Как хорошо иметь лучшего друга

      Хорошо, когда у тебя есть друг. Ну, друг, знаете? Тот, кто может заменить семью или стать ее полноценным членом. Тот, к кому не страшно повернуться спиной – друг все равно скажет все дерьмо, что он думает о тебе, прямо тебе в рожу, а потом чисто по-дружески получит по своей. Друг всегда выслушает твое слезливое нытье о бывшей или подаст бутылку минералки и таблетку после тяжелой, бурной ночи в компании крепкого виски, пока образовавшаяся в твоей глотке пустыня Сахара и гудящая головная боль не убили твое желание встать из постели и продолжить жить эту тяжелую жизнь. Одним словом, иметь друга – пиздато, причем во всех возможных смыслах. Но, если под твоим горячим боком пристроился лучший друг, то необходимость выбираться из-под прожженного в некоторых местах упавшей сигаретой одеяла отпадает сама собой.       Солнечный свет лениво сочился сквозь слегка прикрытые шторки на невероятно пыльном, грязном окне, которое само по себе почти не пропускает в комнату ласковые лучи, и шторы служат больше бестолковым элементом декора, нежели действительной необходимостью. Но та пара лучиков, что все-таки пробилась сквозь грязное стекло, ударила прямо ему в глаз, заставляя басиста поморщиться и перевернуться на другой бок с непереводимыми на человеческий язык стонами и кряхтением. Если бы Эйс не заставил его открыть эти чертовы шторы перед сном, ибо: «Посмотри, какая охрененная луна сегодня! Открой шторы, Мердс, давай спать под ее голубым светом» (какая умная шутка, оборжаться можно) – утро не было бы испорчено этим блядским солнцем. Когда уже адское пламя поглотит этот желтый нахальный шар со всем остальным, что по утрам мешает спать? Никкалс всеми силами старается вернуть себя в прежнее состояние, или хотя бы в полудрему, когда сознание притворяется спящим и голову не наполняет рой бесполезных, несвязных мыслей, а тело еще официально спит, не наполняя каждую мышцу дряблого, помятого жизнью тела болью утренних судорог. Но, поняв, что ноги уже сводит, как и задницу, он втянул затхлый воздух своей комнаты, в котором крепко устоялся запашок чужого одеколона, сгорбленным носом и поднял голову над подушкой, заглядывая на другую сторону кровати. И прислушивается: за окном шумят автомобили, подгоняя друг друга гудками, словно тормознутый дебил впереди тебя просто возьмет и взлетит, как только ты посигналишь ему; внизу копошится Ди, заваривая себе свой утренний чай, а Нудл выясняет отношения с Расселом, пытаясь отбить у него пульт от телевизора и возможность переключить до жути унылые и нудные новости, что повторяются изо дня в день, но только другими словами. Но его комнату наполняет только тихое сопение с другой половины кровати и шорох длинных зеленых пальцев по постели, тщетно пытающихся обнаружить другую зеленую, ногти на которой не стриглись, наверное, уже шестьсот шестьдесят шесть лет. Все так, как оно и должно быть, и это утро даже навевает на Никкалса некую безмятежность и легкость бытия. А якобы спящая персона, валяющаяся трупиком рядом, способствует тому, что почти каждое утро босс встречает с некоторым удовольствием и жаждой к жизни, которые он совершенно растерял в сырой тюремной камере, совершенно одинокий и забытый. По крайней мере, больше не надо орать на Стюарта, чтобы тот принес ему в комнату стакан воды, ведь всегда можно пробудить Эйса одним ласковым пинком под зад и отправить вниз в чем мать родила – кажется, эту привычку он у кого-то позаимствовал: – Я знаю, что ты не спишь, – его голос хрипит и сопит после глубокого, долгого сна – часы уже давно показывают за двенадцать – и Эйс ловит неподдельный кайф, когда этот бас звучит прямо у него над ухом, пуская по зеленой вспотевшей коже толпы морозных мурашек. Не то, чтобы Копулар особо