, чтобы ты на ней и помер», — говорил Ворошилов. Но Никита, игнорируя призывы организма, который в последнее время давал сбои, забивая его тревожные позывные таблетками, считал свою жизненную позицию верной. Возможно, повторимся, он просто одиночка и не создан для семьи. Возможно, одарив его гениальным мозгом, бог не додал другого…       Но ведь Зубатов не роптал!       Его действительно всё устраивало.       Никита встряхнулся… Разгар рабочего дня — не время рассуждать о смысле бытия. Чего его вдруг повело? Выжидающе-укоризненный взгляд Петровича напомнил о главном?       Кстати, о главном! Надо по-быстрому разобраться с просьбой Ворошилова, пристроить куда-нибудь парнишку и забыть о нем. Дел невпроворот, чтобы отвлекаться на лирику.       Зубатов полез в ящик рабочего стола за таблетками от головной боли, наткнулся на изошедший на говно мобильный телефон, чертыхнулся и через минуту погрузился в дурдом под названием: «Какого хрена энергетики влепили нам двухмиллионный штраф за перерасход электричества?» ***       — Никита Сергеевич, к вам Роман Соловьев пришел. На собеседование, — сообщила Ирочка по телефону внутренней связи.       — Соловьев? Какой еще Соловьев? — переспросил Зубатов, выдернутый звонком из разборок с отделом технической безопасности. Огребут по полной, бездельники. Из-за их безалаберности и русского «авось», которое гендир никакими штрафами выбить не мог из системщиков, встала пятая линия! Всё ж компьютеризированное, всё! Как можно было допустить перегрев оборудования? На перекур, бляха муха, вышли… Как вообще при таком бардаке можно думать о генеральной стратегии развития предприятия, когда каждые пять минут приходится лично вмешиваться в работу цехов?       — Роман Соловьев, — с нажимом напомнила секретарша. — Тот самый. От Юрия Петровича.       — Бля… — вздохнул Никита. Его еще не хватало. Через час планерка с главными технарями производства, и сидеть им всем тут до ночи — поломку устранять. От перегрева «умная» техника сама себя заблокировала во избежание крупной аварии. Теперь необходимо связаться с немцами, у которых покупали оборудование, дождаться инструкций… Потеря ценного времени. А еще отчеты по бухгалтерии надо просмотреть и хвосты накрутить отделу маркетинга: продажи падают — значит, менеджеры херовенько работают! Да много чего еще надо сделать. — Пусть войдет, — тем не менее, распорядился Зубатов.       — Никита Сергеевич, мне тут еще кое-что вам сказать нужно… — начала было Ирочка.       — Потом, — отрубил гендир.       — Но! — возмущенное.       — Потом, я сказал, — рыкнул Зубатов.       Ира, в принципе, была неплохим секретарем, получше тех, что до нее пестрой чередой прошли через секретарское кресло демократичной линии «Гермес», но все равно бестолковой. Никита уже смирился с тем, что грамотный личный помощник — это быль минувших лет. Эта хотя бы с делопроизводством справляется, ответственная, необидчивая — в пылу Зубатов мог приложить емким словцом (с мужиками на производстве и не такому научишься, они другой речи, кроме экспрессивно-выразительной лексики, не воспринимают). И кофе терпимый варит. Но тайм-менеджментом не владеет: то слишком маленькие зазоры между встречами оставляет, то всех без разбору на прием пропускает, то… В общем, Зубатову каждый вечер приходилось самому контролировать график будущего дня, имея в виду постоянные форс-мажорные ситуации крупных и мелких размахов.       Почему-то их было много, и решение каждой падало на его плечи. А выпусти из-под контроля… И всё катилось в тартарары. На секунду прикрой глаза и брось: «Этот вопрос в вашей компетенции. Вы что, не можете решить его без моей резолюции?», и тут же начиналась самодеятельность с разборками на внутреннем уровне, хитроумными играми по подсиживанию — чем угодно, что могло сработать на пользу отдельного взятого индивида, который вдруг получил вольную от гендира.       К сожалению, стоило признать, искренне болеющих за дело людей мало. Кому можно довериться без проверок. Нет, оно понятно, что каждый за свое благо радеет, но блин… Неужели сиюсекундное «урвать» дороже стабильной работы и зарплаты с хорошими премиальными, надо сказать? Издержки менталитета или реалий времени, когда в светлое «завтра» не очень верится?       Черт его знает. Но факт оставался фактом — вникать приходилось во все мелочи.       Вырвал Никиту Сергеевича из потока раздражения осторожный скрип — дверь приоткрылась, и в кабинет бесшумно проскользнул соискатель на теплое местечко.       Никита воззрился на обувь вошедшего — он всегда начинал знакомство с человеком с подробного изучения деталей его одежды. Сразу можно сделать кое-какие выводы. Конечно, первоначальные — Зубатов никогда не делал ставку на внешний вид в полном раскрытии характера личности, но получал некие подсказки: семейное и финансовое положение, аккуратность, отношение к себе — самовлюбленность или пренебрежение, наличие вкуса, желание самовыразиться или наоборот спрятаться через гардероб.       Начищенные модельные туфли, недешевые, но не раз ремонтированные — Никита зорко заметил профилактику на носах. Темные классические брюки, по фигуре — не позаимствованные на собеседование, белая отутюженная рубашка и не аляповатый, строгий галстук явно хорошей марки. Юрий Петрович говорил, что парень находится в бедственном положении… Значит, остатки былой роскоши, но в отличном состоянии. Аккуратен и бережлив — это плюс.       Никаких говорящих аксессуаров, вроде часов, браслетов или колец. Без пиджака — но оно и понятно: жара стоит — допустимое отклонение от дресс-кода. Все вещи хорошо сидят, подчеркивая ладную стройную фигуру, но без перекосов в излишнюю демонстративность подтянутого тела с… хм… длинными, ровными ногами — свои достоинства знает, но не бравирует ими. Значит, соображает, что пришел на работу устраиваться, а не себя показать во всей красе. Покажется смешным, но многие этого не понимают. Подбором персонала занимался отдел кадров, но на ведущие должности Зубатов беседовал с людьми, естественно, лично: так вот, порой вроде взрослые, серьезные мужчины на встречи приходили явно не совсем адекватно понимая, что есть деловой сдержанный стиль. Производственники — вообще отдельная песня, но их простить можно: по предприятию в костюме не побегаешь.       Зубатов заострил внимание на руках парня — тонкие кисти, узкие ладони, длинные пальцы с коротко стриженными, отполированными ногтями, без заусенцев. Как у пианиста. Следит за собой, и с тяжелой грубой работой эти руки точно не знакомы. Нищенствует, по словам Ворошилова, но грузчиком или разнорабочим на стройку работать не побежал. Слишком любит себя или нашлись другие варианты подработок? На что-то же он живет… Любопытно.       Никита наконец поднял голову, чтобы отсканировать лицо соискателя на предмет общего впечатления, и…       Эмм… Он… То есть… Надо же…       А это парень?       У каждого свое восприятие красоты, но есть некие расхожие каноны, которые хоть и меняются с течением времени, но все равно позволяют уверенно сказать: этот человек красив без скидок на субъективное восприятие. Даже если это и не ваш типаж.       Роман Соловьев был бы невероятно красивым… Уродись он девушкой. Именно эта мысль проскочила в зависшем на паузе мозге Зубатова, который вдруг потерял счет времени, разглядывая парнишку.       Узкое лицо с правильными чертами, чистая кожа нежного молочного оттенка без намека на щетину. Светлые волосы того идеального жемчужно-пепельного оттенка с легким блеском, которого с трудом могут добиться стилисты в дорогущих салонах красоты. Стрижка — невнятная: рваные пряди с удлиненными передними, заложенные за небольшие, с аккуратными розовыми мочками уши. Создавалось впечатление, что не так давно было нечто креативное на голове, но без возможности посетить приличного мастера волосы отросли и превратились в творческий беспорядок. Но Роману безумно шло — смотрелось органично. Хотя, подумалось зависшему в астрале Никите, ему бы все пошло — даже лысина. Такой тип лица.       Гладкий лоб, прямой нос, острый подбородок, высокие скулы. Провокационные своей полнотой и симметричной формой губы, которым позавидовали бы многие и многие красотки. Да, Никита мог навскидку десять девиц из своего круга общения назвать, которые убили бы парня из зависти за это природное, натуральное богатство. Таким губам достаточно приоткрыться и на выдохе капризно произнести: «Хочу», и будь они в наличии у девы — новый айфон, дорогая машина и квартира обеспечены. Но Роман их поджимал, видимо, не очень осознавая или не принимая доставшуюся красоту.       