Кто ты для меня?

Цзян Чэн стоял на краю причала, вглядываясь вдаль. В предрассветных сумерках туман лежал в низинах и стелился по водной глади. Сквозь плотную пелену не виднелось ни огонька, и все же Цзян Чэн надеялся разглядеть хоть один. — Господин, вы рано поднялись, — голос помощника отвлек Цзян Чэна, и он повернул голову в его сторону. — Просто, — сухо ответил Цзян Чэн, — не спалось. Лю Бэй лишь с пониманием покивал. Он держал в руках тяжелый плащ, который протянул со словами: — Ночи ныне холодные. — Не стоит, — Цзян Чэн остановил его жестом и снова посмотрел на озеро. — Солнце скоро взойдет. С первыми лучами прибудут лодки. При старом хозяине Башни Золотого Карпа, в течение почти пятнадцати лет, их лодки прибывали на рассвете. Цзян Чэн гадал, изменится ли что-то сейчас? Не успело наступить полнолуние, как он получил из Башни письмо. Теперь их не подписывал каллиграфически Цзинь Гуанъяо — на бумаге стояли иероглифы с именем Цзинь Лина, резкие и поспешные, как он сам. Четыре месяца назад Цзян Чэн оставил его на пепелище ордена Ланьлин Цзинь, в сердце раздора и раздрая. Он дал племяннику наставления, но разве станет он слушаться? Цзинь Лин старался и держался изо всех сил, провожая его, но когда Цзян Чэн спускался по той бесконечной лестнице, каждый шаг тяжелым камнем ложился на сердце. Самым сложным было не навести порядок в чужом ордене, а отвернуться и уйти. Перед глазами Цзян Чэна еще стояло лицо Цзинь Лина — поджатые губы, сведенные брови, уверенная поза, которая лишь скрывала дрожь в коленях. И кого он пытался обмануть? У него не осталось времени взрослеть, у Цзян Чэна не было возможности взять все для него силой. Когда он пошел к старейшинам ордена Цзинь, Лю Бэй спросил — вы ведь знаете, что это значит для вас? Цзян Чэн тогда промолчал. Он предвидел, что сперва Цзинь Лин наломает дров сам. Оставалось лишь надеяться на его благоразумие, и что в сложной ситуации он не забудет о знаке принадлежности и к другому ордену, который будет с ним рядом, покуда дышит Цзян Чэн. Еще до первого рассветного луча на дальней границе озера, где оно сливалось с небом, вдруг забрезжил тусклый огонек. Тело Цзян Чэна натянулось, как тетива. Помощник понимающе удалился, оставив его наедине с собой. Лодка, а рядом с ней еще несколько, все приближалась, а огоньки на болтающихся в руках бумажных фонарях становились все ярче и больше. Цзян Чэн медленно выдохнул, когда разглядел тонкую стройную фигуру вдалеке. Цзинь Лин стоял, скрестив руки на груди и поставив ногу на нос лодки. Теплый плащ, расшитый золотом, окутывал его плечи, а рядом, свесив язык, сидела Фея. Завидев Цзян Чэна острым взглядом, она вскочила и замахала хвостом. Лодка под ними закачалась, пока Цзинь Лин не присел и не сказал Фее что-то, после чего она снова села. Когда лодка ударилась о причал, Цзинь Лин жестами отдал указания адептам и, оттолкнувшись от ее носа, сошел на деревянный настил пристани. Он встретился с Цзян Чэном взглядом и замер, словно не решаясь сделать шаг навстречу. Каждый адепт, проходя мимо, поклонился Цзян Чэну, но он не повернул и головы. Смотрел он только на Цзинь Лина. Тот вдруг сложил перед собой руки и склонился в учтивом поклоне. В этот миг внутри все свернулось в тугой комок в ожидании слов Цзинь Лина, но тот коротко произнес: — Дядя. Невидимая тяжесть, едва появившись, тут же исчезла, однако вопреки этому Цзян Чэн сказал: — Если начал церемонии, так доводи до конца. Цзинь Лин фыркнул, а Цзян Чэн внимательно посмотрел на него, силясь уловить малейшие перемены. Цзинь Лин будто услышал его мысли и некоторое время сверлил его взглядом, пытаясь выиграть это молчаливое противостояние. Он вытянулся и задрал нос, словно хотел сравняться ростом с Цзян Чэном. Во взгляде снова были привычные упрямство и бесстрашие. Адепты Ланьлин Цзинь уже исчезли из поля зрения, и тогда, убедившись, что репутации главы их ордена ничего не грозило, Цзян Чэн положил ладонь Цзинь Лину на голову и тут же ощутил прохладу волос после стылой ночи. — Тебе нужно отдохнуть, — скомандовал Цзян Чэн, а Цзинь Лин огрызнулся: — Что я, по-твоему, немощный? Разберусь сам. На первый взгляд, Цзинь Лин был бодр, раз у него хватало сил огрызаться. По дороге к павильонам они большей частью молчали, только Фея, изрядно соскучившись, тыкалась влажным носом в ладонь Цзян Чэна и радостно махала большим хвостом. Цзинь Лин обронил несколько слов о старейшинах — ни плохих, ни хороших, — и всю дорогу рассеянно смотрел по сторонам, словно вспоминая забытые пейзажи. Сердце у Цзян Чэна сжалось. Он никак не ожидал, что после нескольких месяцев встреча с Цзинь Лином станет для него испытанием. Во время ужина Цзян Чэн внимательно оглядывал его. Тот сидел в подобающей позе и ел, тщательно соблюдая все правила этикета, не оставляя Цзян Чэну и шанса придраться. Цзинь Лин был до подозрительного спокоен, отчего Цзян Чэн лишь сильнее скрипел зубами. В лице его что-то неуловимо изменилось. Исчезла та легкость во взгляде, что была у юношей его возраста. Та легкость, которую теряют дети, когда им вмиг приходится взрослеть. В Ланьлине плели искусные сети, в прошлую луну Цзян Чэну доложили об этом со всей тщательностью. Они пытались воспользоваться неопытностью юного главы не только в надежде, что тот не заметит расхождений в счетных книгах. Цзян Чэна воротило совать нос в чужое дело, но разве мог он остаться в стороне? В своих методах помощи он бы не церемонился — жестокий подход делал любого куда сговорчивее. Беседы со старейшинами Ланьлин Цзинь были лишним тому доказательством. Однако в отличие от прошлых случаев, теперь перед ним возникло препятствие — достоинство самого Цзинь Лина, которое он оберегал и которым никак не мог поступиться. Сцепившись острыми зубами, в душе боролись противоречивые чувства: в любых других случаях Цзян Чэн мог распекать Цзинь Лина, как считал нужным, но если сейчас он даст волю словам, то Цзинь Лин может решить, что Цзян Чэн в нем не уверен. Тогда он будет сломленным бамбуковым ростком, не успевшим вырасти и окрепнуть. Это не поможет ни ему, ни его ордену. Но Цзинь Лину стоило сказать хоть слово, чтобы Цзян Чэн незамедлительно откликнулся. Только Цзинь Лин молчал. Нутро будто жалили змеи. — Не ходи за мной больше на ночных охотах, я достаточно взрослый и могу позаботиться о себе сам. За эти месяцы Цзинь Лин покидал ворота Башни только ради ночных охот, и в последний раз они с Цзян Чэном разошлись, ругаясь так, что криком распугали всех птиц, живущих в лесах у подножия горы. Цзян Чэн сжал зубы, отставив пиалу с чаем. В голове его, как гвоздь в виске, был единственный вопрос, который Цзян Чэн не сдержался и озвучил: — И это все, что ты хочешь мне сказать? В павильоне раздавался только глухой стук тарелок о поверхность лакированных столиков, Цзинь Лин ел, опустив взгляд вниз. У Цзян Чэна же не было аппетита — за весь вечер он едва тронул палочками закуски. — Это все, — вопреки взрывному нраву ответил Цзинь Лин, и от слов его по жилам потек холод. Спустя некоторое время Цзинь Лин поднял на него ясные глаза и нарушил затянувшуюся тишину: — Как твоя рана? Вопрос вырвал из мрачных размышлений — Цзян Чэн удивленно приподнял брови, но тотчас взял себя в руки. Да что эта рана по сравнению с тем, что творится в твоем собственном ордене? Однако от слов Цзинь Лина в груди заныла глухая боль. Да уж, Вэй Усянь сделал ему «подарок», о котором он теперь будет помнить каждый миг своей жизни. Каждый миг сомневаться, имеет ли он право считать эту силу своей. Удар для Цзян Чэна оказался достаточно сильным, чтобы ему приходилось чаще оставаться в одиночестве для продолжительных медитаций и прибегать к иглоукалыванию. Но уж с состоянием своей духовной силы он как-нибудь разберется сам. Затопившая сердце тьма заставила Цзян Чэна скривить губы: — Ты вздумал, я настолько слаб и не оправлюсь за такое время? Цзян Чэн не намеревался это обсуждать — Цзинь Лин еще ребенок, на плечи которого и без того упала непосильная ноша. Сам же Цзинь Лин поджал губы, словно не поверил его словам. После ужина они прогуливались по отдаленным уголкам резиденции, куда обычно не ходили рядовые адепты. Вдоль малых озер старые ивы тянулись ветвями к водной глади, вымощенные камнем тропинки тускло освещали фонари. Цзян Чэн долгое время шел, погруженный в тяжелые мысли. — Цзинь Лин, — сказал вдруг он и остановился, — будь честен со мной. Он пристально вглядывался в лицо Цзинь Лина. Издалека доносились звуки голосов и смеха, запахи жареных закусок — Пристань Лотоса жила своей жизнью, будто не пережила ада почти двадцать лет назад. Цзинь Лин приподнял брови. На лице его отразилась растерянность. — Я честен, — пролепетал он быстрее, чем Цзян Чэн успел договорить, — все в порядке. Затем он состроил как можно более спокойное выражение лица и попробовал прошествовать мимо, когда Цзян Чэн схватил его за локоть. О, Небеса, и что там могло быть в порядке? Стоило только схватить, как Цзинь Лин мигом ощетинился и взвился: — Снова относишься ко мне, как к ребенку! — А кто ты, если не ребенок, раз так кричишь? Тон Цзян Чэна был ледяным, и Цзинь Лин на мгновение заколебался, пойманный на недостойном поведении. — Я же сказал, — произнес он ниже и резко вырвался из хватки Цзян Чэна. — Или только ты в пятнадцать был способен что-то сделать? Этот паршивец совершенно невыносим. Взгляд его был острее стрелы, он мелко дышал, сердитый и сбитый с толку. Эмоции взяли над ним верх, и его духовная сила напоминала кипящую воду. Цзинь Лин не был глупым, и тем не менее, с губ Цзян Чэна сорвалось: — Не глупи. Сейчас совсем другие времена! — Но в любые времена, какими бы они ни были, ордена и кланы строили такие же люди! Цзян Чэн медленно выдохнул. Ранее не было нужды сдерживаться в указах и советах, как Цзинь Лину стоит поступить. Сейчас же Цзян Чэн сжал кулаки и принял неслыханное для себя решение промолчать, но пообещал: случись что с этим негодником, тогда Цзян Чэн сначала порвет на мелкие ошметки неприятеля, а затем его самого. _____ Первым желанием, посетившим Цзинь Лина в Башне Золотого Карпа — это сбежать. В одночасье место, в котором он вырос, стало чужим, а душу разрывало от противоречий. Все, во что он когда-то верил и за что был готов драться до крови, исчезло, встало с ног на голову, словно Цзинь Лина подвесили под потолком. Он ловил на себе косые взгляды всех, от стражников до старших заклинателей. Он с тяжелым сердцем занял Благоуханный дворец, где каждый цунь пространства напоминал о младшем дяде. Скрытая комната за бронзовым зеркалом была очищена от трофеев и артефактов, которые тот так тщательно собирал. Их перенесли в другое хранилище. Комнату же Цзинь Лин запечатал, бронзовое зеркало велел убрать, а сами покои закрыл, оставив нетронутыми. Несмотря на свалившийся на него титул и обязанности, глубоко в душе он чувствовал себя неувереннее обычного, лишним, словно в