Черный немецкий дог

Этот мальчик подошел ко мне после первой же лекции, которую я вел у второкурсников, и попросил писать под моим руководством курсовую про колокольни Петербурга. Я не был с ним знаком, хотя первокурсники успевают мне примелькаться и их же второкурсниками я уже знаю в лицо. Как оказалось, мальчик перевелся после первого курса из другого кампуса из-за переезда семьи. У него были вьющиеся волосы цвета черного янтаря, несмотря на светлую кожу, острые скулы, прямой нос. Средний рост, стройное телосложение и монохромный стиль в одежде. По нему было видно, что семья живет в достатке, но при этом можно было судить о его личной сдержанности, потому что на вещах никогда не было рисунков, логотипов, названий брендов, а цвета были в базовой гамме: черный, антрацитовый, базальтовый, гейнсборо, гранитный, графитовый, белый и темные оттенки синего. Однажды, когда зимой мы сидели в кухне моей квартиры, отмечая нужные абзацы в книге, я сказал ему: "Мне нравятся оттенки, которые ты носишь. Сегодня необычный цвет", а он ответил: "Это селадон". Я тогда поразился и подумал, что, наверное, большинство из его сверстников это слово даже не знает. Его звали Мешка, как я узнал, заглянув в его дело в учебном офисе, на самом деле: у него были литовские корни. Я также был удивлен, что он не позволял окружающим адаптировать непривычное имя под более распространенное "Миша". Жена сказала, познакомившись с Мешкой в конце осени: "Мешка с литовского значит медведь". А я подумал: "Этот мальчик точно не медведь, он больше похож на породистого щенка из тех, что вечно лежат в стороне и наблюдают, пока их братья и сестры резвятся". Мешка хорошо учился, не пропускал ни лекции, ни семинары. Вовремя отписывался мне по почте о том, как продвигается курсовая. Спустя несколько недель после нашего знакомства он стал оставаться после моих лекций со мной на перерыв. Это время мы посвящали обсуждению самого разного: от пройденного материала и его курсовой работы до современной политики и новостей университета. С ним было приятно вести разговор: Мешка много молчал и мало говорил, но когда говорил, скучать не приходилось. Понятно, почему я так редко его видел в компании - ему просто не о чем было говорить с однокурсниками, которые в перерывах между парами точно не желали поддерживать сложные серьезные темы. В декабре, после рождественского мероприятия я предложил Мешке подвезти его до дома. Он снимал однокомнатную на Литейном, благо, средства позволяли. "Не хотите зайти? На чай?" - спросил он, уже выйдя из машины, но не захлопнув дверь. А я не смог отказаться. Не смог задушить в себе желание узнать этого мальчика больше: как он живет, один ли, порядок ли у него дома и как выглядит его жилье? Винтовая лестница в старой парадной слабо освещалась желтым мигающим светом. С разных этажей тянуло то едой, то лекарствами, то просто пылью и ветхостью. Мы поднялись под самую крышу, где с площадки вели всего две двери: одна новая, железная, другая деревянная, казавшаяся неиспользуемой. Мешка в ответ на мой вопрошающий взгляд пояснил: "Там мой сосед, Алексей, ему под 90. Я каждые два дня стучу ему, чтоб узнать, жив ли еще". Пока мальчик открывал железную дверь, я задумался о своем возрасте. Что я делаю здесь, такой седой, рядом с второкурсником, поздно вечером, накануне Рождества? Мои мысли прервал юношеский голос: "Тише, Рамси, со мной друг. Это друг". Заглянув за плечо Мешки, стоящего в дверях передо мной, я увидел нечто огромное и черное, на четырех лапах. Глаза существа казались желтыми из-за света парадной, а из глубин пасти вырывалось тихое сдерживаемое рычание. Но как только Мешка потрепал пса за ухом, тот завилял хвостом и, лизнув напоследок хозяина, начал обнюхивать мою ногу, иногда задевая мокрым носом ткань брюк. "Вы не бойтесь, он только поначалу ко всем с подозрением. Вообще он добрый. Погладьте его". Я вытянул руку и коснулся короткошерстного лба. В это время Мешка успел разуться и пройти вглубь квартиры, включив свет. Шерсть пса оказалась такой же черно-смольной, как у его молодого хозяина. Он был строен и собран. Правильно говорят, что