В общем, этого уже хватило бы с перебором, чтобы неосознанно любоваться лицом парня как шедевром, над которым матушка-природа потрудилась от души, с любовью и фантазией, но были еще глаза… Насыщенно-синие, но при этом будто прозрачные, как незамутненные примесями сапфиры в обрамлении… ох, и это финиш! В обрамлении невозможно густых темных ресниц, беспардонно длинных и загнутых кверху. Поводов для убийства добавилось: бедным девицам приходится каждый раз терпеть часовые процедуры наращивания и коррекции ресниц, чтобы блистать подобными опахалами. А тут свое.       Зубатов попытался сосредоточиться и отстраненно глянуть на Соловьева. В целом картинка получалась сногсшибательная: ростом чуть выше среднего, стройный, как корабельная сосна, с горделивой осанкой, пропорционально сложенный, с изумительной красоты лицом. Ему бы на подиуме пропагандировать идеалы андрогинно-унисексовой красоты, столь любимой некоторыми ведущими Домами моды, а не в офисе мебельной фабрики отираться.       Но что-то было в выражении лица парня, что не позволило Никите Сергеевичу отнести Романа к разнеженным вниманием инженю. Твердый, уверенный взгляд, не заискивающий. Ощущение самодостаточности, сквозившей в позе, и некоего пренебрежения, игнорирования собственной внешности. Досадный, не нужный ему бонус. Возможно, мешающий, что понятно: воспринимать всерьез парня с такими ресницами трудно. Но придется.       — Присаживайтесь, — наконец произнес Зубатов, небрежным жестом указывая не на роскошное кресло для гостей высокого ранга, а на офисный стул повышенной комфортабельности из той же демократичной линии «Гермес».       — Спасибо, — коротко отозвался Соловьев, занимая место напротив гендира, и от звука его голоса Никита Сергеевич еще раз пристально оглядел парня. Глубокий, низкий, с хрипотцой, никак не вяжущийся с утонченным лицом. Занятно.       — Рассказывайте, — коротко бросил Зубатов, предлагая выступить соло. Обычно это смущало, вводя в растерянность. Требовались пояснения, о чем именно.       — Мне нечем похвастать, — неожиданно ответил Соловьев, глядя открытым, прямым взором на гендира. Никита Сергеевич хмыкнул — а как же набить себе цену? — Неоконченная вышка, стаж работы — нулевой, если не считать сомнительного опыта работы продавцом в салоне сотовой связи.       — И кем же вы себя видите в стенах нашего офиса с такой невразумительной характеристикой? — подначил Зубатов.       — Никем, — пожал плечами парень. — Я обещал Юрию Петровичу прийти на собеседование — пришел. Я ценю его внимание, но никому и ничем обязанным быть не хочу. Так что… Извините за то, что вам пришлось отвлечься на меня. Надеюсь, несильно помешал, — дернув подбородком, закончил Роман и встал. — Еще раз извините.       — Стоять! — звучно скомандовал Зубатов, отчего-то разозлившись. — Ну-ка сел на место!       — Не уверен, что вы имеете право разговаривать со мной в таком тоне, — с достоинством проговорил Соловьев, гневно полыхнув синими глазищами. И направился к выходу.       «Нет, ну надо же, какой говнюк упрямый, — удивленно подумал Зубатов. — Ему, блять, работу хотят предложить на предприятии, куда люди в очередь выстраиваются в отдел кадров, а он носом воротит… Юрию Петровичу обязанным быть не хочет, сука!» — гендир кипел.       — Вернулся и сел на место, — процедил Никита Сергеевич. Не хватало еще с Ворошиловым разборок из-за того, что отпустил парня, не найдя с ним общий язык.       Соловьев помедлил, обернулся. И вдруг разразился эмоциональной тирадой:       — Ну зачем, а? Зачем? Я же знаю, что вы во мне даже человека не увидите — кукла расписная, навязываемый владельцем мальчик, без образования, опыта работы, никто и звать никак, которого куда-то надо пристроить, желательно так, чтобы под ногами не путался. Думаете, я не понимаю, что происходит? И как это выглядит со стороны? И что я могу час распинаться, рассказывая о том, что не тупой и учился на «отлично» сам, что на финансы подался не просто так, не потому, что модно, а потому что мне это интересно? Я с первого курса стажировался в крупных компаниях, мальчиком на побегушках, лишь бы на практике понять, как применяются в работе финансовый и инвестиционный анализы, для чего нужен риск-менеджмент, в чем специфика антикризисного управления, как держать на плаву компанию при минусовых оборотах и что делать, чтобы вывести ее в прибыльные…       — Сколько тебе лет? — тихо спросил Зубатов, успокоившись. Мальчишка гордый и упрямый, но на самом деле просто мальчишка, которого жизнь, видимо, побила недостаточно, чтобы засунуть свои принципы в жопу и поблагодарить за предоставленный шанс. Максимализм из всех щелей прет. А еще, по ходу, комплексы из-за собственной чрезмерной внешней привлекательности. И вся эта его самоуверенность — показушная. Нервничает прилично — видно по едва подрагивающим пальцам руки, вцепившейся в дверную ручку.       — Двадцать два, — ответил понуро Рома, поникнув плечами.       — Год не доучился? — уточнил Никита Сергеевич. Парень кивнул. — И отойди ты уже от двери. Сядь, успокойся и давай поговорим нормально. Раз уж пришел. И впредь запомни: это сейчас была показуха, мол, вот какое у меня эго! Не хотел принимать услугу — не приходил бы вообще. А так, будь добр отрекомендовать себя в лучшем виде, чтобы я знал, что тебе предложить. Юрий Петрович, между прочим, лично, — он акцентировал последнее слово, — не будет за кого-то ходатайствовать просто так, от нечего делать. С твоей стороны, это проявление неуважения, что не красит. Понятно?       — Никита Сергеевич… Прошу прощения за несдержанность, — Соловьев изменил тон. В нем появились просительные нотки раскаяния. Искреннего, не показушного — мальчик умеет признавать ошибки. Это хорошо. Он вернулся и осторожно присел на краешек стула, поправил галстук. — Я ценю. Честно. Просто… Я уже приходил устраиваться в вашу компанию на работу. Как только пришлось вернуться в родной город. Но в отделе кадров сказали, что работники требуются только в цеха, других вакансий нет. Я попросился в цех, все равно кем — хоть уборщиком, хоть грузчиком… Решил, главное — зацепиться. Какая разница, с чего начинать? — он пожал плечами. — А так узнаю специфику работы изнутри, так сказать. Но… Пришел технический директор, посмотрел на меня… И поржал, — Рома поджал губы. — Спросил, мол, я себя в зеркало видел? Весь отдел кадров сбежался повеселиться за мой счет. А я, между прочим, не барышня — пять лет легкой атлетикой занимался! — он вскинул сапфирные глаза, выискивая понимания у гендира. Зубатов понял… Палыча, технического директора — сам бы поржал, представив такое чудо расчудесное в цеху. — А потом вдруг Юрий Петрович меня нашел. Я отказывался — обидно возвращаться туда, где об тебя ноги вытерли, но он был настойчив. Думал, встречусь с вами и…       — Ладно, понятно, — остановил поток объяснений Соловьева Никита Сергеевич. — Но я тебе так скажу: твое поведение как раз и тянет на логику капризной барышни. Нарисовалась возможность — пользуйся, а характер и амбиции проявляй в нужном месте в нужное время.       — Понял, — Роман продолжал смотреть прямо. И снова волной окатило исходящей от него энергетикой сдержанного достоинства — видимо, стержень имеется, а концерт по заявкам… Годы молодые. Нет, все-таки в нем что-то определенно есть. И Ворошилов это увидел, иначе бы не заставил Никиту проводить собеседование. Сам бы пристроил куда-нибудь через кадровиков.       — На-ка, глянь бумаги, — Зубатов решил проверить Рому в деле, реально ли соображает, и пододвинул к нему прогнозы финансового отдела на последующие полгода. — Твои выводы?       Нет, то, что Рома, не зная специфики рынка и работы самого предприятия, не имея достаточного опыта, его удивит, не верил, но по общим суждениям, что у него там в голове творится и какими знаниями обладает, выводы сделать можно.       Соловьев пристально взглянул на цифры, что-то забормотал себе под нос, вчитываясь в строки.       — Вот здесь… Не слишком ли завышен показатель? — и он верно ткнул пальцем в самый смущающий и самого Зубатова момент — колебание курса. Финансисты брали усредненный показатель возможного роста евро и доллара — точнее ситуацию на рынке никто не предскажет. А от нее напрямую зависел рублевый эквивалент расходов и доходов. Причем по всем статьям. — Выходит, что цены на выходе надо повышать в полтора раза. А это оправданно? Покупать будут?       — Бинго! — хмыкнул Никита Сергеевич. — Вот над этим я сейчас и размышляю: то, что уходит на экспорт за границу, будут, но там конкуренция неслабая, уровень дизайна другой, да и демпинга никто не потерпит, а мы демпингуем, даже повысив цены в два раза. Для России — уже дорого, при условии, что покупательская способность падает. А здесь у нас небольшой рынок сбыта.       — Не сомневаюсь, что вы уже рассматривали варианты компенсирования затрат на люкс-направления усилением продаж демократичных, доступных по цене линий, — рассуждал Соловьев, сосредоточенно глядя в финансовые отчеты.       — Маркетологи этим с конца того года занимаются, но этот ход всего лишь помогает сохранить некий статус-кво, без падения оборотов.       — Новые рынки сбыта? — предположил Рома.       — Безусловно, но надо понимать, что спрос один, а предложений на данном этапе много. Нужна агрессивная политика продвижения с лояльными ценами, которые также дают оборот, но не прибыль, — заметил Зубатов, с интересом наблюдая за парнем. Он сейчас шел по очевидным решениям проблем, которые давно в ходу. Ничего оригинального не предложит. Хитрость заключалась в том, как использовать придуманные бизнес-стратегами решения в свою пользу, умело выдвигая на первый план то, что спасет ситуацию на данный момент.       Рома сделал еще несколько попыток проявить свою компетентность — и в целом Зубатов остался доволен. Теорию знает и может применить ее на практике. Потенциал налицо. Опыта ноль. Попробовать его к Валентину в финотдел помощником приставить? Или в отдел продаж посадить, менеджером? Тоже хороший способ вникнуть в тонкости работы: когда лично занимаешься продажами, работаешь с клиентами — быстро понимаешь, в чем специфика. Никита именно так и начинал.       Его размышления прервала Ирочка…       — Никита Сергеевич! — воскликнула она с порога, застыв в позе разъяренной фурии. — Мне надо вам кое-что сказать!       — Сегодня день массового психоза? — Зубатов перевел на помощницу ледяной взгляд.       — Никита Сергеевич, я вам со вчерашнего дня пытаюсь сказать, что увольняюсь! Но вы меня игнорируете! А у меня важная причина, и мне надо, чтобы вы срочно подписали мое заявление! — Ирочку, похоже, сканер серых, готовых пригвоздить к месту глаз ничуть не испугал.       — Что? — гендир сморгнул от неожиданности. — И что ж это за причина такая, по которой можно врываться ко мне без разрешения?       — Я выхожу замуж! — победно прокричала секретарша, демонстрируя помолвочное кольцо. — И уезжаю. В столицу.       — Скатертью дорога, — пробурчал Зубатов.       И тут до него в полной мере дошел смысл сказанного — ему опять придется перебирать кандидатуры на должность секретаря, желательно толкового. Только еще этого геморроя вдобавок к остальным не хватало: пока найдется человек — в приемной воцарится анархия, с документами швах, ибо ждать вменяемости от Ирочки не приходится. Пусть и положены две недели отработки на период поиска замены — мадемуазель будет работать спустя рукава. Проверено.       — Эмм… — вдруг подал голос Соловьев. — Я… я знаком с делопроизводством, и в технике офисной разбираюсь. Могу даже отремонтировать сам при необходимости — опыт есть. Может, пока… не знаю, я мог бы помочь?       — Ты? — Зубатов оценивающе посмотрел на Романа, затем глянул на явно пребывающую в эйфории Ирочку. Задумался. Вообще-то расторопный и сообразительный личный помощник ему пригодился бы, тем более, с рабочими мозгами. И почему секретарем обязательно должна быть женщина? Во многих европейских компаниях, с которыми сотрудничал «Зевс», на этой должности чаще всего работали молодые люди с хорошим образованием. — Давай свое заявление, — это Никита Сергеевич бросил экс-секретарше. — И введи, пожалуйста, Романа в курс дела и моего расписания.       — Ладушки, — кивнула девушка, недоверчиво смерив взглядом Рому, который по смазливости физиономии оставлял ее далеко позади себя. Недоверчиво и немного ревниво.       — Спасибо! Никита Сергеевич, я вас не подведу! — пылко произнес Соловьев, игнорируя Ирочку. — Работать с вами… Это мечта! — добавил он с едва скрываемыми нотками восторга.       — Эмм… В отдел кадров зайди — там тебе скажут, какие документы нужны для оформления. Пока на испытательный срок, — весомо закончил Зубатов, почему-то смутившись неприкрытого Роминого восхищения, искрой вспыхнувшего в синих глазах. Парень кивнул и пулей вылетел вслед за экс-секретаршей.       Оставшись в одиночестве, получив минут десять отдыха, чтобы собраться с мыслями и подготовиться к планерке, Зубатов поставил локти на стол и устало потер лицо ладонями. Потянулся за таблетками, чтобы снять противный тремор с рук. Черт бы побрал эти панические атаки! Всегда не вовремя.       Задумался… Стремительный поворот событий — ничего не скажешь. Ну да ладно, решение принято — потом разберется, удачным оно было или нет.       Но на мгновение Никиту полоснуло чистым интуитивным озарением: Соловьев — не проходной персонаж в его жизни. Судьба в лице Ворошилова второй раз подкинула ему козырную карту, правда, непонятно, как она будет разыграна.       Там видно будет. А пока…       В четверг утром в приемной генерального директора мебельной компании «Зевс» Никиты Сергеевича Зубатова поселилось неведомое небесно-блондинистое создание Ромочка Соловьев, которого поначалу все снисходительно-насмешливо обзывали «Офисным РоманЧиком».       Но не прошло и полгода, как тон поменялся. И любой, кто недальновидно подсмеивался над Соловьевым, пять раз об этом пожалел и сто покаялся. ***       — Никита Сергеевич, я буквально на секундочку, — в кабинет под тяжелым, пристальным взглядом офисного монстра с ангельским личиком Романа Александровича Соловьева, волка в овечьей шкуре, как порой его называли за глаза, вполз по стеночке начальник отдела технической безопасности. Промокнул лоб платком — видимо, уже оббегал всё предприятие. Зубатов спрятал довольную улыбку, поймал хитрый Ромкин прищур и услышал суровое: «У вас две минуты, Виталий Степанович!».       — Да-да-да, я понял, — поспешно кивнул грузной комплекции мужчина с намеком на будущую лысину. — Да, собственно, больше и не надо, — тут же добавил он, протягивая гендиру запрос на допфинансирование. — Я с финансовым отделом всё согласовал — они смету одобрили, главбух сказал, что данная сумма в резерве на непредвиденные нужды имеется. Нужна только ваша подпись, — отчитался Виталий Степанович.       — Угу, — Никита Сергеевич бегло просмотрел бумаги, наморщил лоб.       — Роман Александрович тоже проверил и одобрил, — почему-то шепотом произнес начальник отдела техбезопасности. — Всё в порядке.       — Ну раз Ромочка одобрил… — протянул Зубатов, едва сдерживая смех. Вот паршивец! Нагнал страху на всю компанию. Золотой мальчик. Золотой! И гендир, не раздумывая, поставил размашистую подпись на документах.       Виталий Степанович выдохнул, снова промокнул лоб и с миной вселенской благодарности божеству, снизошедшему до его жалкой персоны, попрощался с личным помощником генерального. Ромик с достоинством королевской особы молча кивнул.       Никита хмыкнул, качнул головой и весело бросил:       — Зайди!       Ромка свернул рабочую документацию на компе и зашел в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь.       — Чудовище, свари кофейку, а? — рискнул попросить Зубатов.       — Нет, Никита Сергеевич. Вам нельзя. Вы сегодня уже пили, — строго бросил Соловьев, сведя недовольно брови к переносице. — Ромашковый чай с мелиссой будете?       — Изверг, — улыбнулся Зубатов. — Давай свой чай. И останься. Надо помозговать.       — Момент! — Ромочка осветил улыбкой пространство кабинета похлеще солнышка, вытащил из кармана рубашки смешную заколку из тех, коими его снабжали девчонки из отдела кадров, быстро убрал назад длинные пряди волос и метнулся к чайнику. К процессу приготовления чая он относился серьезно, как и ко всему, за что брался — практически настоящую чайную церемонию устраивал.       Никита Сергеевич откинулся на спинку кресла, заложил руки за голову и с удовольствием наблюдал за ловкими действиями секретаря, откровенно любуясь его стройной фигурой. Зубатову нравилось смотреть на Ромку без всякой подоплеки и контекста. Ему вообще всё нравилось в этом удивительном парне.       Определенно нанять его в качестве личного помощника было наигениальнейшим решением!       Соловьев в течение нескольких месяцев сделал для Никиты то, что не мог сделать даже он сам — создал нормальную рабочую обстановку. Остановил поток врывающихся к нему с разрешения бесполезных секретарш просителей, жестко построив всех и каждого в отдельности, устранил фактор непонятных форс-мажорных, весомо отвлекающих от дела ситуаций, наладил делопроизводство, приведя всю циркулирующую по предприятию документацию в идеальнейший порядок, четко отрегулировал график встреч и планерок.       Упростил жизнь Зубатову до состояния легкой эйфории, когда горизонты очистились, на работу ехалось на подъеме, а голову разрывало от новых и новых идей. И никакие кризисы не пугали.       