старался выглядеть спящей принцессой, может он просто надеялся на волшебный поцелуй, который разбудит его от вечного сна, но он совсем не против того, что его обман раскрыли в два счета: – Я настолько плохой актер? – улыбаясь украдкой, хулиган приоткрыл глаза и сосредоточил мыльный взгляд на чужом лице, находящимся всего лишь в паре сантиметров от его острейшего носа. Но, чтобы не испытывать судьбу, как в прошлый раз, Никкалс, до этого опирающийся тяжелой рукой о изголовье кровати и как демон-соблазнитель нависший над своей жертвой, все-таки немного отстранился назад, чтобы не получить носом в глаз: – Хуже некуда. Ты бы еще меня за хер схватил и прикинулся спящим, – Мёрдоку чужды все эти ваши ласки, но едва ли это хоть как-то волнует его коллегу по цеху. Эйс недовольно кряхтит, когда тянется иссохшими губами к чужим, а Никкалс пятится назад, настроенный покинуть свою теплую обитель, но не дает ему даже ногу спустить с кровати – басисты быстро меняются местами, и Копулар оказывается сверху, гаденько ухмыляясь на неприкрытое недовольство сатаниста, что снова оказался в горизонтальном положении. – Учту на будущее. Далеко собрался? – невозмутимо подперев башку кулаком, Эйс стал скользить второй рукой по покрытой редкими волосинками груди Никкалса, мягко щекоча пластилиновую кожу коготками словно игривый котёнок, изредка поддевая пальцами крест Святого Петра и прокручивая его меж пальцев, чем немного раздражая Мёрдока. Тот пару раз попытался вырвать крест из чужих лап, но благополучно провалился и просто опустил руки с тяжелым вздохом, распластавшись по постели с видом великого страдальца. И пускай по его мурашкам Эйс видит, как приятно боссу быть нагло облапанным с самого утра. Это ли не лучшее начало утра из всех возможных? Эйсу только осталось нырнуть под одеяло и начать сосать, но о своем назначении он и сам, наверное, знает. – Или ты так торопишься на завтрак? Ди обязательно поделится с тобой своей парой яиц, – Пиноккио тихо хрюкнул себе под нос, продолжая выписывать на груди босса какие-то заклинания, отдаленно напоминающие его собственное имя, и довольно усмехнулся, когда Мёрдок хрюкнул в ответ. Копулар на мгновение задумывается, вскинув свои краснющие глаза в потолок, на котором какого-то черта делает идеальное кофейное кольцо, и снова свел взгляд на расслабленном выражении лица сатаниста, которого уже совершенно не волновал крест, что подвергался насилию со стороны второго басиста – если оторвет, Мёрдок сложит его нос в гармошку и сыграет на ней Tranz. Босс устало прикрыл глаза (само пробуждение с утра уже утомляет его), но открыл вновь, как только его больно ущипнули за сосок, и состроил недовольную гримасу, как бы намекая, что еще одна такая выходка, и Пиноккио останется без пальцев. А Эйс уже было потянулся ко второму, вспоминая, каким Мёрдок был сексуальным в клипе Feel Good Inc и как у него торчали соски. Пришлось спасаться бегством: – Что бы ты там не задумал, не смей этого делать, – недовольно, словно старикашка, пробурчал себе под нос босс, слезая с неохотой со столь теплой и уютной постели. – Твои грязные фокусы на мне не работают, – звучит так, словно басист нарочно дразнит Копулара, или берет на слабо. Даже если это и так, тому не нужно особое приглашение. Пользуясь «колоссальной» разницей в росте и своими длинными ногами, носатый в два счета нагоняет босса у самой двери, словно дикий гепард ловит бедную антилопу, вжимая всем телом в несчастную дверь, едва устоявшую под таким напором. А Никкалс не упал на бок только с сатанинской помощью и потому что Эйс его подхватил за талию в самый последний момент, прижимая к себе как робкую девицу. Вряд ли Мёрдок был хоть немного на нее похож. – Не скажешь мне, куда ты так шустро намылился? – Подальше от твоего носа. Ты