собаки похожи на своих хозяев. "Он хорошо чувствует, кто друг, а кто враг. Вы уже точно друг, он вас не тронет". Я стянул кожаные туфли, задвинув их подальше от прохода и от клыков пса, и прошел вслед за Мешкой. Впереди по коридору была кухня, где уже начинал шуметь включенный парнем чайник, слева была дверь, видимо, в санузел, а справа - арка в залу, где мы с Мешкой и оказались. Широкое окно с лоджией выходило на проспект, поэтому света оттуда хватало, чтобы не включать его в комнате и все видеть. В помещении стоял широкий диван, накрытый темной матовой тканью, письменный стол с тремя небольшими ящиками и настольной лампой. На столе - закрытый ноутбук, перьевая ручка и чернила известного производителя. Бумаги не видно. В противоположном от окна углу - шкаф. На полу - мягкий ковер с коротким ворсом, на котором приятно стоять и, наверное, лежать тоже. От наблюдений меня оторвал Мешка, он снял пальто, повесив его в шкаф, и вытянул руки, чтобы забрать мое. Я быстро вручил ему свое, которое даже не пришлось расстегивать - из-за собственной машины мне не нужно особо утепляться. "Проходите на кухню пока". Спустя четверть часа мы уже пьем невероятно ароматный элитный чай, который, по словам Мешки, привез его дядя из Индии. - Почему ты назвал пса Рамси? - киваю на сидящего подле стола немецкого дога и смотрю в глаза напротив. - Мне понравился персонаж. Вы смотрели Игру Престолов? - отвечает, не мигая смотря мне в глаза. Поначалу было сложно привыкнуть к его манере вести диалог. Он никогда не прячет взгляд, не смотрит в сторону, а только прямо на собеседника. Кажется, будто в душу заглядывает. Но я уже начал привыкать, и теперь не тянет отстраниться. На вопрос киваю, отпивая из легкой фарфоровой чашки. У Мешки все подобрано очень тщательно, предметы не лишние и, несомненно, дорогие. Интересно, ему это подбирали или он сам? Трудно поверить, что он всего лишь второкурсник. Обычно ребята в его возрасте совсем другие. - Рамси Болтон кажется таким улыбчивым и открытым на первый взгляд, при этом скрывая в себе изощренную жестокость. Он похож на ящик Пандоры, его хочется открыть и узнать, но после этого, когда все демоны выбираются наружу, надежды нет. - Ты так вдумываешься в персонажей. Во всех? - в ответ Мешка неопределенно кивает и возвращается вниманием к чаю. Каким-то образом после чаепития я не уезжаю домой, а звоню жене - предупредить о том, чтобы меня сегодня не ждала. Когда на часах полночь, мы сидим за рабочим столом в зале и разбираем статьи на польском, найденные Мешкой, по теме его курсовой. Свет в квартире выключен, за исключением настольной лампы. У нее теплый свет, и отблески в черных волосах юноши приобретают золотисто-багряный оттенок. Мои седые, стало быть, кажутся какими-нибудь персиковыми. Рамси свернулся у дивана на своей лежанке. Его хозяин сидит по левую руку от меня на принесенном из кухни стуле. Иногда, при неосторожном движении, он задевает мое колено своим. Он успел переодеться, вместо брюк на нем теперь домашние штаны, кажется, из льна. Даже сквозь ткань своих брюк я чувствую их мягкость. И твердость его угловатой коленки. В один момент я понимаю, что не слушаю Мешку, а сижу, отвернувшись от стола и наблюдаю за псом. В ту же секунду Рамси приоткрывает глаза и смотрит на меня их жуткой и опасной желтизной. Я поворачиваюсь обратно, к своему студенту, зевая, едва успев прикрыть рот. - Я тоже уже зеваю, может, стоит ложиться? - Мешка тоже выглядит сонным, в ответ говорю, что неплохо бы. - Постелю себе на полу, а вы на диван ложитесь. Там чистое белье - сегодня утром поменял. Около двух часов ночи я уже лежу на боку на чужом диване, необъяснимо удобном для сна - наверняка, жутко дорогом. Укрываюсь очень легким, но быстро согревающим одеялом, и смотрю на вихрастую макушку Мешки, лежащего рядом с диваном на односпальном надувном ортопедическом матрасе. Рамси почти сразу же улегся за спиной своего хозяина, положив голову с стоячими ушами на передние лапы. Несомненно, они составляют идеально коррелирующий дуэт. Что неудивительно: за четыре месяца общения с Мешкой, я понял, что тот обожает собак, а они