***
От озера несло тиной и дохлой рыбой. Ивы уныло качались и трогали ветками зеленую гладь воды. Небо было опущено к самой земле, и Ди чувствовал, как оно давило и смеялось над ним. Зато здесь никогда никого не было и только этот факт красил это место. Ди расчистил место от рыбьих потрохов и расселся на песке у самой кромки воды. Щенок дремал, и он какое-то время молча наблюдал, как собака сопит и жмурится. Ди пальцами чувствовал ее тепло; шерсть, похожую на леску; запах прелости и слюны. Щенок дышал, он шевелил лапами и где-то там было его маленькое собачье сердечко. Ди неожиданно остро почувствовал собственное сердце. Казалось его никогда и не было вовсе: грудная клетка с запертым ничем, но вот теперь оно скулело и жалось внутри, как каждый детеныш жмется к обвисшей материнской груди. В голове была приятная пустота, как наутро после тяжелого тупого сна: мысли некогда нежного ребенка были искромсаны родительской рукой и их остатки гноились волнующей тревогой. — Эй, ну что, глупый, проголодался? Щенок, до того дремавший, теперь лизал пыльную лапу. Ди поднял его за шкирку, тот повис, как игрушка на елке, и зашевелил слабыми конечностями по воздуху. Абсолютно жалкое зрелище. Ди сильнее, чем хотел, ткнул его мордой в маленькую рыбью черепушку, поросшую тиной. Только кости и гниль. У Ди не было склонности к литературе, но что-то метафорическое и совершенно ясное он увидел в прогнившей пустой рыбьей башке, что он улыбнулся своим мыслям, пока звереныш беспомощно барахтался и скулил. — Зря отказываешься, — заговорил он безрадостно, но выражение удовлетворения против воли охватило его лицо, в то время как он почти любовно следил за беспомощной собачьей возней в тухлых останках. — Но я тоже никогда рыбу не любил. Она слишком тупая для того, чтобы ее было приятно есть. Ди достал банку медицинского спирта и откупорил резиновую крышку. Через силу сделал глоток — на вкус также отвратительно как и на запах, — а после вылил немного на тонкий собачий хвост. Запах огня был приятным и родным. Ощущение утробного тепла и влаги оказалось знакомым. Рыжее пламя отражалось в опустелых звериных глазах Ди, налитых кровью, и казалось, будто он сам был охвачен огнем. Завороженный, следил как плавилась шерсть и обугленная плоть обнажала кость. И вместе с тем обнажалась натура Ди. Он почти физически ощущал, как его кожа стекала вниз, а под ней — пусто. Смотрел на себя как бы со стороны, немного с интересом, немного с жалостью, но было что-то в его взгляде отцовское, укол куда-то под язык ощущался наверное так же, как этот взгляд. Ди подумал, что ставит эксперимент над собой, но потом как бы случайно вслушался в истошный собачий визг и наконец увидел, как щенок извивался словно уж, катался маленьким тельцем по земле и дергал лапами. Его хвост, теперь похожий на обглоданный крысиный, дрожал и дымился на земле. Лицо Ди оставалось без движения; и ни одна мышца не дрогнула, как будто все его тело остановилось в ожидании, и только глаза ошалело бегали и нездорово блестели от дыма и запаха горелого мяса. Он положил похолодевшую ладонь на теплую собачью спину и нежно погладил, почти баюкал. — То ли дело собаки — наиумнейшие животные. Так ведь говорят? Он закусил губу и подумал о том, каково быть с подожженным хвостом. Вероятно, когда-то и ему самому пришлось это пережить, рассуждал Ди и сдавливал улыбку, иначе как объяснить, что он совсем без хвоста. В конце концов, на нем и шерсти нет и это отчего-то кажется противоестественным. — Наверное, и детей заводят из тех же соображений. Он сделал еще один глоток и желчь потихоньку угасала в нем. Ди сидел с наклоненной головой и чувствовал себя выше рыб, выше озера, выше каждого глупого щенка и радовался своему превосходству, словно найденной приятной безделушке. Казалось, даже небо расступилось перед ним и теперь как бы приглашало его за собой. Он сидел так еще минут пятнадцать, гладил пушистую спинку и старался запечатлеть в своем сознании смрадное удовольствие. Как черви жрут гнильцу, так это щенячье наслаждение поедало и смаковало его внутренности и нутро. — Ну ладно, хватит. День клонился к вечеру и скука, как естественное состояние, постепенно овладевала Ди. Щенок обмяк и вяло лежал у ног с высунутым языком. Рука Ди осторожно нашла его шею, чтобы почувствовать, как чужая жизнь кровью билась под кожей. Собака послушно стихла. Наивно и совершенно никчемно. Признала в нем, глупая, своего родителя. Неужели все, кто обладают сердцем, стремятся быть любимыми? Для Ди это ничто иное, как рудимент. Однажды человек утратил хвост, теперь пришло время утратить необходимость в любви, иначе как объяснить это обременительное «ничего» внутри Ди, где другие сумели разглядеть это абсурдное «люблю». Он в раздражении сплюнул. Это длилось уже слишком долго. Он надавил там, где пульс был сильнее всего и тот отозвался припадочным мельтешением. Собака засопела и застонала, но осталась как клешней прижата к земле сухой рукой подростка. Мокрые щенячьи глаза навыкате — это красиво, не более. Все длилось менее минуты, потом хрустнули тонкие позвонки — с тем же звуком Ди обгладывал куриную кость за обедом — и собачье тело застыло и размякло. Щенок не дышал, он не шевелил лапами и где-то там больше не было его маленького собачьего сердечка. Был только Ди, его животные равнодушные глаза и ветки ивы, целующие рябь на воде. Он взял бутылку со спиртом и полил тело. Огонь был слабый, шерсть воняла гарью и тухлыми яйцами, собака не дергалась и не визжала. Когда остался только обугленный силуэт, Ди подумал, что в общем-то никакой разницы между крысиным и собачьим телом нет и это его совсем немного огорчило. Он лениво потыкал палкой туда, где были глаза, и окончательно потерял интерес. Солнце катилось вниз и горизонт точно загорался от его прикосновений. Ди, опьяненный и счастливый, думал, что все в мире в конце концов будет предано огню. Эта мысль родилась сама собой, но уже не смогла забыться, и он теперь смаковал ее, радовался как ребенок, будто бы получил знание, доступное ему одному. И как все-таки удивительно, что сердце бьется сильнее, когда чужое останавливается. Значит ли это, что со смертью одного непременно начинается, разгорается и сияет жизнь другого? Ди кивает сам себе, бросает обугленный труп с торчащими клоками обожженной шерсти в озеро и идет домой.***
— Ди, ты даже представить не можешь, как я катку затащил. Э-эх, жаль тебя не было, опять по своим заброшкам мотался. Хэви болтал ногами на стуле и улыбчиво смотрел на брата. Тот лежал на кровати и делал вид, что читал. — Да хватит, я знаю, что ты всегда берешь эту книгу, когда не хочешь меня слушать! — он плюхнулся рядом, заведя руки за голову, и закрыл глаза. — Фу, Ди, от тебя псиной воняет. — Гав.