Your love

Брожу по улицам, прожигая дни своей юности, словно тушу тлеющую сигарету о дно пепельницы, сигарета вскоре потухает. Этот город — место, где я родился, но я чувствую себя здесь чужим. Дом, где я жил все 18 лет — всего-лишь временное укрытие от ненастной погоды и палящего солнца. Кстати, ненавижу солнце. Такое горячее и палящее, Калифорнийское, обжигающее бледную с рождения кожу, лишенную всяких изъянов. Люди сравнивают солнце с чем-то приятным, приносящим жизнь и тепло. И это еще одна причина, по которой… Ненавижу солнце. Доставая из кармана узких джинс пачку элитных сигарет, которые я иногда мог себе позволить, закурил, убирая зажигалку и оставшиеся сигареты обратно. Я никогда не курил прежде, это убивает. Но нечто другое убивает быстрее. Я закурил от отсутствия тебя. Внутри пустота, которую заполняет сигаретный дым и мысли об ушедших днях. В очередной раз глубоко затянулся в самые легкие, сигарета внезапно стлела, зажатая между длинными пальцами с острыми отбитыми в кровь костяшками. Вот она, моя уходящая юность. Она доставляла мне столько удовольствия, такого необходимого для подростка счастья, но в конце что-то пошло не так. Точнее, так должно было случиться. С сигаретой, имею в виду. Но не с человеческой жизнью, которая теперь сравнима с этой убивающей радостью. Так не должно быть, это не норма. Но с мыслей уже всё сбито, что норма, а что нет — не важно. И ничего более не важно. Пустынные улицы, пустое сердце. Бросив бычок на асфальт, затушил его до конца, продолжая свой путь. Губы задрожали, верхний и нижний ряды зубов образовали крепкую мертвую хватку между собой, не давая соленым дорожкам жидкости покинуть поверхность глаз. Вынимая руку из кармана кофты, быстро потер кулаком веки, выжимая из них слезы, которые тут же впитались в рукав кофты. Если Бог существует, то почему он так несправедлив по отношению к невинным людям? Или никакого Бога вовсе нет? С тех пор отрицаю всякое существования Бога на этих чертовски красивых голубых небесах, как мои глаза. Потому что он сравнивал мои глаза с небом. От этой мысли на жесткую поверхность асфальта все-же вырвалась упала слезинка, а из горла вырвался хрипящий сдавленный немой крик. Ничего уже не будет, как раньше, но он всегда говорил, как прекрасна эта жизнь. В его каре-зеленых глазах она плескалась через края. Он спешил поделиться ею только со мной, одаривая каждый раз взглядом, полным глубоких чувств. Таким взглядом, который предназначался только моей персоне. Он говорил, что любит и будет любить всегда. Чертовы наркотики, которыми мы баловались всю нашу беззаботную жизнь в старшей школе. Прогуливая очередной урок химии, мы садились на плитку школьной уборной, ты вынимал из рюкзака дозу, которую достал черт знает где. Эта информация никогда мне не озвучивалась. Наверное, ты не хотел, чтобы я волновался, потому что мы уже несколько лет подряд были влюблены. Но я просто сгорал от переживаний. Я знал, что это было неправильно, что наркотики — убивающие вещества, в моих глазах ты должен был читать страх за себя и за тебя. За тебя в первую очередь, конечно же. Ты широко мне улыбался, быстро целуя в губы, чтобы успокоить. Но, видимо, не думал о последствиях, которые произошли после. Вынимая из пакетика кристаллическое голубовато-белое вещество, которое поступило к тебе в руки в виде таблеток, я почувствовал, что не хочу этого делать, внутри будто что-то упало, оседая червячком страха на душе. Это было плохое предчувствие. Мет — сильный психостимулирующий наркотик, вызывающий привыкание с 1-2 применений. Оба это знали. А ты все так же улыбался мне, твои глаза сияли в предчувствии новых ощущений. Тогда мы впервые попробовали это дерьмо, закидывая по таблетке в рот и запивая водой из-под крана. Действие наркотика я отчетливо начал ощущать через несколько минут. Всё поплыло, мир заиграл яркими красками, а Оливер Сайкс