Сокровище Востока

Музыканты не боялись, продолжали играть на своих инструментах и петь что-то размеренное на своём языке даже после того, как Катсуки и его солдаты ворвались во дворец, вырезали стражу, а после пустили кровь и самому султану. Война была окончена, и небольшое королевство «варваров» захватило новые земли целиком. Наградой были несметные сокровища, накопленные множествами поколений прежних правителей. Но Катсуки интересовало совершенно не это. В народе ходила молва, что во дворце султана собраны лучшие омеги-наложницы со всей страны, они умели петь, танцевать, были настолько красивы, что блеск золота и драгоценных камней мерк в сравнении с их улыбками. Солдаты Катсуки не трогали омег, женщин, стариков и детей, которые не были кровожадными последователями веры в «Единого Бога», в отличие от воинов султана, поэтому все слуги и музыканты остались нетронутыми. Они и рады были служить военачальнику великих Варваров в обмен на его расположение и возможную протекцию. Катсуки знал, что останется наместником в этой стране, правитель обещал захваченные земли, а своё слово он держал. Наложницы султана были ослепительны все, как одна, но внимание захватил в достаточной мере совсем ещё молодой парнишка-омега, облачённый в тончайшие одежды светло-зелёного цвета. Его лицо было закрыто тканью, но глаза манили, очаровывали и пленяли, и от неукротимого колдовского огня в глубине этих глаз становилось тесно и жарко в кожаных штанах. Катсуки не сомневался в его красоте, чувствовал запах, ласкал ладное тело жадным и голодным взглядом, тихо порыкивая. Это было похоже на внезапно вспыхнувший пожар, на мираж, на песчаную бурю, заметающую стойбище барханами. Катсуки выбрал именно его, мальчишку с зелёными, как трава пустынного оазиса, глазами. Выбрал и не пожалел ни единой секунды, проведённой рядом с ним. Омега танцевал как самое настоящее божество, тонкие невесомые одежды струились по стройным ногам, драгоценности звенели на его запястьях каплями живительного дождя, а раздражающая повязка была сорвана с лица почти с порога. Катсуки хотел видеть его лицо, каждую эмоцию, каждую улыбку, которая должна была затенять даже блеск каменьев и золота. И омега улыбался, извивался в танце, медленно качал своими обещающими плодородие бёдрами, а после выгибался, демонстрируя соблазнительную гибкость и ловкость. Качества, которые Катсуки считал самыми важными в омеге. Но в зелёных глазах не было покорности, не было смиренности, не было сломленности и надрыва, как у остальных наложниц. Кровать султана оказалась на удивление мягкой, непривычной для варваров: она была вся усеяна подушками, и Катсуки с удовольствием откинулся на них. Возле неё на небольшом столике стояло блюдо с ягодами, но пищей сейчас была услада для глаз. Омега продолжал танцевать, извиваться и приближаться, пленительно улыбаясь и зачаровывая блеском своих глаз. – Имя, – это был даже не вопрос – отчаянная потребность знать. Омега застыл на месте, вплотную приблизившись к постели. Он будто сомневался, решался на что-то, а после небольшой заминки снял с себя защитный золотой ошейник и сел на колени Катсуки, совершенно довольного таким поворотом событий. – Изуку, господин, – уважительное обращение и показная скромность совершенно не вязались с колдовским огнём в его глазах, плескавшемся буквально пару минут назад. Изуку был похож на едва укрощённого дикого зверька. И Катсуки не собирался отпускать шанс стать «хозяином» для него. Ягоды оказались весьма кстати, их сок и мякоть прекрасно сочетались со вкусом молодой упругой кожи. Изуку выгибался от прикосновений языка, тихо стонал и запрокидывал голову, пытаясь прикрыть лицо вышитыми подушками. Постель постепенно пропитывалась их общим запахом, Катсуки не контролировал свои феромоны, позволяя им распространиться по комнате, окутать мысли и желания Изуку, но не подчинить, лишь распалить, заставить возбудиться, расслабиться, довериться и сдаться на волю победителя. И Изуку отдавался, позволял гладить себя, ласкать, пощипывать тонкую кожу, вылизывать грудь и избавлять от призрачного чувства защищённости вместе с тонкой полупрозрачной тканью. Катсуки был жаден, он не мог оторваться от бархатной кожи, проводил языком по внутренним сторонам бёдер, по промежности, по небольшому аккуратному члену и сам едва сдерживал стоны удовольствия. Слабый омежий запах усиливался, окончательно оформляясь. Божественный цветок лотоса, цветущий в ночи, неповторимый, чарующий и пленяющий рассудок. Изуку и сам был похож на этот нежный и прекрасный