Как это удалось мальчику двадцати двух лет от роду с внешностью подиумной модели?       Не сразу.       Поначалу Ромку всерьез не воспринимали, норовили спустить с небес на землю жесткими подколками и пытались указать место «зарвавшейся секретарше». Да только не на того напали!       Никита первым делом оценил наведенный порядок в документообороте — Ромка недельку помозговал, обошел все отделы на предмет изучить специфику, зашел посоветоваться к гендиру насчет некоторых нововведений. Зубатов от него отмахнулся, мол, не приставай ко мне с этой ерундой, делай. И Соловьев сделал: установил какие-то программки для быстрого обмена данными между бухгалтерией, финотделом и гендиром, отрегулировал поток входящих-исходящих документов, провел полную проверку и сортировку архивов. И всякое действие — не на словах, а на бумаге, чтобы в момент возникновения претензий из серии: «А я говорил!» с видом фокусника вытащить или не вытащить подтверждение. И все сразу стало как-то проще.       Далее Ромик взялся за оборзевших сотрудников, злым цербером преграждая путь в кабинет генерального. Зубатов поначалу не раз слышал гневные вопли в приемной: «Да ты кто такой? Ты понимаешь, что мне срочно нужно к директору? Тебя же по головке не погладят, если сорвется сделка!» Соловьев выслушивал и спокойно задавал один-единственный вопрос: «А где ваши предложения по выходу из данной ситуации?» И так по любому делу.       И тут вдруг выяснилась замечательная подробность: оказывается, пока продумывались варианты устранения проблемы, она устранялась без вмешательства шефа. То есть, оставалось только прийти, согласовать, подкорректировать результаты, может, получить по шапке, а может, и премиальные отхватить. Времени это отнимало у Зубатова ровно пару минут, иногда пять. И подковерные игры с перетягиванием одеяла на себя приобрели другой оттенок: воевали уже за попытку в первых рядах подать дельное, рационализаторское предложение и тем самым выгодно засветиться перед генеральным. А это, несомненно, шло на пользу всей компании.       Это то, чего добивался сам Никита Сергеевич, но ему вечно не хватало времени сосредоточиться именно на такой регулировке текущих рабочих моментов, потому что подобный порядок ведения дел был сформирован еще самим Ворошиловым. По мнению Зубатова, неудачный порядок, но у каждого руководителя свой стиль правления. Юрий Петрович привык отдавать вопросы бизнес-стратегии на откуп своему протеже и лично разбираться в каждой мелочи текучки. И, как выяснилось, Никите просто нужен был везде сующий свой нос, инициативный Ромик, чтобы наконец-то изменить ситуацию.       При этом Ромка палку не перегибал: он реально вникал в суть проблемы и тонко улавливал (и черт его знает, как у него получалось, откуда интуиция), пахнет ли жареным и без Зубатова не обойтись или обычный рабочий эпизод, когда не стоит отвлекать шефа. Как правило, чаще было второе.       Директора отделов злились, кипели, воевали с непреклонным Романом, но переть танком против помощника, которому сам гендир дал карт-бланш, пустая затея. А то, что Соловьев в фаворе, да не простом, а стопроцентном, быстро все сообразили. Можно было бы сослаться на служебный роман, но не стык. Парень. Да и репутация у Зубатова — ледяной айсберг. Интрижка отпадает. Фактор родства тоже. Вроде протеже Ворошилова, да он тут носу не кажет, и мальчишка ему никто.       Но Никита Сергеевич почему-то парню доверял. Нонсенс.       Позже, когда страсти улеглись и с завышенными полномочиями секретаря смирились, как с неизбежным злом, пришло понимание выбора гендира: Ромка никого не стремился обидеть или подмять, ни на чье место не метил — кажется, пацана во всех отношениях устраивала имеющаяся должность. Кроме того, он был рассудительным, трезвомыслящим, серьезным, с хорошей базой знаний, сообразительным. И защищал в первую очередь интересы именно Зубатова, как единственного человека, который может держать предприятие на плаву. Мальчишка ему в рот заглядывал. Но при этом иногда выступал в роли главы профсоюза, честно отстаивая сторону сотрудников, если, по его мнению, гендир был не совсем прав. И только так: не совсем.       Постепенно к нему прониклись уважением, хотя и побаивались немного: к его словам гендир прислушивался, и не дай бог насолить чем-то секретарю. Нет, мальчишка не был мстительным, но у всех бывает плохое настроение. От греха подальше.       Дары данайцев Ромик не принимал, поэтому умаслить его при помощи бутылки хорошего коньяка — бесполезное занятие, но уважительное отношение к себе приветствовал. Конечно, некоторые его откровенно недолюбливали, были и те, кто ненавидел, но в целом… К примеру, девчонки из отдела кадров, бухгалтерии и отдела продаж его обожали. Ну хорошенький же, ну!       А какой кайф теперь испытывал Никита Сергеевич на планерках или деловых встречах с партнерами. Бесшумной тенью Ромка сидел позади него и тщательно все конспектировал, умело подсовывая Зубатову нужные документы. Отпала необходимость в переводчиках — Соловьев владел и английским, и немецким. Никите иногда казалось, что они в паре — как единый слаженно работающий механизм: гендир ведет встречу, не заморачиваясь на деталях, личный помощник его страхует.       Иностранные партнеры оставались в полнейшем восторге от образованного, расторопного Ромочки, благодаря которому достигнутые соглашения молниеносно воплощались в жизнь. Никакой бумажной волокиты или недопонимания.       Потому что после любой встречи, будь то рядовая планерка или шаманские пляски с бубном перед иностранцами, Ромка вдумчиво перепечатывал стенограмму собрания, грамотно выделяя первоочередные задачи. Тут же согласовывал последовательность действий с Зубатовым, самостоятельно распределял задания по отделам и контролировал их выполнение. Никите даже не нужно было спрашивать: «Как движется процесс подписания договора с итальянцами?» — Ромка отчитывался по пунктам.       Но и это еще не все. Как-то между прочим Рома взялся внимательно просматривать все передаваемые Зубатову документы и отчеты. И делать на них свои пометки.       Никита посмеивался, но разрешал. Пока однажды не понял, что замечания не лишены здравого смысла, более того, почему-то оставленные ровным почерком Ромкины письмена подстегивали аналитический мозг Зубатова. И вскоре у них завелась традиция: генеральный сажал перед собой секретаря и вслух проговаривал те решения, в которых пока сам не был уверен. Соловьев внимательно слушал, вклинивался в ход суждений со своими ремарками… Шеф с ним спорил, разубеждал, что-то доказывал и в итоге приходил к нужным выводам. Ромка словно стимулировал его мозговую деятельность, в разы усиливая ее потенциал.       Это не считая того, что благодаря Ромке напряглась бухгалтерия, по сто раз проверяя приносимые на подпись бумаги. Так как Роман Александрович, безусловно, дружил с цифрами и памятью обладал отличной.       Главбухша Елена Сергеевна, помнится, истерику закатила, когда какой-то секретаришка посмел указать ей на ошибку в начислении зарплат и премиальных сотрудникам. Сумма была незначительной — около десяти тысяч, и числилась напротив имени финдиректора. Со своей занятостью Зубатов ее и не заметил бы — на финальные общие цифры по зарплатам не сильно влияло. Сергевна уперто утверждала, что это оговоренная с генеральным надбавка. Ромик спорил, что у него подобного указания нигде в бумагах не зафиксировано. Разразился скандал.       Который прекратил Зубатов одной фразой:       — Елена Сергеевна, я бы на вашем месте проверил данные по зарплатам. Сдается мне, что сейчас как раз вы не в самом выигрышном положении, потому что мне вдруг захотелось поднять отчеты о премиальных за последний год. Очень хочется думать, что эта мелочь, — он ткнул в сумму десять тысяч, — досадная ошибка. Или недоразумение, если действительно есть резолюция за моей подписью, где я разрешил эту надбавку.       Главбухша резко успокоилась, смерила Ромика взглядом, способным в нем дыру прожечь, который он невозмутимо проигнорировал, но отправилась в свои владения — разбираться, кто накосячил. В Сергевне Зубатов не сомневался — тетка здесь работала едва не с основания, зарплату получала такую, что крысятничать не станет. И специалистом была грамотным, ловко удерживая предприятие на допустимых цифрах налогообложения, позволяя сохранить лицо «белого» предприятия перед законом. Просто ошибка. Но устранение таких вот ошибочек вело за собой экономию определенной суммы средств.       Ромка и на этом не остановился: неназойливо, ненавязчиво золотой мальчик перекроил весь рабочий график Зубатова, включив туда правильный рацион питания, за которым зорко и строго следил, посещение спортзала и массажиста высшей категории, релакс в спа-салонах и даже какую-то культурную программу вклинил.       