напротив казался абсолютно всем, к чему я стремлюсь в этом мире. Зрачки расширены, возможности казались безграничными. Остатками разума я понял, что больше никогда не возьму в рот эту гадость, а особенно понял это тогда, когда начался отходняк. Тогда мы, будучи под действием, направились ко мне домой. Я держал тебя, выслушивал твой бред и истерический смех, твой прищур от расширенных зрачков пугал меня, после чего ты просто вырубился, а я всё ещё стоял на ногах, упорно дотаскивая твою отяжелевшую тушку до крыльца. Действительно, мет оказал на нас странное новое влияние, какого доселе мне не приходилось испытывать даже в минуты дичайшей радости. Эйфория. Такая блаженная под действием, и такая мучительно-больная после. Не знаю, как, но я держал в себе все эмоции, которые испытывал. Мне хотелось расплыться в тупой улыбке и заорать на всю школу, что я чертовски счастлив и люблю этот мир. Но этого не было. Однако, мой отходняк был таким же жестким, как и у тебя. Все тело ломало, я валялся на пару с тобой на полу у себя в комнате, кашляя и ощущая боль яркими вспышками. Хотелось заглушить её очередной дозой, но в моей голове уже стоял барьер — нет. Никогда больше. И я не позволю тебе совершить очередную ошибку. Попробовали, побаловались, и довольно. Это до добра не доведет никого из нас. Когда мы более-менее пришли в норму и могли адекватно говорить и понимать друг друга, я высказал тебе всё, что думал. И о своем диком страхе за тебя, и о своей любви, о которой напоминал ежедневно. Попросил не совершать больше этой ошибки. Но Оливер Сайкс не слушал меня, запустив пальцы себе в волосы, сжимая у самых корней, и бормоча какую-то ерунду о том, что я несу полный бред. Я не был зол на тебя, или что-то в этом роде, потому что просто не мог, но слезно попросил тебя больше не совершать таких ошибок. Вынимая из твоего рюкзака оставшиеся таблетки, я смыл их в унитаз, проклиная. Ты даже не обратил на это внимания, хватаясь за голову и покидая мой дом, промямлив что-то вроде «Пока, Ди, еще увидимся». Некрепкой походкой, но ты дошел до дома, отписав мне SMS-ку. Только тогда я успокоился. Ощущая дикий голод, на ватных ногах поплелся на пустующую кухню. Родители были на работе, но мать должна была вернуться через какой-то час. Как оказалось позднее, на этом ты не остановился. Откуда-то доставая новый «пакетик смерти», ты начал принимать, но уже втайне от меня, закрываясь от мира и от меня все больше и больше. Мы стали редко видеться, в школу ты почти не ходил, а если и приходил, то какой-то… не такой. На телефонные звонки не отвечал, а когда я приходил к тебе, то ты постоянно был занят. Твои родители списывали усталость и хороший аппетит на чрезмерные нагрузки по учебе, даже не догадываясь, что ты бессовестно прогуливаешь ее. И тогда я начал свои попытки вытащить тебя из этого омута. Отбирая у тебя таблетки, я делал яростный выговор о том, как это плохо, будто отчитывая пятиклассника, но ты так жалостно молил и рыдал в мои колени, что я в злости бросал на пол пакетик и хлопал дверью. Как же я пожалел о своем поведении. Но, веди я себя по-другому, все равно ничего изменить было нельзя. Ты уже жестко подсел, введя чрезмерно большую дозу, а когда я собирался сообщить твоим родителям и в больницу, сгорая от страха за твою жизнь, ты… ты… Никакого Бога нет. Но я остервенело молился за тебя, когда ты лежал в реанимации, будучи подключенным к стольким приборам, что я не смог их подсчитать. Держал твою бледную холодную исхудавшую руку, выжженную наркотиком, со слезами на глазах глядя на прекрасное лицо, выражающее полное спокойствия. Я боялся, что твои глаза больше не посмотрят в мои. В твоей груди слишком слабо теплилась какая-то жизнь, так сказали врачи. Попытки не оставляли, но доктора хмуро отворачивались и не смотрели на меня, не желая разочаровывать. Тогда ты покинул меня. Изо всех сил сжав зубы до