мне чуть глаз не выколол! – возмущения Никкалса выглядят более чем смешно. – Как некрасиво с твоей стороны. Чем тебе мой нос не угодил? – Копулар состроил обиженную рожицу и потыкал кончик своего носа пальцем, но хватает его от силы на пару мгновений, и на его лице снова гаденькая ухмылочка, которой он красовался на всех журналах и фотографиях, пока Мёрдок просиживал штаны в тюряге. На босса находит невероятное желание стереть ее с зеленой рожи, придав ей некоторый синеватый или фиолетовый оттенок своими кулаками. И так же быстро исчезает, когда Эйс наступает, атакует его с помощью невероятно подлого приема, который называется «немного ласки и нежности для моего хмурого огурчика» – и Мёрдок снова ему проигрывает. Проигрывает в который раз, когда со стоном полного поражения размыкает губы, позволяя взять их в плен. И Эйс целует так, как не целуется ни одна, даже самая умелая порно-звезда, а уж в них Никкалс знает толк. Мокро, грязно, так, что по подбородку босса текут слюни, но Копулар быстро спохватывается и слизывает прозрачные капли и снова целует. Язык, немного заостренный на конце как у самого сатаниста, выписывает фантастические пируэты, сплетаясь с чужим в диком танце и явно желая отыметь рот Никкалса от и до, не пропуская ни миллиметра. Но причмокивания, с которыми все это извращение происходит, тут же заглушается томным стоном сатаниста, плавящегося в руках длинноносого извращенца. Ему всего не достаточно, не достаточно рук Эйса, вольно бродящих от плеч Мёрдока и до его ягодиц, на которых он вчера оставил болезненно алеющий укус; не достаточно острого колена между ног, заставляющего приподняться на самые носочки, чтобы трение о стремительно твердеющий ствол и жжение в яичках хотя бы пару секунд не сводило с ума; не достаточно низкого шепота на самое ухо, от которого все тело словно током пробивает и косит коленки. Ему даже воздуха становится не достаточно. Мёрдок жалобно сипит, умоляя освободить его, и жмурится, отстранившись, когда легкие внезапно обжигает изнутри первый тяжелый вдох: – Ты меня чуть не задушил, – старается возмущаться Никкалс, но его лишь угрожающе затыкают новым, в этот раз коротким поцелуем, оставившим после себя следы от зубов на нижней губе, и босс послушно затыкается, закатив и закрыв глаза. Будь на месте Эйса кто-нибудь другой, это бы не сошло ему с рук, но если Эйс приказывает замолчать и не тратить драгоценные силы на пустые слова, то не остается иного выбора. Пока сатанист собирается с мыслями, пытаясь собрать все в одну кучу, хотя думать все равно получается херово, Копулар спускается ниже, к острому кадыку на вытянутой в струнку шее, одним рывком за черные волосы на затылке заставляя басиста откинуть голову назад. Кажется, Мёрдок начинает дрожать, что-то шепчет о том, что «еб твою мать, Эйс, даже не смей», но этим только подливает масла в огонь. Чужой язык медленно скользит по кадыку, слизывает крупные капельки пота, губы посасывают и целуют бугорок, что каждый раз взволнованно вздрагивает и пытается убежать от мучительных ласк, и Мёрдок не сдерживает глубокого гортанного стона, стоит только Эйсу напасть на этот островок чувствительности. Мёрдок знает, с ним просто играют в жестокую игру, и в конце его все равно ждет награда за то, что он хоть пару секунд поприкидывался неприступной крепостью. Но эта игра сводит его с ума, лишает самообладания, что так нравится его партнёру, который смотрит на утопающего в ласках Никкалса как на чертово произведение искусства. Подавить и соблазнить – кажется, такой тактики придерживается Эйс, проводя дорожку из мокрых поцелуев от шеи, ниже и ниже, к груди, на которой он еще раз уделяет немного внимания соскам, мягко их пощипывая, и наконец к самому низу, к забрызганным непонятно чем боксерам. Он