легко подпускают его к себе. Это я увидел своими глазами, когда собака моей жены сразу же начала с ним играть, как только он впервые зашел в нашу квартиру. Ей даже не нужно было его обнюхать, чтобы узнать в нем друга. Так же, как я сразу заинтересовался в нем, едва он мне представился. *** В новогодние каникулы мы каждый вечер выбирались гулять по центру Петербурга втроем: я, Мешка и его немецкий дог. Ходили по освещенным городскими огнями улицам. Рамси ловил особенно крупные хлопья снежинок языком и часто косился на хозяина. Я на парня смотрел почти не отрываясь. Конечно, он был красив, и это трудно не признавать. Гораздо труднее признавать то, что меня, уже седого заслуженного профессора, это заботит. Порой я чувствовал себя ужасным человеком, но глушил эти мысли уверенностью, что человек не может быть плохим, пока ничего плохого не сделал, а мысли - не считаются. Наше общение вышло за профессиональные рамки. Мы все чаще обсуждали личные вопросы, я все больше принимал участие в его жизни, а он становился постоянной и стабильной частичкой моей. В конце каникул Мешка остался на ночь у меня дома. Жена воспринимала его как сына: наготовила много всего для ужина, постоянно спрашивала, удобно ли Мешке. Еще бы "удобно ли дышать" спросила! К концу января я убедил юношу обращаться ко мне на "ты", и это стало семимильным шагом в нашем общении. Вместо "Евгений Викторович" в свою сторону, я теперь слышал лишь полное имя. Мешка сказал, ему очень нравится, как это имя произносят заграницей, с иностранным акцентом. До сих пор не могу объяснить, почему мы так быстро сблизились. На протяжении десятков лет я никого к себе не подпускал так скоро. Тем не менее... Ночевать раз в неделю у Мешки стало традицией. В основном, это происходило с пятницы на субботу, если у нас не было субботних пар, или с субботы на воскресенье, чтобы никому точно не нужно было вставать рано. Мы засиживались порой до пяти утра. Хотя вечер начинался с ужина или чаепития и научных дискуссий, ночь сопровождалась партиями в го (я потратил на обучение Мешки без преуменьшения около 15 минут), просмотрами фильмов и играми с собакой. Однажды мы заказали пиццу, а потом смотрели жутко трагичный военный фильм, по очереди отмечая исторические ошибки. Рядом с Мешкой я чувствовал себя как никогда молодым и живым. Границы между нами стирались. Ни возраст, ни статус не становились преградой для общения. Однажды мы провели вместе двое выходных подряд: спали до полудня, сходили в новый еврейский ресторанчик, открывшийся на Большой Конюшенной, посмотрели документальный фильм про животных, расположившись на уютном диване в квартире Мешки с Рамси, сопевшим между нами; в воскресенье купили целую тележку продуктов в Ашане и приготовили дома рататуй и брусничный пирог, рецепт которого я заранее нашел в кулинарной книжке моей жены, потом работали над курсовой работой и обсуждали одну из рецензий на мою прошлую книгу. И в итоге, как всегда, поздно легли, едва не опоздав в понедельник на общую лекцию первой парой. Я чувствовал себя откровенно странно и неудобно после такого, поэтому решил все же соблюдать некоторые рамки в общении с Мешкой. *** В феврале Мешка начал ездить в собачий приют на окраине города. В промышленной зоне. Говорил, там нужны рабочие руки. Одними деньгами помогать мало. Я спрашивал, его: "Не боишься? Там же заброшки, безлюдно", а он говорил: "Там рабочие с заводов иногда ходят, но это вечером, а я днем хожу. Днем никого нет". "Вообще-то, я о бродячих собаках", но на эту мою реплику ответа не следовало, кроме легкомысленной усмешки: Мешка отказывался видеть в собаках угрозу. Небезосновательно. Я ни разу не видел агрессии от собак в его сторону. Даже когда мы ездили ко мне на дачу и, прогуливаясь, наткнулись на сторожевую собаку, калитку перед носом которой хозяин забыл закрыть. Это была кавказская овчарка. Едва она меня заметила, начала рычать. Но тут вперед вышел Мешка, присел на колени и, протянув раскрытую ладонь, начал ей что-то ласково шептать. Думаю, затихла овчарка, лишь чтобы услышать, что же ей такое говорят. Но, когда юноша поднялся, собака лишь