***
Идеальный преподаватель всегда ставит долг выше сочувствия, а справедливость выше личных симпатий. Идеальный преподаватель никогда не проявляет особого отношения к кому-то из студентов и никогда не выходит за рамки педагогического процесса. Оби-Ван Кеноби — не идеальный преподаватель и скорее всего, никогда им не станет. Да он и не стремится. «Учащиеся ненавидят правильных учителей, — так однажды высказался один из самых важных Кеноби людей, — зато начальство любит. Тут стоит задуматься, чьего признания ты больше хочешь». И если в самом начале карьеры он ещё задавался этим вопросом, то теперь ответ становится очевидным. Потому что прямо сейчас профессор Кеноби сидит за столиком кафе с одним из студентов своей курируемой группы, дожидаясь, когда миловидная круглолицая официантка, которая всякий раз улыбается, узнавая его в лицо, принесёт два бизнес-ланча, заказанных Оби-Ваном — сегодня в меню его любимый грибной суп с гренками. — Вы просто обязаны попробовать, — сообщает он своему спутнику, имея возможность беззастенчиво смотреть на него из-за удачного расположения друг напротив друга за столиком. В свои неполные двадцать Энакин производит впечатление подростка: взъерошенные кудри, рюкзак в нашивках любимых групп, названий которых Оби-Вану и слышать-то не доводилось, пришитых некрасивыми, но крепкими стежками чёрных ниток, стоптанные «конверсы». Ухмылка наглая, но взгляд вечно в сторону отводит. Словно дикий котёнок, который ершится почём зря. Кеноби хочется его коснуться. Положить ладонь на слегка угловатое плечо, а то и вовсе растрепать непослушные завитки, пропуская русые волны между пальцами. Хотя бы просто обозначить своё присутствие, простым жестом дать понять, что защищаться нет необходимости — от него так уж точно. Будто озябший, Энакин прячет ладони в рукавах безразмерной толстовки так, что лишь кончики пальцев робко и как-то беззащитно выглядывают, и кладёт их перед собой на самый край столешницы. — Не хочу пользоваться вашей добротой. Я не привык так, — парнишка явно из той самой породы, что отвергает подачки, протянутые щедрой рукой, лелея уязвимую гордость за пазухой. Даже в это кафе Оби-Вану его удалось затащить лишь с той оговоркой, что в другой раз, при более удачных обстоятельствах, Скайуокер может пригласить его сам, если захочет. — Мне нечем даже заплатить. — А что, если взамен я попрошу вас об услуге? — Оби-Ван приподнимает брови. — У меня есть машина. Вольво образца 1992 года, если мягко выразиться, не в лучшем состоянии. И если бы вы, скажем, могли оценить взглядом профессионала, подлежит ли эта колымага ремонту… По-хорошему, эту рухлядь давно стоило бы сдать в программу по утилизации, о чём Кеноби регулярно себе напоминал. Но здесь возникало одно маленькое, но крайне весомое «но»: машина — единственное наследство, оставшееся Оби-Вану от человека, который его вырастил. Остальное растащили родственники, которых Кеноби отчего-то не видел ни в тот злополучный день, когда Квай-Гон был сбит пьяным ублюдком на переходе и оказался в тяжёлом состоянии в больнице, ни хотя бы раз до этого за без малого девять лет. Зато кровные, что, по всей видимости, куда важнее, чем привязанность какого-то беспризорного мальчишки, нашедшего в нём друга, наставника и замену отца. Кажется, они считали уже в то время едва заводящуюся с третьего раза развалюху огромным одолжением, щедрым подарком с барского плеча и нисходительной благодарностью за то, что он «провёл рядом с дядюшкой его последние часы». Если допустить, что посмертная жизнь существует, Квай-Гон наверняка был возмущён этим не меньше самого Оби-Вана. От него в любом случае не убудет, если Энакин поживёт у него под боком каких-то несколько месяцев, и уж тем более, если