стоит на коленях, как религиозный фанатик стоит у своего алтаря, готовясь принести себя в жертву всевышнему, но Мёрдок упал гораздо ниже, когда позволил этому мерзавцу завладеть собой и владеть как своей собственностью. Горячие ладони Копулара осторожно, без лишнего давления, что могло бы уронить Мёрдока навзничь, оглаживает худые ноги босса, щекочет под коленками, вызывая тем самым недовольный вздох, и мягким движением разводит их в разные стороны, оставляя Никкалса совершенно беззащитным. «Ты, что, девственник?» – в шутку спрашивает Эйс, позабавленный такой реакцией, которой он раз за разом не перестает удивляться, за что получает кулаком по лбу и раздосадованно айкает-ойкает. Но не дает Мёрдоку и пару мгновений, чтобы прийти в себя – тут же припадает губами ко внутренней стороне бедра, мокро целуя и прикусывая зеленую пластилиновую кожу, желая оставить побольше следов своего присутствия. Побольше там и тут: Копулар крепко сжимает челюсть в особо нежном местечке, из-за чего его жертва крупно дергается с мучительным стоном, жмурится до искр в глазах и скребет когтями по двери – единственной своей опоре помимо дрожащих ног, не дающей свалиться от дурманящего голову жара по всему телу. Босс начинает уже тихо скулить и дергать ногой, но делает только хуже, и ему ничего не остается кроме как смириться с мучительной пыткой и ждать, пока Эйс насладится его хныканьем. Наконец насытившись, длинноносый басист ласково целует ровный след от зубов и стремится поскорее загладить свою вину: – Прости, – тихо шепчет Копулар, даже не надеясь, что его услышат, и уверенным движением тянет вниз за резинку замызганных трусов, наконец оголяя чужое болезненное возбуждение. А неожиданно лёгшая ему на голову лапа босса подстегнула поскорее заняться этой огромной, в 17,5 сантиметра, проблемой. Губы Эйса, по истине, способны вытворять потрясающие вещи. Они не только охрененно целуются, но так же и сосут – Мёрдок давно для себя это отметил. Копулар начинает неспешно, хотя Никкалса уже трясет от желания поскорее кончить. Он неторопливо приближается и целует налитую кровью голову, как сгущенку слизывая полупрозрачную смазку, скользит языком сверху вниз и на мгновение отстраняется, слыша над головой вздох, полный разочарования. Рука, лежащая у него на макушке, нетерпеливо давит, и Эйс безо всякого сопротивления поддается, преисполненный чувством вины и желанием насладиться музыкой чужих стонов и вздохов, что не так уж сложно организовать. Никкалс кряхтит что-то типа «поторопись», но Копулар не может слышать его из-за громкого причмокивания, с которым он приник к головке вновь. Его горячий, влажный язык обводит уздечку и начинает неторопливо посасывать самый кончик, несмотря на страдальческие всхлипы сверху. Эйс хочет растянуть удовольствие, а Мёрдок, кажется, сейчас сойдет с ума, если не получит все и сразу: нетерпеливыми движениями бедрами сатанист из последних сил толкается вперед, вгоняя ствол по самые гланды. Носатому ничего не остается, кроме как позволить ему получить желаемое. Но в следующий раз Эйс обязательно помучает его подольше, зацелует до синяков, покусает в самых нежных местах, чтобы болезненно ноющие следы зубов напоминали боссу о его присутствии на всех интервью и репортажах и смущали остальных сожителей.       