гостях, оттого злился лишь сильнее на себя и на других. Злая молва текла ядом в уши день и ночь — орден Ланьлин Цзинь стал мишенью всего заклинательского мира. До Цзинь Лина услужливо доносили подробности неслыханных по своей низости деяний Цзинь Гуанъяо. Возможно, даже тех, которых тот не совершал. Предатель. Убийца. Лжец. Делил ложе со своей сестрой и позорнейшим способом убил собственного отца. Следом за младшим дядей люди с охотой набрасывались на характер его деда. Любитель праздного образа жизни и распутник, обошедший каждую женщину Поднебесной. Неизменно после перечислений достоинств его родственников молва переходила к самому Цзинь Лину. Это было недоверие, презрение, насмешки. «И что за наследник может быть у таких недостойных людей?» «Посмотрите, это же тот самый юнец с дурным нравом?» «У него даже не было родителей, давших бы ему достойное воспитание. Воспитывали его лишь дяди, и какие? Один — лжец и убийца Цзинь Гуанъяо, а второй — Цзян Ваньинь, невыносимый характер которого и перенял юный глава». «Что же станет с Орденом Ланьлин Цзинь?» Кривотолки полнились напускным сочувствием и возбужденным интересом. Людям было все равно, кого осуждать, и теперь все с воодушевлением наблюдали за Цзинь Лином, ожидая случая, когда тот оступится. Внутри же ордена никто не был рад юнцу, который занял место главы, так еще и держал за спиной своего бешеного дядю. С Цзинь Лином держались на расстоянии, молча носили счетные и другие учетные книги ордена. Наверняка думали, что взбалмошный ребенок ничего не уразумеет. Возможно, поначалу Цзинь Лин и правда мало понимал, но не зря он провел долгие дни и ночи в кабинете старшего дяди, с жадностью поглощая все, что касалось управления кланом и орденом. У него не было права на ошибку. Осознавая, в каком положении находится, он и близко не подпускал никого к своим покоям, не доверяя даже патрулю. Ведь часть из них, хоть и по приказу прошлого главы, однажды уже направила на него свои стрелы. В первую очередь, как учил старший дядя, дух должен быть крепок. Цзинь Лин поднимался с первыми лучами солнца и на медитации отводил втрое больше времени, чем раньше. Однако раздрай, что творился в его душе, вряд ли удалось бы унять, даже медитируй он от зари до зари. О некоторых практиках совершенствования, очищающих разум и душу, он услышал от учеников клана Лань. Сычжуй рассказывал о них с небывалым воодушевлением, Цзинъи же жаловался и вздыхал, как тяжело подолгу стоять или сидеть в одной и той же позе, но Цзинь Лина это ни капли не пугало. Поначалу долго держаться не удавалось — дыхание сбивалось, Цзинь Лин не мог сосредоточиться. Мысли его были тревожны и беспорядочны. В один из таких моментов рука сама легла на серебряный колокольчик. Цзинь Лин очертил пальцем тончайшую гравировку и словно услышал плеск озерной воды, редкий стук лодок о причал, стрекот сверчков глубокой теплой ночью, увидел резные ворота в форме лотоса и море бледно-розовых цветов, устилающих водную гладь. Все это обняло его душу прохладным потоком, как юньмэнское озеро в пекло. Цзинь Лин изо всех сил сосредоточился на мгновении спокойствия, окутавшего сердце. Спустя несколько часов, когда он поднялся на ноги, колокольчик не издал ни звука. И так раз за разом, день за днем. Так начался для него новый путь, в начале которого Цзинь Лин позабыл о себе. Днем он занимался бумажной работой, ночами заучивал заклинания, за военным искусством все еще обращался к дяде — отчасти и потому, что любил юньмэнский стиль боя на мечах, и никто лучше дяди не обучил его стрельбе из лука. Изредка он выбирался на ночные охоты с учениками клана Лань и поначалу не осмеливался думать, что у него появились друзья, но каждая встреча раз за разом доказывала обратное. Позже Цзинь Лин стал водить на совместные охоты и молодое поколение из своего клана. Поводов видеться с дядей стало больше. В Ланьлин он приезжал по вопросам обоих орденов и внимательно смотрел на каждого попадавшего в поле зрения заклинателя. Смотрел пристально и пронизывающе, даже не пытаясь скрыть, что оценивает возможную угрозу. Разве мог Цзинь Лин взвалить на его плечи жалобы, что какие-то жалкие старейшины немилостиво с ним общаются? Один из них как-то заметил: — Глава Цзинь, — обратился он. Голос его даже не скрывал пренебрежения. Конечно, заклинатель в годах стоит на несколько ступеней ниже юнца, который еще и порезал его содержание. — Не кажется ли вам неуважительным по отношению к собственному ордену — носить знак принадлежности к другому? Сколько Цзинь Лин ни заклинал себя сохранять холодную голову в любой ситуации, слова змеей ужалили за живое. Да как только негодяй смел так говорить! При этом Цзинь Лин хорошо понимал: всем этим людям совершенно все равно, что благодаря этому знаку он стоял сейчас здесь. Дядя твердил неустанно — будь бдителен, береги репутацию, никто не будет благосклонен и не последует за тобой просто так. День уже клонился к закату, а от количества бумаг голова была как кипящий котел. Старейшина будто специально выбрал момент, когда Цзинь Лин будет уязвим. Большим усилием воли Цзинь Лин выдавил из себя лишь два слова: — Не кажется. Тогда старейшина продолжил: — Глава Цзинь, я говорю это для вашего же блага, — елей в голосе ядом лился в уши, и Цзинь Лина едва не тошнило. — Хочу вам помочь. Не я, но другие ваши верные слуги с недоверием к этому относятся. Они беспокоятся, не задумал ли орден Юньмэн Цзян захватить власть