найдёт в этом возможность для реализации своего таланта. От взгляда Кеноби, конечно же, не укрывается то, с каким воодушевлением загораются искры в его голубых глазах, которые всего несколько секунд назад казались блёкло-серыми. В особенности на фоне синюшных теней, залёгших под нижними веками, наталкивая на вопрос, как давно Скайуокер последний раз спал. Имеется в виду, нормальным сном на предназначенной для этого поверхности. — Профессионал — это громко сказано, конечно, — пряча лукавую улыбку, отвечает польщённый подобной оценкой Энакин. — Я самоучка без какого-либо специального образования. Но всё-таки, я думаю, окажусь вам не совсем бесполезен. — Не нужно ложной скромности, Скайуокер, — Оби-Ван нарочито хмурит брови, но всё ещё улыбается. — Ваши технические навыки не заслуживают подобного принижения лишь по причине отсутствия диплома… Так значит, мы договорились? Приходится ненадолго отвлечься от собеседника, поскольку официантка как раз приносит к их столику обед. Оби-Ван, поблагодарив, берется за салат, а вот Энакин сразу придвигает к себе тарелку совсем ещё горячего супа. Поспешно проглотив первую ложку и видимо, обжегшись, Скайуокер осторожно дует на вторую, поднеся к губам, и лишь затем отправляет следом в рот. Кеноби решает не отвлекать проголодавшегося студента — неизвестно, сколько времени до этого он не получал горячей пищи, что с таким аппетитом набрасывается на еду — и молчаливо хрустит свежими овощами в салате. Лишь покончив с половиной содержимого тарелки, Энакин сбавляет обороты и вспоминает о заданном ему вопросе. — Договорились. Но всё-таки сначала мне надо взглянуть на неё своими глазами, ну и скорее всего понадобится докупать некоторые запчасти. — С этим разберёмся, — наверное, Оби-Ван выглядит слишком очевидно счастливым в этот момент, испытав такое облегчение, словно это ему стоит волноваться о месте для ночлега. — Может, надо что из ваших вещей забрать? Они где, в квартире родителей? — В мастерской, — в немного резкой манере, словно это уточнение для него неприятно, отвечает Энакин, отодвигая от себя пустую суповую тарелку. — Я оставил там ноутбук и сменную одежду. Скайуокер тут же принимается за порцию салата и Оби-Ван, ещё не управившийся со своей, удивляется, как кто-то может настолько быстро есть — так, словно почти не жует. — Простите, что спрашиваю, но ваши родные вообще в курсе вашего местоположения? Чтобы не возникло никаких неприятных ситуаций, — вопросом, который стоило задать с самого начала, Кеноби интересуется лишь теперь. На самом деле Оби-Вану чисто по-человечески любопытно, что такого могло произойти у Энакина с его семьёй. Конечно, его тяжело назвать примерным и образцовым студентом. Если честно, Кеноби поначалу и вовсе сомневался, задаваясь вопросом, как Скайуокер поступил в колледж искусства, не проявляя ровно никакого интереса к гуманитарным наукам, и кто надоумил его, сказав, что это хорошая идея. На первом же семинаре по истории искусств, в то время, как его одногруппницы наперебой тянули руки, претендуя на титул любимицы куратора, Энакин скетчил что-то в простом клетчатом блокноте на пружинке. Нужно ли говорить, что именно его, менее всего этого ожидавшего и надеявшегося надежно затаиться за задней партой, Кеноби и вызвал отвечать, влепив самый первый на всю группу неуд в первом семестре? После этого Оби-Ван, в чём ему стыдно теперь признаться самому себе, подпортил мальчишке начало его студенческой жизни, из принципа и чистой педагогической вредности вызывая его отвечать каждый семинар. Но даже несмотря на это, Энакин до сих пор не прогулял ни одной пары, которую вёл Оби-Ван, даже если умудрялся проспать предыдущую или уходил со следующей. Энакин всегда исправно приносит на