Началось все с того, что Ромик застал Никиту за поглощением россыпи таблеток, вываленной горкой на центр стола — разболелись и желудок, и голова. Да и в целом потряхивало.       — Вы себя угробить хотите? — ужаснулся Ромочка, добившись правды о состоянии здоровья гендира методом чуть ли не силового прессинга следователя со стажем. Ошалевший от напора секретаря Зубатов, сам от себя не ожидая, вывалил на голову помощника ворох накопившихся проблем.       — Ром, ну, а что делать? — виновато бросил Никита. — Когда мне по врачам бегать?       — Найдется время, — жестко отрезал Ромочка.       И первым делом под конвоем затащил сопротивляющееся до последнего тело гендира к гастроэнтерологу. Как во время деловых встреч, прилежно законспектировал рекомендации врача по борьбе с гастритом, дабы избежать его скорейшего развития в язву. И с боями взялся приучать Зубатова к здоровой пище и регулярному графику питания.       В связи с чем возникла новая традиция: они теперь завтракали, обедали и ужинали вместе. А вечером, часов в девять, мелкий паршивец звонил и уточнял, съел ли положенную кашу Никита Сергеевич. Спелся, блин, с Зоей Михайловной, и та приняла эстафету по соблюдению диеты. Житья от них двоих не стало: про жареное пришлось забыть, кофе — одна кружка в день и с молоком, никаких перекусов на бегу. Но пытка режимом дала свои результаты… Желудок перестал напоминать о себе. Вообще.       От головной боли избавил массаж — у Зубатова от сидячего образа жизни защемляло нервные окончания в шейном отделе, в связи с чем нарушалось кровообращение, плохо поступал кислород. Более того, чтобы иной раз на месте снять спазм, Ромка взял несколько уроков у массажиста. И теперь стоило Никите наморщить лоб от прострела в висках — секретарь уже уверенными движениями массировал ему голову, шею и плечи. Зубатов не мог не признать, что эта часть соловьевской общеукрепляющей терапии ему очень нравилась. Приятно было сидеть, расслабившись в кресле до состояния желе, и ощущать на шее горячие, доставляющие сплошное удовольствие Ромкины пальцы.       Панические атаки… Когда устаканился рабочий режим, исчезли головные и желудочные боли, нормализовался сон, появился еженедельный субботний релакс в спа-салоне, они пропали сами собой. Повода для них больше не было.       Благодаря бурной Ромкиной деятельности, который вместе с гендиром дневал и ночевал на работе, у Зубатова высвободилась уйма свободного времени. Которое он теперь тратил на то, чем привык заниматься. Привык и любил — глобальная аналитика российского и мировых рынков и бизнес-стратегия развития предприятия в соответствии со сделанными выводами.       А может, постоянное присутствие уравновешенного и спокойного Ромки, который по натуре своей ни в чем не видел повода для стрессов — все решаемо, вносило необходимую легкость бытия.       И какими же чудными теперь стали командировки! Ромка раньше, еще при родителях, тоже часто бывал за границей, поэтому не строил из себя дикаря, впервые увидевшего Эйфелеву башню, но с откровенной радостью принимал очередное приглашение составить компанию в поездке.       А как без него? Без него абсолютно невозможно! Особенно вечерами, когда так душевно и неспешно гулялось по чужому городу.       Неторопливые беседы на отвлеченные темы за ужином в хорошем ресторане при свечах, посиделки на балконе с вином иногда в полном, ненапрягающем молчании, теплые пожелания спокойной ночи и немного досадное расхождение по своим номерам. Зубатов не анализировал, по какой причине расставаться не хотелось. Наверное, непривычная атмосфера выпадения из повседневной жизни влияла.       Наверное.       Никита принимал как должное, что Ромка — это некая константа его жизни, необходимая для душевного равновесия. Это были идеальные партнерски-деловые отношения, основанные на полном доверии и взаимном уважении, без ревнивой эмоциональной составляющей. Личной Ромкиной жизнью Зубатов не интересовался и никогда не задумывался, должна ли она у него быть. А рабочее время, начинающееся в восемь утра, когда Никита Сергеевич заезжал за Ромиком, дабы сразу по дороге завернуть на завтрак и обсудить планы на день, и заканчивающееся порой после двенадцати ночи, полностью принадлежало ему.       Не виделись лишь в воскресенья, и в этот один-единственный злосчастный выходной Зубатов, опять-таки не осознавая очевидных причин, чувствовал себя бесполезным и скучающим. Вроде что-то делал — маму навещал, к Ворошилову в гости ездил, в спортзал ходил, даже иной раз по настоянию Ромика в театре бывал и выставки посещал, но чаще валялся на диване перед телевизором, гоняя в голове мысли о работе и не зная, куда себя деть.       Да, он никогда не задумывался над тем, чем занимается в воскресенья его личный помощник: что делает, с кем общается, куда ходит, в каких условиях живет, сделал ли косметический ремонт в квартире, как планировал, чем вообще дышит в эти дни. По большому счету, это его не касается и не должно касаться, но вот в последнее время…       Почему Ромка знает о нем всё, вплоть до марки нижнего белья, потому что успевал заниматься еще и гардеробом шефа, а Никита, кроме того, какой Ромка на работе, ничего? И должен ли?       А как Ромику живется совсем одному, без родителей? Как он вообще перенес их утрату и банкротство компании отца, резко оказавшись выкинутым в суровые реалии жестокого мира? Не каждый может выдержать такой удар и в более зрелом возрасте, а он выстоял, не сдался, да еще и достоинство сумел сохранить, легкий нрав. Улыбается вон, чудо белобрысое…       Грустно. От собственной черствости и невнимательности грустно.       Никита точно знал, что Ромка восстановился в своем столичном университете на заочном, на чем настоял сам Зубатов, предложив заплатить за обучение. Ромик, конечно, сразу взвился, мол, не нужно подачек, но Никита тогда был непреклонен: это не подачка, это вложение средств в специалиста. Нужен диплом и точка. Возможно, по воскресеньям Ромка готовится к сессии. Которая, кстати, на носу… Декабрь. А, казалось бы, еще вчера стояла жара, и Соловьев впервые появился на пороге его кабинета.       Как быстро летит время! Как много места занял с того момента Ромик в его жизни, превратившись едва ли не в саму эту жизнь.       Ромка поставил перед Никитой фарфоровую чашку с благоухающим травами чаем и блюдце с ювелирно нарезанными яблоком, грушей и кусочками швейцарского десертного сыра, улучшающего пищеварение. Сел напротив и со счастливой, безмятежной улыбкой, которая всегда появлялась на его лице в присутствии шефа, замер перед Никитой, приготовившись выслушать все, не до конца оформившиеся важные мысли гендира.       Зубатов, продолжая безотрывно смотреть на Ромика, по-глупому умиляясь его убранной при помощи розовой заколки челке, сделал небольшой глоток обжигающего чая.       — Наверное, надо постричься, — задумчиво произнес Ромочка, потрогав волосы, неверно расценив пристальный взгляд гендира.       — Не надо, — качнул головой Никита. — Как учеба? Всё в порядке?       — Да, — кивнул Ромка, немного удивившись, что отразилось на его лице — глаза расширились и брови взлетели вверх. Зубатов один раз поднял эту тему, оплатил обучение за оставшийся год и больше к вопросу не возвращался. — Сейчас же интернет есть, все преподы продвинутые, поэтому многое я сдаю онлайн. Но вот в январе придется съездить на сессию. Но это неделя, максимум. Я договорился.       — Хорошо, — кивнул Никита, по-прежнему внимательно наблюдая за любыми изменениями на лице помощника. Рома чуть смущенно, светло улыбался, помешивая ложечкой свой чай.       — Чем планируешь заниматься в воскресенье? — зачем-то спросил Зубатов.       — А? — Ромка растерялся. — Ничего особенного. С Серегой Ворошиловым вроде собирались на каток пойти и в боулинг поиграть.       — Да? — пришла очередь удивляться Никите. Ах да, Юрий Петрович как-то упоминал, что его младший, поздний сын подружился с Ромиком. Точно, Ворошилов же опекал мальчишку.       Каток… Боулинг… Обычные развлечения. Наверняка и по клубам вместе шляются, с девчонками знакомятся. Кровь и гормоны еще кипят. Всё правильно.       Но почему-то мысль о том, что Ромка где-то весело может проводить время без него, что у него есть какая-то другая, не связанная с самим Зубатовым жизнь, покоробила. Что за дурацкий эгоизм?       — А у тебя девушка-то есть? — по-отечески ласково поинтересовался Никита, с тщательно скрываемой тревогой ожидая ответа. Сейчас он себя абсолютно не понимал, но вопросы срывались с языка вопреки приказывающему заткнуться разуму.       — Девушка? — Рома пожал плечами и потер пальцем край стола, вроде как оттирая пятнышко. — Нет. Я пока… Не знаю. Потому что… — он запнулся и бросил быстрый взгляд на Зубатова, слегка покраснел.       — Понятно, — выдохнул Никита с явным облегчением. Но спохватился и добавил:       — Но ты не упусти время-то. Работа работой… — он сейчас говорил, как Юрий Петрович.       — Не хочу пока, — отчего-то расстроился Ромка и уткнулся носом в чашку с чаем.       Зубатов про себя чертыхнулся, обругав. Ну вот чего он вдруг вздумал лезть не в свое дело?       А с другой стороны, почему не его-то? Ромка — личный помощник, а по сути — самый близкий человек. Ближе не придумаешь.       И тут мысли Никиты сделали внезапный скачок в непонятную сторону. Зубатов вдруг представил себе Ромика в домашних футболке и штанах, с вот так же подколотыми волосами у себя дома… И словно последний кусочек паззла встал на место.       Дальше фантазия заработала так активно, что у Никиты дух захватило от правильности рисующихся картинок: вот они вместе после ужина возвращаются домой… А, впрочем, зачем ужинать в ресторане, если можно сразу дома? Лениво перебрасываются незначительными фразами, обсуждая ушедший в небытие день, смеются, накрывая в четыре руки на стол… Да, именно так: вдвоем, сами. Зоя Михайловна пусть отдыхает. Выбирают расслабляющее занятие на вечер: можно фильм посмотреть, можно в шахматы сыграть или лениво поваляться с книгами на диване. А можно…       Спортканал! Футбол! Или… Зубатов прикусил кончик языка — есть же еще всякие крутые компьютерные игры, в которые он никогда не играл, но с Ромкой, наверное, это было бы забавно. Или спуститься и побалдеть в сауне, а потом в джакузи. С вином или коньячком. И Ромка будет обнимать его со спины своими длинными красивыми ногами, массировать плечи, обтирать спину мочалкой… Ласкать, осторожно касаясь мягкими полными губами шеи, нащупывая путь к его губам. И это будет невыносимо приятно и возбуждающе.       Никита вздрогнул, в действительности больно прикусив кончик языка.       Едрить твою налево!       У него встал.       На Ромку.       Сейчас, прямо в кабинете.       Впервые за три года безынициативной интимной жизни.       — Никита Сергеевич, с вами всё в порядке? Голова? — подорвался с места обеспокоенный скривившейся физиономией гендира Ромочка.       — Нет! — вскрикнул Зубатов, поспешно закидывая ногу на ногу. — Язык прикусил.       — Все-таки вы слишком напряжены, — качнул недовольно головой Ромка. — Давайте-ка отложим разговор — вам нужно расслабиться, — и он, закатав рукава джемпера, а потом рубашки, обошел стол, развернул к себе лицом шефа и уверенно принялся ослаблять удавку галстука.       Зубатова неожиданно окатило волнующим запахом Ромкиного тела и едва слышными цитрусовыми нотками парфюма, перед глазами возникло озабоченное, изученное до мелочей, до нюансов лицо с трепещущими, как у барышни, темными ресницами-опахалами, в опасной близости замаячили соблазнительные губы… Обдало горячим дыханием.       Руки независимо от разума дернулись к стройному телу, смяли бока, сомкнулись на талии и потянули на себя. Никита, как в тумане, заметил расширившиеся от удивления зрачки, почувствовал учащенное Ромкино дыхание и, утратив всяческую способность к самоконтролю, накрыл желанные губы своими, впитывая, вбирая подзабытое, а может, и никогда не испытываемое ранее сильнейшее наслаждение от простого, пока еще целомудренного поцелуя.       — Р-р-рома… — прорычал распаленный донельзя Никита, приподнимаясь и толкая секретаря к столу. — Ромочка… — очнувшийся от спячки организм требовал немедленной сатисфакции прямо здесь, в кабинете, на рабочем столе, желательно быстро, жестко и страстно, иначе годами копившееся желание грозило разорвать тело на клочки. Никита судорожно дергал за пряжку ремня на Ромкиных брюках, пытаясь развернуть его к себе спиной и прогнуть в пояснице…       — Ну ты и сука! — послышался взбешенный Ромкин голос, вслед за которым в левую скулу Зубатова впечатался крепкий кулак с неожиданной для секретаря силой.       «Ах да, пять лет легкой атлетики… Еженедельное посещение качалки… Вместе со мной», — не в тему вспомнилось Никите, когда он уже сгибался пополам от боли, прострелившей пах. Куда с неменьшей силой и озлобленностью приложил его коленом Ромка.       — Блять, — только и смог выдохнуть Зубатов, у которого в глазах потемнело.       — Ты… Ты… — Ромка поправил воротник рубашки, отдернул задравшийся джемпер. Поджал губы, прикрыв от разочарования потемневшие до цвета штормового моря глаза. Качнул головой и вышел, хлопнув дверью.       Никита медленно опустился на пол, пытаясь восстановить дыхание. Произошедшее никак не укладывалось в голове, выпадая из реальности своей абсурдностью.       — Что же я натворил? — пробормотал Зубатов. — Что это было?       Но собственные переживания вдруг задвинулись на второй план, стоило подумать о Ромке.       — Твою мать! — Никита с трудом поднялся с пола — тело ныло от вязкой боли в паху. Доковылял до двери. Помедлив, распахнул ее.       — Вот! — Ромка что-то быстро дописал, откинул ручку и швырнул в Зубатова мгновенно скомканным листом бумаги.       — Ром, подожди! — Никита подался вперед, пытаясь ухватить парня за локоть.       — Иди. На. Хуй! — процедил Роман, полоснув разъяренным взглядом. — Я думал, что ты… Ненавижу тебя! — дрожащим от обиды голосом бросил он и пулей вылетел из приемной.       Зубатов подобрал лист бумаги, развернул его… Заявление на увольнение.       Предсказуемо.       — И что теперь делать? — уныло подумал Никита, отбрасывая в сторону листок. — Застрелиться? — он присел на краешек секретарского стола и сдавил виски.       «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…», — дребезжащим голосом Утесова прозвучала в голове издевательская строчка. Только вот грядущий вечер не обещал быть удивительно хорошим и петь совсем не хотелось.       Хотелось выдрать из груди сердце, которое так некстати пробудилось, вынудив совершить чудовищную глупость и допустить неуважение к расчудесному офисному РоманЧику.       Влюблен. До мозга костей. Всем своим обезумевшим серым веществом. Горячим нутром. Встрепенувшейся душой. Бешено колотящимся сердцем.       Влюблен. В собственного мальчишку-секретаря.       Ну не идиот ли? ***       Никита не знал, как долго он простоял посреди приемной, тупо глядя прямо перед собой. Очнулся от звонка мобильного, причем не первого по счету. Равнодушно глянул на экран и отключил телефон.       Оглядел осиротевшее без Ромика пространство, словно погрузившееся во тьму без присутствия солнышка. Почувствовал поднимающийся к горлу ком тошноты и удушливой волной накрывающий его приступ панической атаки.       Всё плохо. Всё.       Без него невозможно. Ни жить. Ни думать. Ни дышать.       И к черту работу! Зачем все эти наполеоновские планы, в которых смысла ни на грош? Раньше был, а теперь пропал.       Срочно нужно на воздух, за пределы офиса, здания, всего предприятия.       Бледной тенью, отмахиваясь на ходу от подчиненных, удивленно провожавших ссутулившуюся спину гендира, Зубатов добежал до машины.       Шел снег. Крупными белыми хлопьями, укрывающими плотным ледяным одеялом землю, деревья, крыши домов, машин.       Скоро Новый год. Глупый и давно безрадостный праздник, но его впервые хотелось провести с особенным человеком, который ему подарил Вселенную. Подарил, а Никита умудрился неверным действием ее махом уничтожить.       Как? Как он мог так поступить с Ромочкой? Что на него нашло? Какая ядовитая гадюка укусила?       Оскорбить пошлейшими приставаниями доверившееся ему существо, по сути еще мальчишку, хоть и поумнее многих, и пережившего личную трагедию, но в целом-то мальчишку! Озабоченный мудак и кретин! Спросить-то не подумал: оно ему нужно? Нормальному парню, у которого вся жизнь впереди. А тут он! Воспламенился голубой страстью… Вспомнил вдруг, где находится член и как его еще использовать можно, окромя освобождения организма от излишков жидкости.       Тут никакими «прости» не отделаешься. И лучше, наверное, и правда держаться Ромке от него подальше.       Никита рукавом пальто стряхнул снег с лобового стекла, сел за руль и включил зажигание. Ткнулся разгоряченным лбом в руль.       Только вот… Как ему-то без Ромки справиться? И дело даже не в том, что опять воцарится хаос в отлаженной работе предприятия без деятельного волевого Ромкиного контроля, благодаря которому словно и у Никиты мозг начинал работать с утроенной силой. Юрий Петрович, глянув на предварительный финансовый отчет о положении дел компании на рынке аж присвистнул от удовольствия, разрешил выдать премии в удвоенном размере и попросил устроить корпоратив в самом известном ночном клубе города с шикарным банкетом и подарками. Мол, все заслужили Большого Праздника. Все, конечно, а Ромка больше остальных. И какой теперь у них двоих праздник будет?       