здесь? Я понимаю ваше особое отношение и почтение к его главе, но… Не дослушав, Цзинь Лин перебил его, вздернув подбородок: — Было бы главе Цзян дело до вашей мышиной возни. Цзинь Лин выпрямил спину, будто к ней привязали железный прут. Всем видом он пытался показать, что разговор окончен, и не выдать, насколько взбесили его эти слова. — Как скажете, — старейшина согласился неожиданно легко, но Цзинь Лин и не надеялся на его понимание. На дно желудка опустился тяжелый комок. В голове назойливыми мухами неустанно кружились сплетни про него, про дядю. Характер у того, конечно, не из приятных, но уж Цзинь Лин заткнет рот любому, кто посмеет его тронуть. Цзинь Лин сверлил взглядом спину в золотой парче, размышляя, может, именно этот старейшина тогда отказал господину Баю в прошении о ночной охоте? Цзинь Лин скривил лицо и отодвинул от себя несколько подписанных его именем свитков. После случая с Белым флигелем по близлежащим землям прошел слух, и к воротам Башни Золотого Карпа потянулись другие простые люди с прошениями. Несмотря на разлад со старейшинами, Цзинь Лин велел принимать всех, и на происшествия отправлял группы адептов его ордена. Сокращение расходов на содержание собственного двора в пользу поддержки дальних территорий, удовлетворение прошений людей, которых раньше и близко не подпустили бы к воротам — конечно же, были и недовольные положением вещей. _____ Письма из Пристани Лотоса приходили каждую луну. Начинались они всегда одинаково почтительно: «Приветствую главу Цзинь». Цзинь Лин всегда смеялся в кулак, потому что словно вживую видел дядю, произносящего эти чопорные слова. Дальше не следовало и строки о погоде и другой лиричной чепухи — дядя всегда краток и вежлив в выражении мыслей. Он подчеркнуто холодно осведомлялся о положении дел ордена в письмах и до раскаленных искр бранился на Цзинь Лина при встречах, когда тот являлся в Пристань. Цзинь Лин считал свое решение молчать верным. В одночасье прошли времена, когда он грозился своим дядей обидчикам. Прошли времена, когда он горько ревел, уткнувшись заплаканным лицом ему в грудь. Настала его очередь встать на ноги без чьей-либо помощи, защитить память об отце и матери и не дать злым языкам навредить репутации дяди, иначе он не будет иметь права носить имя главы Цзинь. Когда минул праздник весеннего равноденствия, Цзинь Лин из-за своей доверчивости, которую теперь проклинал, оказался на половину месяца прикованным к постели. За год с лишним он стал донельзя тщательным — что в людях, что в мерах. Сам менял защитные заклинания в Благоуханном дворце, проверял то, что ел и пил, потерял сон. И все равно оступился. Должно быть, первое время кто-либо из побочных ветвей рода действительно опасался навредить ему, памятуя приход дяди в Башню. Заклятие пожирало силы день и ночь, могло осушить его без остатка, но упрямство Цзинь Лина не допускало и мысли, что он может проиграть этот бой. По ночам в лихорадке он называл одно имя, повторяя его вновь и вновь. Все эти дни в покоях стоял плотный и горький запах отваров. Лекари хлопотали вокруг, гудели, что нужно оповестить главу Цзян, но Цзинь Лин строго-настрого запретил писать, грозясь выгнать из ордена, а то и смертью. — Чтобы сказать о моей скорой кончине? — взвился Цзинь Лин. Крик отозвался сильной болью в груди, словно от тела попытались оторвать кусок плоти. Духовная сила текла по меридианам неровно, прерываясь, как если бы вода утекала в прореху из сосуда. — Еще чего! Цзинь Лин застонал и нажал на несколько акупунктурных точек на руке, и боль немного утихла. Он вообразить не мог, что случится, узнай дядя о заклятии. Невозможно угадать, за что гнев был бы страшнее — за неосмотрительность Цзинь Лина или на совершившего злодеяние. Но не гнева боялся Цзинь Лин. — Что вы, что вы, господин, — седой лекарь с улыбкой извинился и сделал несколько поклонов. Однако в одну из ночей решимость Цзинь Лина пошла звонкой трещиной, как тонкая корка льда на воде. Он смотрел сквозь резное окно в темноту. Яркую луну, в это время равную солнцу, поглотили тучи. Крупные капли дождя без устали барабанили по ярусам крыш, не собираясь останавливаться. В руке Цзинь Лин сжимал серебряный колокольчик. Металл от ладони уже был горячим, а комок в горле застрял острым камнем. Цзинь Лину позорно хотелось отправиться в Пристань Лотоса, прокричаться, сказать, что он не такой, каким его описывают старейшины, снисходительно сравнивая с прошлыми главами, высокомерно оценивают, какой вред ордену может нанести такой наследник. Может, Цзинь Лин еще и юнец, но не он выбирал себе эту судьбу! Дядя наверняка бы забранился, не выбирая выражений. И пусть. Цзинь Лин крепче сжал в руке колокольчик. Он был маленьким светом в кромешной тьме. Тьме, в которой мелькали лица живых и мертвых, в которой Цзинь Лин оставался один, крепко держал в руке Суйхуа, кричал, но никто не откликался на его беззвучный зов. Где-то вдалеке все громче барабанил дождь по крышам. Затем звук показался таким, будто капли раздробили черепицу. Небо озарила яркая вспышка, следом загрохотало. Цзинь Лин вздрогнул и открыл глаза. Над ним возвышалась темная фигура. Цзинь Лин нахмурился и попробовал вновь прикрыть веки. Морок сновидений окутывал и показывал то, о чем Цзинь Лин так много думал перед сном. Кажется, он даже расслышал слабое, точно вдалеке, «А-Лин». «Вечно появляешься, как молния в грозу», подумал Цзинь Лин. Однако в следующий миг комнату