проверку написанные одинаково корявым почерком домашние задания, даже если по-прежнему критически плох в устных ответах. Энакин вызывается помочь со слетевшим программным обеспечением или отошедшим проводом. И сам Кеноби уже не может отрицать того, что отзывчивому парнишке-троечнику удалось обойти всех отличниц в его личном рейтинге, даже если в балльном рейтинге группы он находится ниже средней позиции. — У меня нет родных, — хмуро отзывается Энакин на его вопрос после того, как прожевывает очередной салатный лист. — Мать похоронил на прошлой неделе. Есть отчим, но он посторонний для меня человек, я не обязан ни о чём ему сообщать, как и он ничем мне не обязан, я совершеннолетний. — Вы же не сбежали из дома, так? — уточняет Кеноби после короткого ступора. Когда он потерял мать, ему было всего тринадцать, и единственным человеком, что согласился оформить опеку, оказался его школьный учитель истории — тот самый человек, прививший ему трепетную любовь к своему предмету. Но даже несмотря на то, что нерассказанная история Энакина, изложенная в одной краткой, но ёмкой фразе, неприятно бередит его собственные старые раны — а быть может, как раз по этой причине — Оби-Ван неспособен сию же минуту подобрать правильные слова. Поэтому вместо них он спрашивает то, что должен. — Не сбежал, просто ушёл. Он понимает. Нам так обоим проще и выгоднее, потому что семьи из нас не получится — связующего звена больше нет. Его слова звучат без сожаления, скорее констатацией факта. Скайуокер приподнимает уголки губ в лёгкой улыбке и вместе с тем впервые за всё то время, что они просидели друг напротив друга за этим столиком, одаривает Кеноби прямым взглядом в глаза прежде, чем вернуться к еде. Оби-Ван не сразу вспоминает о своей полуостывшей, но до сих пор нетронутой порции супа, так и не коснувшись предплечья только что так близко лежавшей на столе руки Скайуокера раньше, чем он убирает её. Момент оказывается упущен.1.
5 августа 2020 г. в 17:33
— Если у вас возникнут какие-нибудь проблемы, то вы всегда можете обратиться ко мне, — фраза, озвученная куратором группы, прозвучав в самый первый учебный день, отчего-то прочно откладывается в памяти Энакина. В искренности этих слов сомневаться не приходится ни минуты, пусть и, строго говоря, они не были адресованы непосредственно ему, да и произносились в контексте учебного процесса — как нечто само собой разумеющееся.
Проблем у Энакина нет. У Энакина есть в общей сложности четыре часа сна за последние пару суток, полупустая бутылка колы, перемешанной с растворимым кофе из пакетика, на дне рюкзака, чувство сосущей пустоты в желудке и, что куда хуже, в душе, работа в автосервисе на полставки, всего-то неполная неделя до зарплаты. Ситуация, в общем, решаемая, не критическая. Помощи не надо, но жизненно необходима передышка — восстановить силы, как в какой-нибудь глупой видеоигре, и перестать, наконец, распускать сопли.
— Профессор Кеноби, я могу зайти? — Энакин с улыбкой опирается локтем о дверной косяк, наблюдая за тем, как Кеноби аккуратно дует на напиток в бумажном стаканчике из университетской кофейни на первом этаже, чтобы охладить, но так и не успевает отпить, поскольку прежде ему приходится повернуть голову на источник звука.
— А, Скайуокер! — преподаватель одаривает его короткой, но теплой улыбкой и все-таки делает глоток, слабо поморщившись — видимо, его горячий шоколад всё же недостаточно остыл — и отставляет стакан на кафедру. — Вы мне как раз и нужны.
— У вас компьютер завис? — догадывается Энакин, ощущая, как уголки губ волей-неволей расползаются шире.
— Если быть точным, он попросту не включается, — с какой-то толикой смирения вздыхает Кеноби. — Начинает шуметь, как обычно при загрузке… и ничего.