Эх. Многое вновь придется взвалить на свои плечи, и, скорее всего, вернутся все его болячки… Все это не пугало и не волновало. Болело в груди оттого, что не увидит он больше чудесных синих глаз, мягкой, светлой улыбки, не почувствует чутких пальцев на уставшей шее, не услышит низкого хрипловатого голоса.       Никита включил радио, чтобы не так тоскливо звенела тишина. И как назло, под стать настроению салон залили звуки бархатного, страдающего душой, пробирающего до трепетной дрожи голоса Стинга, волнующего, тревожащего интимным:       I'm lost without you, I'm lost without you       Though all my kingdoms turn to sand       And fall into the sea       I'm mad about you, I'm mad about you…       И как же верно, точно вонзилось стрелой в грудь, перехватив дыхание:       И еще ни разу в своей жизни       Я не чувствовал себя более одиноким, чем сейчас.       И хотя я хотел управлять всем, что вижу,       Это ничего для меня не значит,       Ведь в нашей истории нет места победам       Без любви…       Оба проигравшие. Оба. Друг без друга одинокие и потерянные.       С ума схожу без тебя, теряю рассудок,       С ума схожу…       Оба потерянные.       Никита вскинул голову, зацепившись за эту мысль. Он сейчас вновь эгоистично увлекся собственными страданиями и совсем не подумал поставить себя на место Ромки. Взглянуть на ситуацию с его позиции.       А ведь если… На секунду прикрыть глаза и вспомнить его взгляд, ясный взгляд незамутненной, чистой радужки синих глаз, с обожанием устремленный на него. Внимательный, пристально следящий за малейшими изменениями в настроении шефа. И шефа ли?       Стоп! Да просто… Кто-нибудь хоть когда-нибудь с такой заботой и любовью относился к Никите, чтобы на лету ловить его слова, считывать с одного взгляда, жеста, звука его желания? Даже жена ни разу не поинтересовалась его здоровьем, где и как он питается, почему плохо спит! Мама, замечая признаки дурного настроения у сына, так и не смогла выпытать причину. Юрий Петрович давал советы, но не настаивал. А этот мальчишка заставил раскрыться, заставил ощутить биение, пульсацию жизни! Излечил. Душу излечил!       Такое сделают ради шефа, каким бы он ни был крутым и классным начальником? Начальником, но по факту чужим человеком. Да кто вообще ради него наизнанку выворачивался в попытке заслужить похвалу не ради премии или повышения, а ради именно его одобрения, его поощряющих слов. Кто?       А хоть на кого-нибудь еще Ромка смотрел ТАК, как на него? А улыбался? И разрешал ли назвать себя не Романом Александровичем, а Ромочкой, Ромкой, Ромиком, Ромашкой, Ромусиком — и такое случалось…       Нет.       Идиот, какой же он непроходимый тупица, чурбан бесчувственный, конь тупорылый с шорами на глазах. Ничего не видел. Ничего не замечал. Всё принимал, как должное. А ответ всегда был на поверхности, достаточно было прислушаться к нежным интонациям, вибрирующим в голосе только при обращении к нему, приглядеться к осторожным движениям, с которыми Ромка украдкой снимал с воротника его пиджака случайный волосок. Поверить, что кому-то Никита может быть нужен не как мужчина со статусом и достатком, а такой вот обычный, без особых увлечений и интересов вне работы, наверное, немного скучноватый, не голливудской внешности и с кучей болячек, но готовый… Готовый вспомнить, что жизнь не ограничивается только компанией.       Готовый вырвать сердце и на блюдце с голубой каемочкой вручить его Ромке — пусть сам им распоряжается: у него точно лучше получится.       Так вот он я, дурак твой, доживший до тридцати пяти лет и чуть не упустивший главное… Слепой, глухой и бестолковый, несмотря на свои «умные мозги».       Вот он я, уже не понимающий, как дальше и зачем жить без тебя, правильного, разумного, открытого, сияющего ярче солнца, улыбчивого и милого. Жесткого, напористого и требовательного.       Вот он я, требуй! Что хочешь требуй — всё к твоим ногам сложу, мальчик. И Луну с неба достану, хочешь?       Я теперь узник твоей любви, заложник собственных запоздалых чувств, но больше у меня ничего нет. Какой же я бедняк без тебя! Король без королевства. Одинокий, пустой. Словно танцор-неудачник, застывший посреди танцпола, а партнерша так и не пришла. Но этот танец не станцевать в одиночку — он парный: тогда движения имеют смысл, тогда страсть кипит, тогда можно кружиться в объятиях вечно.       Ты станцуешь со мной, партнер?       Никита со шлейфами выехал с парковки. Он оскорбил Ромку, но не тем, что притронулся, поцеловал, а тем, что не остановился, не объяснился. Не услышал в ответ заветное признание. Поступил с ним, как с пресловутой секретуткой из анекдотов. Унизил его чувства.       Что делать? Не сомневаться. Больше не сомневаться и всё исправить. Поговорить. Ему же нет равных в переговорах с деловыми партнерами, уж найдет слова и в этом деликатном случае, от которого зависит его счастье.       Не меньше.       Ромку Никита заметил издалека… Он шел, повесив лохматую голову, без шапки, шарфа, в пальто нараспашку, загребая офисными туфлями комья снега, стирая порывистым движением руки горькие слезы.       Мальчик, заболеешь же!       Никита вывернул из крайнего левого ряда, подрезая, под раздраженные сигналы сторонних автолюбителей, рванул к обочине. Со свистом резко притормозил, стукнувшись передним колесом о бордюр — занесло. Да пофиг!       Выскочил из машины, догнал Ромку и крепко, не давая возможности вырваться, обнял со спины.       — Прости, прости меня! Дурак я, дурак. Признаю. Но не бросай. Не уходи! — жарко зашептал в ухо, прижавшись лбом к Ромкиному затылку.       — Зачем ты так со мной? — и из синих глаз хлынуло рекой, тело затряслось от судорожных всхлипываний. Как будто мальчик давно не плакал, очень давно, а тут прорвало, и с этими слезами человека, который не привык ныть, привык бороться, желчью выходило всё больное, мучительное, о чем некому было рассказать, не с кем было поделиться.       — Пойдем в машину, замерзнешь, — Никита, обнимая Ромку за плечи, подтолкнул к машине. Грозно зыркнул в сторону какой-то парочки молодых дебилов, со смешками наблюдавшими сцену.       — Я ведь люблю тебя… А ты… — бормотал, размазывая слезы, Ромочка.       — Знаю, мальчик, знаю, — покаянно произнес Никита, помогая Ромке сесть и пристегивая его ремнем безопасности. — Понял поздно.       — В первый раз такое, в первый раз, — Ромка заледеневшими пальцами мял отвороты пальто. — Раньше кто-то был. Всегда какие-то чужие и ненужные. И никто всерьез не воспринимал. Только мордашку смазливую видели. А знаешь, каково это? Каково знать, что ты не оболочка, не пустышка, что здесь… — он дотронулся музыкальными пальцами до головы, — так много всего, и всё понимаешь, всё видишь. Насквозь всех видишь! А доказать ничего не получается, потому что никто не верит… Никто не верит, что я — не шлюшка малолетняя, не приживалка. Знаешь, как надо мной в университете издевались? Мерзкие, злобные сплетни! Одно унижение за другим! А преподы… Мне оценки потом и кровью давались, с меня всегда в три раза строже спрашивали! А сокурсники шептались, да так, чтобы я обязательно услышал, что я насосал, — Рома страдальчески поморщился. Никита слушал его, не перебивая, выжидая, когда тот выскажется, выплеснет скопившийся в нем яд. — А потом родители погибли, начался весь этот кошмар с банкротством. Всё отобрали. И никого рядом. Один, правда, из папиных вроде как приятелей помощь предложил — любовником стать. Преследовал. Пришлось бежать. Сюда. А тут, кроме старой, оставшейся от бабушки однушки, ничего нет. И за душой ничего. На нормальную работу не берут — образования законченного не имеется, перспектив — ноль. Я едва не выл от бессилия. Устроился продавцом в салон сотовой связи — зарплата копеечная, так еще и с нее умудрялись недостачи высчитывать. Продолжал искать, но везде сокращения: кто сейчас возьмет парня без опыта работы и диплома? Кому без него докажешь, что не тупой? Боже, меня даже в какой-то задрипанный журнал менеджером по продажам не приняли.       Никита гладил Ромика по плечу, стирал с щек редкие слезинки, сжимал замерзшие ладони.       — Про то, как к вам попал, ты знаешь, — Ромка шмыгнул носом. Зубатов нашарил в бардачке упаковку с одноразовыми платками и протянул ему один. — Знаешь, ты… Когда ты мне дал шанс… Это было чудом! Вообще, все, что с тобой связано… это… как будто праздник. Как будто судьба улыбнулась и дала зеленый свет. Никто, никто так ко мне не относился, никто так не доверял! Я себя на своем месте почувствовал. Впервые. Я даже мечтать о тебе не мог, не имел права. Безнадежно. Но любить-то… Любить тебя мне никто не мог запретить! Я каждое воскресенье с ума сходил от тоски, проклиная дурацкий выходной. Зачем он мне? А ты… Словно опять всё вернулось, — Ромочка поджал губы и зажмурил глаза, удерживая новую реку слез.       — Рома… Посмотри на меня, — Никита аккуратно сжал Ромкин подбородок — всё это время он смотрел в приборную панель. Заглянул в покрасневшие, влажные, но оттого еще более с ума сводящие глаза. — Я могу сейчас долго просить прощения за свой поступок, могу попытаться объяснить, что всё не так, как ты думаешь… Но поверишь ли ты мне? Я несколько лет, да нет, пожалуй, всю сознательную жизнь жил как в тумане, в забытьи, мое тело… — Никита невесело усмехнулся, — спало. Никаких желаний, никого не хотелось видеть, трогать, чувствовать. Думаешь, почему меня «ледяным айсбергом» прозвали? И я даже не хотел что-то менять — меня всё устраивало. Пока не появился ты. Извини, солнце мое, но ты меня разбудил. Планку сорвало, но я не хотел, ни в коем случае не хотел тебе навредить. Просто не успел сказать важное, прежде чем залезть к тебе в штаны, — Ромка нахмурился, Никита пожал плечами — лучше говорить правду. — Ты мне нужен. Не только на работе. Я хочу видеть тебя рядом. Всё время. Хочу видеть тебя в своем доме. Рома, ты, может, в первый раз влюбился, а мне кажется, что я — в последний. В тебя.       — Ника… — прошептал Ромка, расширив глаза. — Я…       — Как ты меня назвал? — улыбнулся Никита.       — Ника… Я мысленно всегда тебя так зову.       — Можешь звать вслух. Мне нравится. И если скажешь — я пальцем к тебе не притронусь. Серьезно. Только не уходи. Не надо никаких заявлений — все равно не отпущу, — Никита заложил за уши намокшие от подтаявшего снега пряди Ромкиных волос.       — Я не выдержу, — пробормотал Рома.       — Чего именно? — Зубатов завел машину.       — «Пальцем не притронусь…». Я не выдержу. Ника! Я полгода брежу тобой! Вот сейчас, после всего… логики, конечно, ноль… — Ромка перегнулся через коробку передач и впился в губы Никиты, покусывая, жадно исследуя, словно дорвавшись до источника живительной влаги, из которого никогда не напиться до полного удовлетворения жажды.       — Домой… Мы едем ко мне домой, — выдохнул Никита, тряхнув головой. В глазах помутнело, и почудилось, что снежинки за лобовым стеклом вдруг разноцветными стали, как конфетти.       — Ничего, что разгар рабочего дня? — деловито уточнил Ромка, кажется, позабыв про свои страдания. Услышав главное.       — Пофиг, — решительно кивнул Никита и для пущей убедительности достал из кармана мобильный и швырнул его в бардачок. — До понедельника руководство умерло.       — Эмм… Сегодня еще четверг, — напомнил с умным видом Ромочка, а в глазах бесы смешливые джигу отплясывают.       — Три года! Три года у меня не было секса. А тот, что был до этого, стыдно и сексом назвать, — весомо заметил Зубатов.       — Думаешь, наверстаем за четыре дня? — машина сорвалась с места, и Ромку вжало в сиденье. Он разразился громким хохотом, от которого у Никиты потеплело на душе. Всё хорошо. И всё будет хорошо.       — Нет. Но до январских каникул продержимся, — бросил Зубатов, набирая скорость.       И вот теперь все было правильно. В спальне, неторопливо, не спеша, в желании распробовать друг друга, прочувствовать, насладиться желанной близостью.       Ромка, откинув стыдливость, расслабившись и доверившись, полулежал на кровати и позволял медленно себя раздевать, пристально наблюдая из-под опущенных ресниц. Никита гладил, ласкал, целовал и между делом расстегивал, стягивал, снимал, стаскивал… Рома отвечал, обнимая, обхватывая ногами и руками, прижимая к себе. Шептал, безостановочно шептал:       — Ника… Ника.       От звука его хриплого голоса мутилось в голове. От трепета ресниц колотилось сердце. От скользящей по губам улыбки потряхивало тело. И хватило первых, неуверенных ласк для мгновенного, яркого, как вспышка на солнце, оргазма, всколыхнувшего обоих десятибалльным землетрясением.       — Лажа, да? — Никита смеялся, уткнувшись лицом в Ромкину грудь.       — Лажа, — согласился Рома, но бодро добавил:       — А, лиха беда начало! Где там твое джакузи?       — Спинку потрешь? — Никита встал, подавая Ромке руку.       Роман соблазнительно облизнул губы, прикусил нижнюю и многозначительно выгнул бровь.       — Что? — не понял Никита.       — Ты чертовски, невероятно, возмутительно красив сейчас, Никита Сергеевич!       Зубатов с озадаченным видом оглядел себя и почесал кончик носа, пробормотав:       — Ну ладно. Как скажешь.       — Вина! Вина, мой шеф! За это надо выпить! — воскликнул Ромка, подрываясь с кровати. И, сверкая голыми ягодицами, рванул в поисках бара.       — Э-э… Там же… — попытался остановить любимое, не на шутку разошедшееся чудовище Никита, но не успел — дикий вопль Зои Михайловны оповестил, что она уже успела познакомиться с новым жильцом огромного особняка, который теперь непременно станет настоящим домом. Куда захочется возвращаться.       А потом все-таки было джакузи, и в четыре руки на стол — Зое Михайловне явно требовалось как раз несколько дней отпуска, чтобы прийти в себя, и снова спальня, и гостиная. Обе… На первом и на втором этажах. И вообще экскурсия по дому была увлекательной — Никита и не подозревал, что у него в особняке так интересно и есть столько комфортных мест для любовных утех.       И Ромка был потрясающим, сочетающим в себе удивительную нежность, застенчивость и невероятную открытость, страстность.       — Здесь всё твое, всё, — шептал, покоряя очередной пик наслаждения, Никита. В гардеробной, на полу, среди вешал со строгими деловыми костюмами.       — Мне нужен только хозяин, — укоризненно качал головой Ромка.       — Я и так твой. ***       — Палимся, — тихо бросил Ромка, незаметно отодвигаясь на диване от Никиты.       Новый год праздновали у Ворошиловых. Хотя праздновалось тяжело — после знатной попойки на корпоративе, во время которой неприступный, отмороженный шеф внезапно весь вечер сыпал пошлыми тостами во имя любви, принял участие в конкурсах, а потом еще час отжигал на сцене возле шеста, откуда его снял такой же пьянющий в кашу, хихикающий секретарь, двух дней отойти не хватило.       — Палитесь, — кивнул Юрий Петрович, уже приличное количество времени наблюдавший за разрумянившимся, помолодевшим глазами Никитой и сияющим от счастья Романом, которые на протяжении всего вечера мало что замечали вокруг, постоянно о чем-то переговаривались и обменивались слишком говорящими взглядами. — И давно? — уточнил Ворошилов. В комнате они остались втроем — остальные, оказывается, ушли запускать фейерверки.       — Две недели, — честно ответил Никита. Перед главным отбрехиваться бесполезно. Уже увидел. Уже всё понял. И, кажется, не осудил.       — Вообще-то, по уставу компании служебные романы не приветствуются, — заметил с наигранной строгостью Юрий Петрович.       — У нас не служебный роман! У нас скромный офисный РоманЧик, — поправил со смешком Зубатов, за что получил возмущенный тычок в бок от Ромки.       — Будьте осторожнее, — произнес Юрий Петрович, вставая. — Пойдемте. Сережка на пол-лимона салютиков накупил — грех такую грандиозно-бесполезную трату денег пропустить!       Никита незаметно приобнял Рому за талию и чмокнул в висок, поймал внимательный взгляд Ворошилова и пожал плечами, мол, ну, так вышло. Ромка, не замечая их переглядываний, рванул во двор — там бахнул первый выстрел. Темное небо осветило брызгами фейерверка, ярко-розовым дождем осыпавшегося вниз.       Никита закинул голову, по-детски радуясь огненному серпантину. Поймал Ромкины горячие пальцы, плотным кольцом обхватившие его ладонь. Кто-то увеличил громкость, и теперь звуки салюта перемежались с песней о том, как можно сойти с ума от любви и потерять рассудок, но пел ее уже не дядька Стинг, а красотка из проекта Hooverphonic. Ритмичная, танцевальная, лирично-романтическая.       — Потанцуем, партнер? — тихо спросил Никита.       — Обязательно, — улыбнулся Ромик.       Не умея толком танцевать, они бестолково закружились на месте, подпрыгивая, подсвистывая, улюлюкая. К ним со смехом присоединились остальные. Музыка играла — во дворе вышла импровизированная дискотека. А небо без конца вспыхивало от искусственно зажигающихся и мгновенно гаснущих звезд.       Новый год. В новую жизнь. С верой, надеждой и любовью.       — Надо же… Ожил, — пробормотал Юрий Петрович, задумчиво глядя на Ромку и Никиту. — Дай-то бог.