скрипа, стараюсь сдерживать подступивший к горлу ком, не позволяющий свободно вздохнуть. Сильнее закутавшись в темно-серую кофту, накидываю капюшон, чтобы немногочисленные прохожие не заметили моих слез и боли, которую отражало мое лицо. Все, что я любил, стало всем, что я потерял. Тогда, в 16 лет, я влюбился. Безвозвратно. Ты просто очаровал меня, а я — тебя. Тогда я и не представлял, насколько приятно мне это чувство. И насколько оно может разбить сердце. Из-за малейшей ошибки, из-за сбоя системы, все пошло прахом. И я винил в этом себя, что так поздно поднял тревогу. Я и вправду не знал, что ты балуешься мет-ом, как пятилетний ребенок игрушками, каждый раз принимая дозы, все больше и больше таблеток. Я знал, что ты не хотел такого исхода, мой мальчик. Ты же не знал… как и я. Не смог вовремя остановиться. Временами я был зол на тебя, думал, что ты сам во всем виноват, но в этом нет ничьей вины. Кто-то продал тебе, ты подумал, что это безобидная штука, которая доставляет удовольствие на какое-то время, вроде шоколада. Но, распробовав потрясающий вкус, невозможно остановиться. Мы были всего-лишь подростками, познающие все радости этой жизни. Я смог остановиться, потому что изначально, когда ты покрутил этим проклятым пакетиком у моих глаз, не хотел этого. Как же быстро ты ушел. И тогда я начал ценить жизнь больше, чем прежде. Но моя боль не уходила, даже спустя год после твоих похорон. Снились кошмары, в каждом прохожем парне я видел тебя, как безумец, пытаясь выцепить взглядом знакомый облик. Но на этой земле ты больше не появишься, твое тело почти съедено могильными червями, а я каждую ночь вспоминаю о тебе и никак не могу заснуть, обнимая любимого кота, которого твои родители позволили забрать в память. Он такой ласковый и добрый, каким был ты при жизни. Рыжий полосатик, мурлыкающий мне каждую ночь колыбельные на ухо, чтобы я скорее забылся тревожным сном. В часы дикой тоски по тебе я брал его на руки и прижимал с такой нежностью, с какой мог обнимать тебя, а он мурлыкал и дарил ответную любовь, тыкаясь мордочкой с мокрым розовым носом в лицо. Иногда казалось, что после смерти ты стал этим котом, который везде следовал за мной и хоть как-то заглушал мои истеричные рыдания. Холод и пустота. Не думаю, что смогу когда-то оправиться, но это произойдет. Мне обещали. Этот шрам затянется, но иногда будет раскрываться вновь, принося ту же боль, которую я испытывал, глядя на мертвенно-бледное лицо. Свернув направо, увидел детскую площадку и качели. Через минуту я уже покачивался, сидя на них, облокотившись на холодное крашеное железо, вновь и вновь вспоминая о тебе, теребя в руках края кофты. Вдруг я ощутил тепло, такое приятное, что блаженно прикрыл глаза. Оно будто окутало, легкий ветерок немного растрепал черные волосы, и я ощутил незримое твое присутствие. Протягивая руку в пустоту, чувствовал все то же тепло, которое волнами ласкало мои холодные руки и на глазах снова выступили прозрачные слезинки. Трепетно ловя каждую волну, я задыхался, на миг почувствовав твой запах. И мне не показалось, в этом был уверен. До самой темноты я просидел на той детской площадке, даже тогда, когда это мимолетное тепло унеслось с ветром. Смотрел на уходящее солнце, утопая в мыслях об ушедших днях. А вернувшись домой, я взял на руки твоего любимого рыжего кота, так и заснул с ним, и лишь в этом сне я впервые за год улыбнулся. Мне снились твои глаза, ты крепко обнял меня, безмолвно и со всей любовью, какая была при жизни. Ты был рядом со мной, ты раскаивался, но по-прежнему любил меня и всегда смотрел из мира, в который я не верил. Но верил в тебя. Я продолжу жить, зная, что ты всем сердцем желал этого, иногда буду поднимать глаза к небесам, цвета моих глаз, в тщетных попытках увидеть тебя. Ты любил мои глаза и это бескрайнее ясное небо. Живу, не слыша твоего сердцебиения. Но ты всегда будешь рядом.