— А, ну глянем сейчас, нет проблем, — Скайуокер небрежно кидает вещи на одну из передних парт и располагается за преподавательским столом, правда, уже скоро меняя свое местоположение относительно него, сползая фактически на четвереньки. — Провод от монитора отошел, — кратко поясняет он Кеноби произошедшее на его глазах буквально за пару секунд нехитрого колдовства чудо техники, когда подсоединенный монитор загорается.
— Благодарю, Энакин. В который уже раз выручаете, не представляю, что бы без вас делал. Вы ведь знаете, я, к своему стыду, совсем ничего не смыслю в этих ваших технических новшествах… Да аккуратнее же вы! — всполошившись, восклицает Кеноби ровно в тот момент, когда Энакин, выбираясь из-под стола, умудряется крайне тесным образом поздороваться со столешницей макушкой.
— Да ладно вам, не стоит! — со смехом отзывается Энакин, стирая с уголков глаз выступившие от удара капельки слёз. — Для меня не сложно, оно как-то на интуитивном уровне… в отличие от координации в пространстве, кажется, — он неловко шутит, пусть и искренне убежден в том, что до совершеннолетия дожил исключительно на упрямстве по очень счастливой случайности. — Ах да, я что хотел-то… Можно мне тихонько в кабинете посидеть? Вас отвлекать не буду, честное слово! Мне только пару конспектов переписать.
Энакину не хочется слышать вопросов о том, почему бы ему не пойти заниматься этим домой, или хотя бы в университетскую библиотеку. И Кеноби их не задает.
— Я здесь еще пару часов буду разбираться с вашими контрольными тестами на завтра, ключи тебе оставить я не смогу, но надеюсь, тебе хватит этого времени, чтобы управиться с домашним заданием, — добродушно улыбается он, вспомнив про свой недопитый стакан уже-не-горячего шоколада и прихватив его с кафедры прежде, чем устроиться за компьютерным столом, попутно единым слитным движением успевая скинуть расстегнутый пиджак на спинку стула.
Наверное, бывают люди, созданные для строгих классических пиджаков — ну или пиджаки создаются для конкретной категории людей — потому что, к примеру, Энакин совершенно не умеет их носить. Смотрятся нелепо, будто с чужого плеча, или накинутые наспех поверх черной футболки, ведь белых накрахмаленных рубашек Скайуокер категорически не признаёт. И всё-таки не может не признать, что Кеноби они к лицу — и рубашки, и пиджаки, и лакированные ботинки. Снять с него всё это — и станет очевидно, что немногим старше Энакина. Он и аккуратную бороду, вероятно, отрастил, чтобы со студентом-старшекурсником путать перестали.
А ещё не может Энакин перестать, представляя в деталях, думать о том, что и впрямь с превеликим удовольствием снял бы с Кеноби одежду. Собственноручно.
Дурацкие мысли о привлекательности препода, которые обычно проходят у мальчишек ещё в старшей в школе, в период гормональных всплесков, и явно не полагаются кому-то, кто носит бороду и костюмы-тройки, настигли Скайуокера лишь в колледже. Однако он всегда отличался способностью с лихвой наверстывать упущенное — вот и мучайся теперь.
Садясь за первую парту с оставленным на ней рюкзаком, Энакин слегка небрежно шлепает перед собой толстую тетрадь и честно утыкается в домашнее задание. Писанину от руки он не любит, а потому первоочередно желает разделаться с этой ненавистной частью побыстрее.
Лекции и конспекты Энакина совсем не похожи на те, какими полны аккаунты его одногруппниц в Инстаграме — совершенно однотипные, в которых ровные буковки одного на всех витиеватого почерка выстраиваются стройными рядами, прилегая одна ко второй, иллюстрации, аккуратно перерисованные из учебников, заголовки, обозначенные разноцветными маркерами. В его тетрадях угловатые буквы скомканы в слова неровно и немного нервно. Пусть несущественный, но очередной из тех мелких изъянов, что составляют личность Скайуокера.