озарила еще одна вспышка, а вместе с тем и острые, точеные черты лица. Если бы устремленным на Цзинь Лина взглядом можно было пронзить насквозь, это бы непременно случилось. Звук грома вернул его в этот мир. Фея подозрительно молчала, лишь послышалась ее возня подле кровати. Не до конца веря глазам, Цзинь Лин неуверенно позвал: — Дядя?.. Дядя сжал губы, словно сдерживать язык ему стоило нечеловеческих усилий. Без лишних слов он скинул плащ, и тогда Цзинь Лин добавил слабым голосом: — Зачем ты приехал? От него веяло прохладой и дождем, а воздух вокруг казался таким густым, вот-вот заискрит. — Потому что всем рот не заткнешь, — процедил дядя. Ладони Цзинь Лина похолодели, он стиснул зубы, а от охватившего волнения вновь заломило тело. Кто посмел ему донести? Смерти захотели? Однако глубоко внутри Цзинь Лин знал ответы на свои вопросы. Дядя сел на кровать. Цзинь Лин опомниться не успел, как он задрал рукав его нижних одежд и обхватил запястье жесткими пальцами, нащупывая пульс. Движения его были резкими, однако не причиняли и малейшей боли. — Ты не лекарь, — заговорил Цзинь Лин и попытался вырвать руку, но этого ему, ожидаемо, не удалось. В ответ он поймал лишь мрачный взгляд. Заклинатель уровня его дяди в заклятиях мог разбираться лучше лекарей, но Цзинь Лин отказывался мириться с тем, что за него снова приходилось переживать. И без того Цзинь Лин был слишком многим обязан дяде, а теперь вновь чувствовал себя ребенком, который безрассудно прыгал прямо в пасть тварям, которых был не в силах одолеть. Как бы он ни желал, Цзинь Лин еще не был тем, на кого можно опереться. Не слишком церемонясь, второй рукой дядя распахнул на нем нижние одежды и ощупал грудь и живот, проверяя золотое ядро и меридианы. Вскоре Цзинь Лин вздрогнул и ощутил, как в месте прикосновения к руке прохладным и мощным потоком в него хлынула духовная сила — она была водопадом, обрушившимся на хилый ручей. В тусклом свете свечи Цзинь Лин видел, как угольными росчерками на светлом лице сведены тонкие брови. Видел тревогу во взгляде, которую наблюдал все разы, когда оказывался в опасности, и от этого охватывала бессильная ярость. Однако вместо криков, которыми бы он обсыпал дядю несколько лет назад, Цзинь Лин лишь повторил: — Зачем ты приехал? — Можешь поступать по-своему в делах ордена, даже если мои слова для тебя — пустой звук, — низким, недовольным голосом заговорил дядя. — Но не думай, что сможешь обдурить меня во всем. — Он замолчал на некоторое время, а затем добавил: — Даже если стал умнее. Цзинь Лин было приподнялся на локте, но обессиленно упал обратно. Видимо, доброжелатели уже рассказали дяде о положении дел, потому что первое время он сидел, не проронив и слова. Затем только коротко и сухо спрашивал, в чьих землях это произошло, кто с ним был? В землях Ланьлина, ближе к побережью. Возможно, неприятели и правда поначалу опасались действовать и решили на некоторое время стать союзниками. Цзинь Лину только предстояло это выяснить. Чужая энергия все текла по меридианам, очищая собственную ци. От силы, наполняющей его, кружилась голова. — Вечно ты так, — Цзинь Лин смотрел на дядю из-под полуопущенных век, — приедешь и делаешь, что вздумается. «Даже если ради меня», мысленно добавил Цзинь Лин. Это напомнило ему о детстве. Сколько раз дядя так сидел подле кровати, если Цзинь Лин болел или ему просто снились кошмары? Не счесть. — Что теперь будут говорить?.. — не мог остановиться Цзинь Лин. — Новый глава столь немощен, что дядя до сих пор приезжает к нему даже среди ночи? «Что вновь скажут о тебе в твоем же ордене?» Не в силах уняться, Цзинь Лин горько усмехнулся: — В твоих глазах я тоже несамостоятельный, — сказал он, — бестолковый, — каждое слово звучало отрывисто. — Никчемный. Только доставляю проблемы. С каждым словом дядя все сильнее стискивал его запястье. Лицо его перекосила гримаса недовольства. Цзинь Лин готов был услышать ругательства, но дядя процедил: — Замолкни! И чтобы я больше от тебя подобного не слышал. Цзинь Лин действительно замолк на полуслове. Его тело мучилось от жара, но в этот миг словно стало вдвое горячее. Он отвернулся, надеясь, что в тусклом свете не заметен цвет его лица. Не дядя должен тут его поддерживать. — Иди, — слабо сказал Цзинь Лин. — И так уже… много. — Что? Но Цзинь Лин не ответил. Жар вскоре отступил, оставив в теле лишь тепло. Цзинь Лин был точно в коконе и снова начал проваливаться в сон, хотя как мог оттягивал этот момент. Видимо, в зависимости от количества светлая ци заставляла терять сознание не хуже, чем темная. «Спасибо», подумал Цзинь Лин про себя, потому что не смог бы сейчас произнести этого вслух. Когда хватка на запястье ослабла, вдруг до отчаяния захотелось не отпускать тепло державшей его руки, но в последний момент Цзинь Лин решил, что не имеет на это права. _____ Однажды Вэй Усянь сказал, душа Цзинь Лина в объятиях, что тот неласков и колюч как еж, совсем как его дядя. Внутри тогда неприятно заныло, и Цзинь Лин взвился: — Да почем тебе знать?! От вскрика в трактире тут же притихли, только и осталось слышно чавканье и плеск вина в чашах. Внимание, к неудовольствию Цзинь Лина, тут же оказалось прикованным к ним, а Вэй Усянь ослабил объятия, примирительно похлопав его по плечу: — Прости, прости, сейчас я и действительно многого не знаю. Цзинь Лин расправил невидимые складки на одеждах — кто дал Вэй Усяню право так распускать руки, словно тот все еще неразумный