цветок. И Катсуки не мог пройти мимо, преклонялся перед этой красотой и готов был бросить все сокровища мира к изящным ногам. Ягоды быстро закончились, но бархатная кожа до сих пор хранила на себе отголоски сладости и лёгкости. Катсуки казалось, что под ним раскинулось на шёлковых простынях и вышитых подушках настоящее божество. Лёгкое, изящное и совершенно не подвластное простому смертному. И он начинал понимать, почему самыми прекрасными и желанными считались именно такие омеги – нежные и трепетные, похожие на утончённых божеств из долины в Великих горах, где жить позволено лишь драконам да поющим голубым травам. На тех божеств, что танцуют каждый день без устали, повторяя движения солнца на небосводе, что плетут из нитей судеб полотно мироздания, что помогают рождаться и забирают умерших в загробный мир, утешая и обогревая тех, кто достоин высшей милости за праведность жизни. И Изуку заслуживал отношения к себе, как к подобному божеству – ласки, преклонения, восхищения. Катсуки позабыл о войне, позабыл о власти и тщеславии, наслаждаясь запахом лотоса и ягод, он жадно целовал и оглаживал каждый сантиметр кожи Изуку, всё никак не решаясь перейти к главному, будто ждал прямого, недвусмысленного позволения запятнать показную чистоту – наложницы просто не могли быть девственно чисты. И Изуку позволил, он развёл бёдра в стороны сильнее и немного ими качнул, призывно постанывая и глядя своими колдовскими глазами, зачаровывая, лишая рассудка и пленяя душу. А Катсуки не мог противиться, он едва не разорвал шнурки, удерживавшие штаны на поясе, высвободил сочащийся смазкой член и толкнулся, входя сразу на половину и слыша негромкое шипение. Тонкие пальцы с изящными ногтями болезненно впились в плечи, но Изуку не отталкивал, наоборот, он пытался притянуть к себе, заставить прижаться, войти полностью и слиться в одно целое. И Катсуки не мог отказать, толкнулся снова и, наконец, вошёл до упора, так резко и сильно, что звенящие от напряжения яйца с тихим шлепком ударились о промежность. Внутри было так узко, горячо и влажно, что голова шла кругом, смазка была обильной и ароматной, и во рту Катсуки скопилась вязкая слюна от желания попробовать её на вкус и опьянеть от чувственной сладости. Изуку не собирался просто лежать и получать удовольствие, он выгибался и стонал, сильнее прижимаясь и потираясь грудью о грудь, а после пары пробных толчков обхватил ногами талию Катсуки, меняя угол проникновения на наиболее удачный и правильный. Изуку несильно стискивал член внутри, тихо просительно скулил и запрокидывал голову, подставляя тонкую изящную шею, позволял целовать её, метить и прикусывать, оставляя следы зубов. Он будто отчаянно нуждался в доказательстве, что всё происходящее реально, что Катсуки не испарится, стоит лишь сфокусировать зрение. Расцветающие на подставленной шее узоры отметин были похожи на лепестки лотоса, запах дурманил и обволакивал сознание туманом, срывая все тормоза и заставляя вколачиваться в податливое горячее тело под собой, такое жадное и ненасытное, отдающееся со всей страстью, на которую только было способно. И Катсуки брал всё, что Изуку мог ему предложить, брал не менее жадно и охотно, давая себе клятву, что никогда больше не отпустит своё личное божество, будет беречь и хранить от всех невзгод, что остепенится, и не будет больше походов на восток, ведь самое главное сокровище Востока уже находилось в его руках. Толчки становились всё более рваными и сильными, дыхание сбилось, а пот застилал глаза, но и Изуку выглядел немногим лучше – растрёпанный, блестящий от пота и собственной спермы в свете масляных ламп, раскрасневшийся, с затуманенным шалым взглядом, с прилипшими ко лбу прядями волос. Он был прекрасен и желанен, и Катсуки не смог сдержаться, зарычал и отпустил себя, превозносясь на облака наслаждения, оставляя своё семя глубоко внутри, пачкая им, помечая и заявляя права. И Изуку отдался, подставил шею и немного отклонил голову, принимая болезненную отметину. Катсуки не знал, что делил постель с настоящим маленьким божеством, не догадывался, чем заслужил такую милость. А Изуку выбрал свою дорогу. Он влюбился в смертного, долго наблюдал за ним, прял нить его жизни и узнал, что тот должен был вот-вот погибнуть в следующем походе дальше на восток, куда отправился от отчаянной жажды найти своё счастье и завоевать все сокровища мира. Катсуки должен был сгинуть в пустыне, безвестно и совершенно бесславно. Изуку выбрал свою судьбу. Выбрал и не пожалел ни единой секунды, проведённой рядом с ним.