села, не отводя настороженного взгляда, но агрессии больше не проявляла. Мы тогда развернулись и ушли, а Мешка сказал, что "хороший кавказец; они не часто лают на прохожих просто так, но, если лают, успокоить сложно". К слову, в тот вечер мы слепили снежного пса, которого потом разломал беснующийся Рамси, а затем грелись у старой деревенской печи, отваривая засушенную смородину, мяту и ромашку. Когда вода в подвешенной кастрюле начала закипать, я отправил Мешку к шкафу - искать листья, а сам поднялся доставать остальную нужную посуду. В ходе легкого попутного с делами разговора я почему-то стал вспоминать свою юность, а Мешка не стал останавливать, наоборот - задавал вопросы о моем студенчестве, о том, как с женой познакомился, о чем мечтал и что из этого воплотилось в жизнь. Когда я рассказал ему историю своего студенчества, неразрывно связанную со знакомством с женой, он вспомнил про бал святого Валентина, намечающийся в университете накануне праздника. Мешка сказал, будет рад поучаствовать, потому что вальс считает красивым танцем с длинной и интересной историей. Я с сожалением сказал, что даже не помню уже, наверное, как его танцевать, хоть и стыдно в этом признаваться. Мальчик только усмехнулся: "Конечно, когда столько книг издавать надо, времени на танцы не остается". А я просто замер, глядя на его улыбку. Мешка выглядел сейчас так необычно: укутанный в дачный лоскутный плед, в своем растянутом свитере, который раньше никогда при мне не надевал (и вряд ли вообще о нем вспоминал), со слегка мокрыми от снега вьющимися кончиками волос, и самое главное - он улыбался. Открыто, долго и искренне, как делал очень редко. И мне было вдвойне приятно, что со мной, здесь. Что это я, старый заумный профессор, заставил этого мальчика чувствовать радость и уют. Очень самоутверждающе такое осознавать. Пока травы варились в воде и пропитывали собой густой, пахнущий деревом, воздух в доме, Мешка, по совершенно невероятному желаю Вселенной, подошел ко мне и с легкой полуулыбкой предложил вспомнить, как танцевать вальс. Секунды перед моим ответом растянулись в бесконечность. Я смотрел в темные глаза этого мальчика и понимал, что если я соглашусь, обратной дороги не будет. Это станет поворотом на пути наших взаимоотношений. И я кивнул, протянув руку к его талии. Мешка аккуратно свернул плед и положил его на бортик старого дивана. Затем достал свой IPhone и, покопавшись в нем с полминуты, включил четырнадцатую сонату Бетховена. Медленно вернулся ко мне, осторожно, будто еще раз спрашивая, взял мою руку и вытянул в сторону, другую я положил ему за спину, чуть-чуть ниже лопатки, он же свободной взял меня за плечо. И мы начали двигаться. Вспоминалось нехотя, движения будто из последних сил цеплялись за недра моей памяти, как назло желая, чтобы я оступился или просто нервничал и чувствовал себя неловко. Но как только я влился в ритм, во многом благодаря уверенным движениям Мешки, время перестало существовать. Я видел сосредоточенное лицо юноши, и мысли в моей голове роились подобно дождевым червям в размокшем после грозы черноземе. Когда первая часть сонаты незаметно сменилась шустрыми ритмами второй, Мешка отпустил меня и сделал шаг вперед, сократив расстояние. Я замер, внимательно следя за ним. Тот выдохнул и, прикрыв глаза, подался лицом к моему. Я почти успел ужаснуться, что он меня поцелует, глупый безрассудный мальчишка, но он лишь как-то странно, по собачьи, щемяще нежно, потерся своей гладкой, выбритой щекой о мою, заросшую серебром, наверняка неприятную для молодой кожи. Потом Мешка уткнулся носом мне в плечо. И я не сдержался: сцепил руки у него на пояснице и притянул к себе, положив подбородок на чужую, уже подсохшую, макушку. Почувствовал его теплые ладони на своей спине и в полной мере осознал, в каком месте своего жизненного пути оказался. Сомнительном, странном, поражающем, невероятном. Но таком приятном. Мне хотелось запечатлеть эти секунды объятий как можно тщательнее в своей памяти: тепло из печи; запах дров, сухости, чужих волос, теперь отдающих смородиновым листом; Рамси, умиротворенно свернувшегося на коврике