Жестокий урок

Мэгги сидела в саду, любуясь осенними розами. Наступило раннее утро и на улице было ещё не так жарко, вокруг тишина, нарушаемая лишь жужжанием пчёл. Несмотря на щадящую погоду её всё-равно тянуло к воде — проклятый артрит не давал покоя в любое время суток. Всё тело ныло, суставы болели — старость подкралась незаметно. По-привычке, Мэгги попыталась забыть о боли, прикрыла глаза и отложила телеграмму в сторону. "Джастина Мёрлинг Хартгейм" — как непривычно звучит. Несмотря на наростающую в груди боль Мэгги улыбнулась — её дочь спасена. Да, платой за спасение будет вечная разлука, но пусть так, всё-равно ни она, ни Дрохеда никогда по-настоящему не были нужны Джастине. Ни один мускул не дрогнул на её лице, в глазах ни намёка на слезы — железное, леденящее спокойствие, маска равнодушия, так напугавшая Ральфа де Брикассара в их последнюю встречу. Жизнь сделала её такой. Жизнь её измотала. Огонь в душе померк, как потускнели и некогда яркие рыжие волосы. Сейчас, они тусклыми коричневатыми прядями лежали на опущенных плечах. Эти плечи пронесли на себе тяжёлое бремя и несут, несут до сих пор... Широко открытыми глазами Мэгги смотрела на осенний сад, пестрящий розами: белые, красные, чайные и пепельно-розовые — цвет её любви. А вот, среди кустов фигура матери. Такая прямая, что издалека и не подумаешь, что ей уже так много лет. Теперь, фигура подошла чуть ближе, седые волосы, аккуратно уложенные в высокую причёску выступили вперёд. Выдают её возраст. Нет, никто не может оставаться молод вечно, даже Фиона. И всё же, решила Мэгги, состарится она так же, как Фиа: не потяряв достоинства, живого ума, не обрюзгнув от безделия. Если бы вообще не стареть...  Мэгги вдохнула сладкий запах и обратила взор к небесам. Сколько ей ещё томиться на земле? Когда же "милостивый бог" вновь соединит её с сыном? Зачем она всё ещё здесь, когда те, кому она была нужна мертвы? Если бы она могла умереть сейчас, в эту самую минуту... среди цветущих роз. Её песенка спета, её жизнь прошла и прошла тяжело, разве с неё не хватит? "На то воля Бога"— сказал бы ей Ральф. Да, так бы и сказал! Он и не мог бы сказать иначе, ведь и сам безраздельно принадлежал Богу. Мэгги слишком долго не давала волю воспоминаниям. Кажется, с того самого дня, как он умер и сейчас, вместо тоски, в душу ворвалась странная испепеляющая злость. Прямо как тогда, когда она была юна, когда не понимала, почему он принадлежит не ей... Он забрал Ральфа, забрал сына — всё самое лучшее в её жизни! Церковь твердит, что Бог любит всех людей одинаково, но она то знает... знает что это не так и она тоже, тоже его не любит! А он наверняка наблюдает за ней с небес и думает, что победил. Мэгги снова усмехнулась — она провела Бога! Она была счастлива! Считанные дни, считанные недели счастливых дней она украла, а после жестоко поплатились за это... Но она была счастлива и никогда, никогда об этом не пожалеет! В голову Мэгги пришло странное, эгоистичное — и даже наивное? — желание: она умрёт сейчас, сейчас самое время. Как решила когда-то Мери Карсон, так и она Мэгги Клири... В один момент она совсем потеряла страх: искренне попросила бога забрать её истерзанную душу и закрыла глаза в ожидании смерти, а потом тихо засмеялась. Нет, Бог здесь ни при чём и просить его незачем. Она сама решила умереть, она сама себе и бог, и дъявол! Но сердце всё ещё стучало, она всё ещё слышала звуки вокруг, она слышала крик... Мигом забыв про свой грешный замысел и даже про мучительный артрит Мэгги вскочила, точно девчонка и метнулась к фигуре матери. Фиа упала на землю и теперь лежала на траве, силясь глубоко вздохнуть. Аристократичные черты не покинули её даже не старости лет, но как она была хрупка!, словно маленькая птичка, стремящаяся держаться гордо. И правда, умирала она величественно, без жалости. Но что-то, в эти последние минуты жизни в ней сломалось, прорвались таящиеся глубоко в душе, не высказанные чувства: любовь, горечь, насмешка — всё это так близко, так осязаемо витало в воздухе. Слова были не нужны. Мэгги смотрела на мать, как в первый раз, будто никогда её не видела. Черты лица Фионы стали мягче и светлее, утратив резкость. Смерть для неё была даром, желанным освобождением, долгожданным завершением несчастной жизни. Она молчала, сжимая руку дочери и наслаждалась последним мигом, допивая горькое вино, под названием жизнь. — Позаботься о Фрэнке, прошу... — хрипло прошептала Фиа напоследок и улыбнулась. Её последней мыслью был сын, которого она больше всего любила и дочь, которую любила меньше всего. Мэгги разрыдалась и виной тому была не смерть матери, а жестокая насмешка, преподнесённая Богом. Она желала освобождения себе, но на её глазах жизнь покинула Фиону. Она возомнила себя Богом и вновь получила своё наказание. Никому кроме Него не подвластна жизнь и он снова показал ей это. Истерика прекратилась, но плечи ещё дрожали, Мэгги подняла глаза к небу и тихо прошептала: "Ненавижу". Как больно, как горько принимать этот урок! Но она гордо вскинула голову, отряхнула платье и расправила плечи — вновь взвалила на себя груз. Пора давать распоряжения о похоронах. Для Фионы мучения окончены, а её будут продолжаться и дальше. Никому не подвластна жизнь, никому не подвластна смерть, а она — всего лишь человек и это её последний, жестокий урок. И она продолжит петь в своём колючем терновнике...