ребенок? Следом ужалило осознанием — конечно, наверняка Вэй Усяню известно о дяде многое, недоступное ему самому. Потом лишь, когда Вэй Усянь перестал глупо смеяться, он рассказал — когда дядю в детстве гладил по голове или хвалил его дед, Цзян Фэнмянь, тот был вне себя от счастья. И совсем тихо добавил — правда, бывало это очень редко. Встречи с Вэй Усянем стали не совсем приятной традицией, после них Цзинь Лину приходилось задумываться о многих вещах. Эта не была исключением. Дядя был достаточно скуп на касания и доброе слово, но Цзинь Лин и сам того не любил, тем более, по лицу дяди обычно и так все понятно. Кому нужны эти телячьи нежности, спрашивал он себя, все еще страшно краснея при одном только взгляде на бесстыдника Вэй Усяня и Ханьгуань-цзюня. С дядей ему и так было дозволено больше, чем прочим, однако слова Вэй Усяня отчего-то прочно поселились в голове, и в следующий визит в Пристань Лотоса Цзинь Лин наблюдал за дядей пристальнее обычного. Он застал его в кабинете в момент, когда к нему прибыли торговцы рисом из соседних земель. Люди выглядели по сравнению с ним искривленными старыми соснами рядом с кипарисом. Лицо дяди то и дело трогала язвительная усмешка, когда торговец пытался задрать цену и продать ему рис в полтора раза дороже положенного. — Господин, вы же знаете, в этом году… — Даже не пытайся меня обдурить. Он поглаживал на пальце Цзыдянь. Проследив за его движением, торговец вдруг стал переминаться с ноги на ногу, а глаза его забегали по комнате. Цзинь Лин не стал проходить дальше раздвинутых перегородок, а так и стоял поодаль, задумчиво постукивая по раскрытой ладони свертком с картой, на которой были обновленные границы его ордена. Картина в кабинете была знакомой с малых лет, когда люди пугались одного вида дяди, поэтому Цзинь Лин едва ли обращал на нее внимание и думал совершенно о другом. С детства он хорошо помнил, что дядя никогда не подпускал к себе слуг, чтобы те помогли ему одеться. Одежды он всегда велел оставлять на входе в покои, а сам не раздевался в чужом присутствии, кроме Цзинь Лина. Однако Цзинь Лин не видел в этом ничего дурного, тем более, он перенял от дяди те же самые черты. Несмотря на его скверный нрав, именно у него в темные моменты Цзинь Лин находил утешение. Это были крепкие руки, жесткие слова, обращенные к обидчикам, и ощущение каменной стены за спиной. Однако временами он вспоминал старую осаду погребальных холмов, вспоминал лица и объятия отцов и детей, и когда вместо слов и объятий дядя сунул ему в руки Цзыдянь. Вот глупый! Цзинь Лин знал его спокойным и расслабленным в те моменты, когда они были наедине, вместе обедали или чистили мечи по утрам. Но он все никак не мог представить его счастливым, который любил бы объятия и улыбался родителям, как те дети. Цзинь Лин, хоть и брыкался, не чувствовал себя хуже после объятий, с которыми на него налетали соскучившиеся Цзинъи и Сычжуй. А иногда глубоко в душе даже ждал этого, хотя сам еще ни разу не сделал шага навстречу. Торговцы удалились, а Цзинь Лин прошел в кабинет и уселся напротив дяди как у себя дома. Он показал свиток, оценил выражение лица напротив со вздернутой бровью. Дядя только хмыкнул, но молчание в его случае считалось одобрением. Цзинь Лин постукивал пальцами по столу и задумчиво произнес: — Фея после охоты вся грязная. — И как ты мог разгуливать с собакой в неподобающем виде? — Я приехал сюда почти сразу после охоты. Дядя только фыркнул. — Тогда иди и вымой ее. В итоге присоединился и дядя, не упустив лишней возможности пообщаться с Феей. Ближе к вечеру, перекусив маринованным корнем лотоса, они отправились к небольшому пруду, в который впадал звонкий ручей. Фея завиляла пушистым хвостом и потрусила вперед знакомой дорогой. Узкая тропинка в высоких травах вывела их к пруду. Он находился далеко за хозяйственными постройками и обычно здесь никто не бывал. Фея забежала на мелководье и радостно завертелась на месте, потому что знала — дальше ее будут как следует мыть и вычесывать. На самом деле, дядя очень любил это делать. Он и сейчас закатал рукава по локоть и скинул сапоги, чтобы зайти в воду. Его примеру последовал и Цзинь Лин. В такие моменты Фея любила дядю сильнее, чем его, потому что он заметно уступал в тщательности, с которой дядя чесал ее бока. Цзинь Лин даже отступил назад, засмотревшись на эту картину. Он видел ее множество раз, но именно сегодня отчего-то посмотрел на нее иначе. На миг ему показалось, что он видит перед собой юношу с любимой собакой. В сердце неприятно заныло — лишь не так давно Цзинь Лин стал догадываться, почему до сих пор в Пристани Лотоса он не видел ни одной. — Где вы были, что Фея настолько грязная? — спросил дядя, не отрываясь от ее мытья. — Свою одежду сменить успел, а о собаке даже не позаботился. — Мыльный корень уже взбился на ее шерсти в пышную пену. — И почему ты до сих пор стоишь там? Цзинь Лин моргнул, опомнившись, и зашел в пруд. Прохладная вода коснулась щиколоток, и мурашки побежали вверх по ногам. Он принялся рассказывать, что видел и где был, от совета со старейшинами, некоторым из которых он до сих пор был костью поперек горла, до нерадивых трактирщиков и Вэй Усяня, который попадался ему тогда, когда Цзинь Лин его совсем не ждал. Стоило лишь упомянуть его имя, лицо дяди помрачнело, и Цзинь Лин прикусил язык. Некоторое время они молча купали Фею, и кроме плеска воды лишь слышалось ее дыхание и радостное