у входа. И снегопад за окном - единственного свидетеля развернувшейся сцены. Определенно, такой снегопад - единственный в моей жизни. Я дал себе обещание никогда не забывать этот вечер. *** Март выдался чрезвычайно холодным для Петербурга. Морозы ударили так, будто компенсировали свою лояльность за все зимние месяцы. Я был вынужден перелезть в пуховик, несмотря на то, что обладаю собственным транспортом и на улице провожу лишь минуты пути с парковки до нужного здания. Прекратились вечерние прогулки с Мешкой и его питомцем. Мальчик теперь выводил пса лишь в туалет и быстро пробежаться пару кварталов. Я работал над книгой, сроки не давали много отдыхать, поэтому совместные ночи сократились до раза в две недели. Но, будто для соблюдения баланса, Вселенная по иному сложила обстоятельства наших ночевок. В одну из них, уже будучи на грани дремы и глубокого сна, я почувствовал, как кто-то невесомо приподнимает мою руку, а матрас продавливается совсем рядом под чьим-то весом. Конечно, я проснулся и посмотрел на Мешку, в ответ на вопрошающий взгляд услышав лишь "Можно?". Я кивнул и приглашающе убрал руку. Освободившееся место тут же было занято чужим теплым телом. Я слегка отодвинулся, давая больше пространства для движений. Спустя пару минут тишина была нарушена. - Женя, ты можешь обнять меня? - Не знаю, от чего я вздрогнул: от непривычного обращения, резанувшего слух, или смысла вопроса, но, ничего не ответив, придвинулся вплотную к кокону из чужого одеяла и, вынув руку из собственного, положил поверх Мешки. Холодный воздух неприятно остужал разморенную кожу и заставлял покрываться мурашками. Мешка же надломленно выдохнул и, немного поерзав, осторожно просунул ладонь под мою, сжав лишь кончики пальцев. Наверное, они кажутся ему грубыми на ощупь, во многом из-за морщин. - Так будет холодно... - Может, под одеяло? - Поверить не могу, что сказал такое. Мешка кивнул - я понял это по дернувшемуся затылку. Через минуту я обнимал его, такого молодого, красивого, согревшегося под одеялом, со спины, дышал его черными кудрями, сохранившими запах шампуня с эвкалиптом. Наши тела разделяли лишь два тонких слоя ткани. Моя левая рука лежала у него прямо над сердцем, я чувствовал его биение и удивлялся, как этот мальчик остается таким спокойным. В итоге этим медленным ритмом я и был убаюкан. Как этим мальчиком была убаюкана мои сознательность и рационализм. *** Во второй половине марта я уже скучал по совместному с Мешкой времяпрепровождению. Только что прошли выходные, мы не виделись и не контактировали ровно неделю. В понедельник, поднимаясь на третий этаж учебного корпуса, я поймал себя на надежде, что Мешка подойдет ко мне после лекции. Но Мешка на лекцию не пришел. Это был его первый прогул, насколько я знаю, на всем втором курсе. И, конечно же, я был удивлен, встревожен и расстроен. Чувствовал себя нервно до самой ночи. А на следующий день мне сообщили, что Мешка в больнице. Кое-как проведя последние в этот день пары, я поехал к нему. Благодарю Вселенную, что меня пустили, хотя я и не родственник. Парень лежал на больничной койке с капельницей и другими медицинскими аппаратами, весь в бинтах. Врачи сказали, что он в коме. Что его, валяющегося без сознания в багровом снегу, окруженного одичавшими собаками, нашел рабочий по пути со смены. Насколько удалось установить, Мешка возвращался из собачьего приюта, когда на него напала свора собак. Видимо, мартовские морозы заставили их напасть на человека из-за голода. К тому моменту, когда рабочий оказался поблизости, парень уже отключился от боли и потери крови. Рабочему удалось отогнать собак и вызвать скорую помощь. В машине скорой парень впал в кому. Я сидел возле тела, обмотанного местами напитавшимися кровью бинтами, и беззвучно рыдал. Слезы текли по лицу, а я не мог их остановить. Меня радовало лишь то, что кроме меня в палате было пусто. Хотя от врачей я узнал, что родители мальчика провели с ним весь понедельник и сегодняшнее утро. Я все думал, каково ему было там одному? Что он чувствовал, когда видел перед собой оскаленные морды собак? Какую боль ему пришлось пережить, прежде