Небольшую, пропахшую чужим одеколоном и потом комнатку наполнила мешанина из влажных причмокиваний и хриплых, гортанных стонов. То, как сосет Эйс, было не простым удовлетворением чужой похоти, а целым искусством: глубоко и размеренно, так, чтобы басист смог уловить чувствительной плотью любые вибрации, исходящие глубоко из глотки; неторопливо, что было похоже на настоящую сладкую пытку («У нас есть все время мира, куда нам спешить?» – говорил иногда зеленый Пиноккио, смеясь над нетерпеливостью своего обожаемого); а иногда он мог отстраниться и уделить немного внимания яичкам, плавящимся и подрагивающим от переполняющего их жара. Но особенно Копулар любил взметнуть свой пристальный взгляд вверх и уставиться на Мёрдока как на экспонат в музее. И не смотреть в эти краснющие после травки глаза невозможно – они гипнотизируют, рассеивают внимание, и ты не замечаешь как уже кончил. Но сейчас у Никкалса нет сил сохранять зрительный контакт, поэтому Эйс довольствуется только румянцем на его острых скулах и прислушивается к стонам, обещающим посадить боссу голос. Не один он находит эти сладкие стоны занимательными. – Какого черта у вас там происходит? – стены во всем доме не толще бумажного листа, но мужчины были настолько сильно заняты друг другом, что ни один не услышал тяжелых шагов на лестнице. Только когда Рассел встал прямо под их картонной дверкой, едва выдерживающей напора с той стороны, и уверенно постучал огромным кулаком, до басистов дошло, насколько громкими они были все это время. Наверняка даже с кухни, где собрались остальные члены группы, было слышно. – Что вы там делаете? Никкалс крупно вздрогнул, словно его ударило током, волна которого пробежала по всему телу и тугим комом возбуждения ударила прямо в пах, предвещая близкую разрядку. Пальцы судорожно сжали жидкие волосы на макушке Копулара, не давая отстраниться, и с последним, глубоким толчком Мёрдок, неожиданно для обоих, стал густо, рвано кончать в глотку мучителю. Ему стоило больших, больших усилий не закричать, но даже собственная ладонь, крепко сжимающая рот, не помогла сдержать самого громкого, самого сладкого стона, несомненно долетевшего до ушей Хоббса, стоящего по ту сторону двери. Никкалс всеми силами старался заставить себя ответить, пока ситуацию, как ему казалось, можно было спасти, но Эйс, с довольным видом сглатывающий и облизывающий губы, окончательно добил его. Босс крепко зажмурился и, в сердцах проклиная этого ублюдка-соблазнителя, сполз по двери на пол, так и оставшись сидеть с разведенными ногами. А Эйс подумал, что, видел бы Расс этот шикарный вид, точно бы обзавидовался: – Дружим? – отвечает через закрытую дверь Копулар и играет боссу бровями. Тот лишь закатил глаза, одними губами выговаривая «придурок». Но, каким бы придурком Эйс ни был, это лишь красит его. Мёрдок устало улыбнулся и смахнул с лица пот, наблюдая сквозь пальцы за партнером, поднимающимся с колен и протягивающим ему руку: – Все нормально, Рассел, – говорит теперь сам Никкалс, хватая «лучшего друга» за руку и поднимаясь с пола с тихим кряхтением. А Хоббс, все еще стоящий за дверью и слушающий происходящие в комнате шорохи, только лишь пожал плечами с угрюмым выражением лица и пробурчал себе под нос: «Я никогда не пойму этих людей.»

***

– Ты идешь вниз? – растянувшись на кровати поверх одеяла, Мёрдок, уже в трусах, лениво крутит в руках пустую пачку табака, из которой он достал последнюю сигаретку, что теперь жует в зубах, выпуская горбатым носом две струйки серого горького дыма в пространство. – Захвати сигарет и чего-нибудь пожрать. – Как скажешь. Думаю, Ди поделится с тобой своими утренними яйцами, – гаденько хихикнув, Копулар продолжает рыться в кучке вещей, валяющихся у противоположной стены, в поисках каких-нибудь брюк или джинс, чтобы не шокировать остальных жильцов своей нагой красотой. Но даже с кровати Никкалсу удается метнуть в его наглую рожу домашние штаны, на что носатый только весело смеется, едва успев выставить перед собой руки. – Иди на хер. – Как скажешь, дорогой, – чтобы не получить по роже чем-нибудь потяжелее штанов, Копулар резво натягивает штанцы и выскакивает за дверь, оставляя сатаниста лежать в одиночестве.

Лежать и размышлять, как же охуенно иметь лучшего друга.