фырканье. Цзинь Лин украдкой смотрел на дядю. — И как он? — спросил тот ледяным тоном, на который только был способен, но от него Цзинь Лину стало больно. В первую очередь, за дядю. — А что ему сделается, — сказал Цзинь Лин и не стал продолжать. Минуло уже больше года, но мрачной тенью над ними все еще возвышался храм Гуаньинь, а Цзинь Лин провел в раздумьях несчетное количество ночей. О том, что случилось во время сожжения Пристани, о ядре, об отношении к Вэй Усяню. В том храме он осознал впервые, как мало он знал о дяде и какая пропасть их разделяла. Цзинь Лин хотел преодолеть ее, несмотря ни на что. Взгляд его невольно скользнул по груди и ниже, к месту, где билось золотое ядро. Одежды от движений разъехались в стороны, и на светлой коже груди стал виден неровный край жуткого шрама, о подробной истории которого Цзинь Лин до сих пор не решался спросить. Некоторые тайны должны принадлежать лишь владельцу, даже если ты злишься, что близкий человек не стремится разделить их с тобой. Все шрамы своей жизни дядя тщательно скрывал от чужих глаз. Значило ли это, что и Цзинь Лин — чужой? Фея топталась между ними, чистая, мокрая и счастливая, вздымая лапами брызги. Что же Цзинь Лин мог сделать? Нежные словечки были совсем не для них. Он поднял голову и пристально посмотрел на дядю. Здесь их никто не видел, и не было смысла держать себя в узде, поэтому Цзинь Лин спросил прямо: — Тебе все еще больно? Он сам бы не ответил, о какой боли спрашивал больше — душевной или телесной. Цзинь Лин уже долго держал в себе этот вопрос. Дядя скривил рот и нахмурил брови. — Ты что городишь? Но Цзинь Лина уже не обмануть. Зачастую он приезжал в Пристань, а главный распорядитель говорил ему «глава велел никого к себе не пускать, даже вас». На вопросы он лишь разводил руками, и у Цзинь Лина не было причин ему не верить. Боль, давно таившаяся в сердце, вдруг захлестнула его. Дядя был ему самым близким, но будто специально провел между ними черту и всячески отталкивал от себя. Что он себе надумал? Что будет вечно грозиться ему кнутом, охранять на охотах и ничего взамен? Еще чего. Цзинь Лин сделал несколько уверенных шагов в воде, подошел вплотную, и дядя невольно отступил назад. В росте они почти сравнялись. Цзинь Лин выставил руку вперед и прижал ладонь к его груди в том месте, где виднелся шрам — к горячей коже и прохладному шелку. Благодаря обостренным чувствам он тут же услышал стук сердца. Цзинь Лин процедил: — Не нужно все нести в одиночку. Возможно, Цзинь Лин был сильно младше, выглядел неразумным ребенком в чужих глазах, но и он кое-что понимал. Дядя вздрогнул под его ладонью. — Цзинь Лин, да что с тобой? — спросил он. Цзинь Лин не слушал, коснулся пальцами когда-то изувеченной кожи, ставшей неровным шрамом. Мысли в голове путались, за раз хотелось сказать слишком многое: — Может, и про это когда-нибудь расскажешь. На лице дяди за короткое мгновение отразилась богатая палитра эмоций, но в следующий миг он скривил рот: — Много ты понимаешь. Слова камнями упали в вечерней тишине, на грудь словно опустили что-то тяжелое, Цзинь Лин стиснул зубы. Ноги точно вросли в землю. — Конечно. Ведь, по-твоему, я не тот, кто может это вынести. Фея, почувствовав их настроение, притихла. Цзинь Лин понимал, те события причинили ему невыносимую боль, но он имел право ее разделить, это касалось и его тоже. Смотреть на дядю спокойно было невозможно, и после этого он бесился, что Цзинь Лин не делится своими трудностями! — У каждого своя дорога, — дядя повторил давно сказанные слова. — Какая теперь разница? Он сделал шаг назад, и рука соскользнула, схватив воздух. Но Цзинь Лин больше и не попытался его поймать. В следующий раз он приехал в Пристань Лотоса лишь через несколько месяцев. _____ Вино с лепестками хризантем золотилось в белой фарфоровой чаше. Пока Цзинь Лин делился новостями из Ланьлина и окрестных земель, дядя велел принести кувшин. В эту пору здесь пили хризантемовое вино, и Цзинь Лин тут же узнал его горьковатый аромат. Он хорошо помнил те мгновения: ранней осенью, когда солнце скрывалось за горными пиками и дядя откладывал в сторону свитки, ему также приносили кувшин этого вина. Цзинь Лин обычно крутился вокруг, исследуя кабинет, а дядя дышал вечерней прохладой у раскрытого окна, выходившего во внутренний сад. Теперь Цзинь Лин сидел за столом напротив, и ему хотелось думать, как равный. Только он же считал, что до дяди ему бесконечно далеко, как до луны в небе. Цзинь Лин заинтересованно глянул в чашу — несколько лепестков медленно кружились на поверхности. Желания лезть под руку, как в детстве, заметно поубавилось. Лучше отправиться в свои покои и оставить дядю наедине с собой. Перед уходом Цзинь Лин обошел кабинет, поразглядывал ниши, в которых мало что поменялось. Кисти для каллиграфии, нефритовое пресс-папье, курильница в виде цилиня, благовония в которой дядя никогда не зажигал. Цзинь Лин постучал пальцем по скругленному на конце рогу цилиня. Цзинь Лин уже сложил руки для поклона на прощание, когда услышал негромкое: — Останься. Цзинь Лин моргнул, не сразу различив в этом приглашение. Дядя подвинул кувшин на середину низкого резного столика и добавил: — Если хочешь. До этого Цзинь Лин выпивал с ним лишь на совете кланов, и пригубить чашу с другими главами было традицией, которой не избегал даже глава Лань. Наедине же между ними оставалась ступень, которую Цзинь Лин еще не мог преодолеть, а после прошлой