чем впасть в спасительное небытие? Его же буквально пожирали заживо: острыми клыками разорвали одежду, кусали за руки, ноги, добрались до кожи. Чем больше я думал об этом, тем сильнее тянуло где-то под ребрами. Я взглянул на скрытое бинтами лицо, и мне захотелось кричать. Кричать на этого маленького безрассудного щенка, шатавшегося по подобным районам в одиночку. Кричать на себя за то, что позволял ему это. Кричать на несправедливую случайность, что Мешка, такой юный и красивый, оказался в таком неправильном месте и в такой неправильный момент. У меня не осталось ничего, кроме бесконечной опустошенности. Эмоциональная буря прошла, оставив после себя лишь убийственную тоску, затягивающую словно трясина. Я провел в его палате всю ночь, моя жена привезла мне еды вечером, но я не смог к ней притронуться: каждый раз при взгляде на еду перед глазами появлялась озлобленная голодная уличная собака, целящаяся клыками в испуганное человеческое лицо. На следующее утро приехали родители Мешки. Отец с залегшими синяками под глазами, острыми скулами, как у сына, и почти такой же седой, как я, но с бритым лицом, а мать - статная высокая брюнетка с заплаканными глазами. Мы познакомились. Я представился профессором, объяснил свое присутствие тем, что Мешка очень старательный и перспективный студент, за чьими успехами я следил очень искренне, и "Да, очень жаль, крайне вам сопереживаю, огромное несчастье! Если могу чем-то помочь..". Между делом выяснил, что сейчас с Рамси. Семья Мешки, как оказалось, собак не держит из-за аллергии у обоих родителей. Поэтому пес сейчас на передержке у петербургских друзей семьи. Пока мать и отец Мешки сидели, склонившись над сыном, я взял неплохой кофе в местном кафетерии - все таки частная клиника. А когда вернулся - Мешку спешно вывозили из палаты врачи, родители спешно сообщили что-то про остановку сердца. После половины часа, проведенной в неведении возле операционной, я чувствовал себя тоскующим по хозяину псом, который неспособен до конца осознать свою потерю. Мешку не удалось спасти, врачи вышли из операционной, пустив к сыну родителей. Мать Мешки закричала таким пронзительным голосом, каким, наверное, владеет только мать, потерявшая ребенка. Я смотрел на неподвижное, накрытое до ключиц тело сквозь окно между коридором и операционной и чувствовал, будто что-то волшебное и едва уловимое утекает сквозь пальцы. Мне было так жаль этого мальчика, так жаль себя, старого профессора по собственной беспечности привязавшегося к студенту. Жаль родителей мальчика и жаль его пса, который так и не узнает, что хозяин больше никогда не потреплет его за ухом. *** Это была самая невероятная зима в моей жизни и самая тоскливая весна. Каким-то образом я решился поговорить с родителями Мешки о судьбе Рамси, и они отдали его мне. Пес придерживался нейтралитета с собачкой моей жены, бегал со мной по вечерам до ближайшего парка, ластился порой под руку во время сна и, казалось, совсем не скучал. Лишь изредка, когда мне удавалось взглянуть на него, пока он этого взгляда не почувствует, я видел честную и ничем не прикрытую собачью тоску. Напрашивалась мысль, что, возможно, Рамси все понимает. И, может быть, он свыкся с новым порядком Вселенной даже скорее, чем я сам. Моя жена видела мое состояние, но что она могла знать или сделать? Старалась не трогать по пустякам. Как же безмерно я скорбил. Эта скорбь - словно скрытый в реке омут: прыгаешь с разбега, поднимаешь всплеск и больше не можешь вынырнуть и вдохнуть. Кислород в легких заканчивается и грудную клетку будто обжигает лесным пожаром. А студенты в корпусе все ходят, все говорят, что-то пишут, где-то ленятся. Люди на улицах снимают куртки. Снег тлеет. Тлеет, как одно из последних доказательств того, что эта зима действительно была. Что парень с его вихрастой макушкой и странным литовским именем был. И лишь изредка, в одинокие весенние ночи, когда я сижу в своем кабинете с приглушенным светом настольной лампы, мне может показаться, что в отблеске желтых глаз животного, свернувшегося в кресле у книжного шкафа, мелькает отрешенное выражение знакомого взгляда.