Сам Энакин вряд ли ответит на вопрос, как его угораздило поступить не просто куда-нибудь, а в колледж, мать его, искусства. Хотя казалось бы, куда уж проще, когда всё в жизни предопределено: работал бы себе в автосервисе, возился бы дальше со своими железками, ведь пальцев Скайуокера буквально любая техника с детства слушается, куда им там за кисть хвататься?
Наверное, прав был отчим, и всё это не более, чем блажь. Хоть мама Энакина и поддержала, как всегда поддерживала… но какой в этом толк теперь, когда её больше нет?
Гудящая, болезненная, свинцовая тяжесть в голове Скайуокера, не дающая покоя с раннего утра, сменяется тяжестью совсем иного рода, почти что негой: мысли смешиваются во что-то сладкое, липкое и тягучее, будто начинка шоколадного батончика, наполняющая изнутри черепную коробку.
— Энакин?.. Всё в порядке?
Голос Кеноби слышится в отдалении, будто Скайуокер слышит его сквозь толщу воды, лежа на дне озера, но окончание фразы словно звучит в его опустевшей голове, ударяя разом по нервам и органам чувств и приводя Энакина в состояние задетой натянутой струны. Он потерял сознание?.. Или нет, кажется, просто умудрился заснуть прямо на конспектах, смяв под собой тетрадные листы… Кеноби выглядит обеспокоенным, стоя над ним и одной рукой упираясь в парту. Склоняется ближе, пытаясь заглянуть в лицо.
— Кажется, нет… То есть да. Да, в абсолютном, — Энакин совершенно тупо, как болванчик, кивает головой на каждое собственное слово, пока, наконец, не обретает способность строить связные предложения. — Я просто слегка перетомился, плохо спал последние два дня.
— Я считаю, вам стоит пойти домой и хорошенько выспаться, — мягким тоном, но вместе с тем как-то совершенно безаппеляционно произносит Кеноби. — Я не могу позволить, чтобы студенты жертвовали своим здоровым режимом во имя учебы.
Пальцы его руки — вопреки скайуокерским представлениям, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся далекими от художественных, крепкими и даже слегка грубоватыми — тянутся к щеке Энакина, но замирают в паре сантиметров от нее, будто в нерешительности.
— У вас ручка отпечаталась. Вот тут, — Кеноби легким жестом проводит подушечками двух пальцев по собственной щеке приблизительно в том же месте, где собирался коснуться — собирался же? — лица Скайуокера.
— Боюсь, как раз с этим сейчас небольшие затруднения, — Энакин лениво трет ладонью щеку. — Я, можно сказать, временно бездомный. То есть, на улице, конечно, не сплю, вы не волнуйтесь, — тут же поспешно уверяет он, — хозяин моего автосервиса разрешает ночевать на работе.
Непохоже, что для куратора это звучит достаточно убедительным образом. Он не отходит со своего места и Энакину приходится остаться за партой.
— Я не назвал бы это подобающими условиями, совместимыми с учебным процессом. И что за причина? Семейные обстоятельства?
Энакин мысленно материт себя за свою словоохотливость, надеясь, что Кеноби как минимум не собирается звонить к нему домой, ведь в таком случае тому придется пообщаться с его отчимом, а Скайуокеру в конечном итоге вернуться туда, где не ждут.
— Какая разница? — легкомысленно хмыкает Энакин. — Я уже совершеннолетний и должен сам о себе заботиться.
— Безусловно, всё так, — весь менторский тон сходит на нет, а Кеноби, кажется, даже теряется на несколько мгновений, в течение которых обретает еще большее сходство со смущенным студентом, даже несмотря на "взрослящую" бороду. — Но будет неплохо, если вы расскажете о своей ситуации и... возможно, временно пожить у меня будет вариантом получше автосервиса?