встречи и вовсе не думал, что вредность даст дяде завязать разговор. С дядей он чувствовал себя свободнее, чем с прочими, но сердце его вдруг застучало чаще, а ступень показалась не такой недосягаемой. — Да, — только и ответил Цзинь Лин вместо всех колкостей. Дядя пододвинул к первой чаше вторую, наполнил, и Цзинь Лин принял ее так, как если бы принимал ее на совете заклинателей высшего уровня — со всем достоинством. От волнения руки его дрогнули, и пара капель бисеринами упали на лаковый столик, поймав отражение свечи. Дядя замер на миг, словно увидел в лице Цзинь Лина что-то новое, но смолчал и отвернулся. Он сидел, облокотившись на оконный проем, а профиль его чернел на фоне вечерних красок. Запах зелени, влаги и прохлады казался упоительным как никогда. Лотосы уже отцвели, но в воздухе нет-нет да витал отголосок сладкого аромата. Первые минуты они сидели молча, Цзинь Лин все поглядывал на дядю. За последнее время он стал более спокойным, но и более замкнутым, будто бесконечно размышлял о том, чем не мог поделиться. Он первым нарушил тишину. — Надеюсь, тебе хватает ума скармливать псам тех, кто пытается тебе навредить. Неожиданная фраза заставила Цзинь Лина приподнять брови. — Никто мне не вредит, — ответил он. «Уже», добавил он про себя. Лишнее рассказывать не обязательно — о том, что казнить недоброжелателя у Цзинь Лина в итоге дрогнула рука, но не дрогнула бросить его в темницу в назидание другим. Однако в этот раз Цзинь Лин учел и прошлые ошибки своей доброты и неуверенности. От обстановки и вина в груди становилось теплее — тело ощущало легкость, но разум не терял ясности. В какой-то момент дядя покрутил на ладони чашу и, не глядя на Цзинь Лина, произнес: — Будь бдителен. — Дядя повторял это уже тысячи раз. Цзинь Лин приготовился уже закатить глаза и усмехнуться, когда дядя, словно нехотя, добавил: — Хотя знаю... что ты и так. Цзинь Лин не до конца поверил в услышанное. Дядя любил поучать и ласкать недобрыми словами, которые Цзинь Лин пропускал мимо ушей, но подобное слышал впервые. Слова его ошпарили, как внезапные объятия, и Цзинь Лин ощутил, как загорелись сперва уши, а затем и все лицо. Он озадаченно посмотрел на дно опустевшей чаши, которую осушил залпом, не заметив. Может, он слишком много выпил? — Да я… — начал он и понял, что на брань отвечать было бы куда проще. — Теперь многие боятся мне и слово сказать. — Он выпрямился, пытаясь не выдать охватившего волнения. — Ты стал невыносимо болтливым, — теперь дядя усмехнулся уже привычнее, — и слова поперек не скажешь. Ничего удивительного в том, что с тобой стараются не связываться. — На себя бы посмотрел! Твои границы обходят за тысячу ли, лишь бы не попасть под твой взгляд, убить же можешь. В кабинете был полумрак, но все же Цзинь Лину показалось, что он увидел слабую улыбку в углу рта. Сердце пропустило удар. За всю жизнь они с дядей провели так много времени вместе, и впервые — так. Вино на губах горчило, но казалось самым вкусным, что Цзинь Лин когда-либо пробовал. Затем они поговорили об отвлеченном — о новых адептах, которых Цзинь Лин отобрал, решив обучать, о тренировочных полях и оружии. После падения Цзинь Гуанъяо орден ослаб, а Цзинь Лин нуждался в новых сторонниках. — Многие хороши. Некоторым сложнее дается развитие ядра, но если не будут лениться, тренировки все изменят. — Да, — медленно сказал дядя, — развить ядро непросто. — Взгляд его изменился, будто сам он оказался где-то не здесь, и Цзинь Лин не стал нарушать наступившую тишину. Словно тщательно взвесив слова, дядя продолжил: — Теперь мне приходится чаще посещать подножие Шэшань. — Не глядя, он указал себе на грудь. На мгновение Цзинь Лин забыл, как дышать. Небольшой дом у подножия горы использовался для уединенных медитаций только членами семьи Цзян. Сам Цзинь Лин был там от силы пару раз. — Оказалось, — дядя горько усмехнулся, — принять новое еще хуже. «Особенно, когда ты не просил», — мысленно закончил за него Цзинь Лин, не зная, что ответить, все еще ошарашенный неожиданным откровением. Он не знал подробностей случившегося столь давно, отчаянно желал спросить, но и сказанного было уже с лихвой. В этом он завидовал Вэй Усяню — даже пробыв в забытьи тринадцать лет, он все еще знал больше Цзинь Лина. Он хорошо помнил слова, звучавшие из уст Вэй Усяня в проклятом храме — такое намертво врезается в память, — но со временем менялось и отношение к ним. Стиснув зубы, Цзинь Лин сказал: — Тем не менее, оно все равно твое. Без сильного тела и характера не разовьешь таланты, в том числе и золотое ядро. То, каким дядя сейчас был, какой силой обладал, — только его заслуга. Каждый день своей жизни он ни в чем не давал себе поблажек, уж Цзинь Лин знал это не понаслышке. Дядя невесело хмыкнул. — Боюсь, выбора у меня нет. В голове все вертелись слова Вэй Усяня и про его деда, Цзян Фэньмяня, а Цзинь Лин, тем временем, испытывал смешанные чувства. Дядя совсем не похож на человека, которому это нужно, но сердце твердило Цзинь Лину другое. Это все вино, думал он и надеялся, что утром ему не будет так мучительно стыдно. Когда они прощались, Цзинь Лин остановился в дверях. Дядя сонно потер глаза, он выглядел разомлевшим и не таким строгим, как обычно, а его щеки тронул слабый нежный румянец. Поймав озадаченный взгляд дяди, Цзинь Лин тихо выдохнул, шагнул навстречу и поднырнул под рукава, крепко обнимая его. Цзинь Лин тоже был неласков и долгое время бежал от касаний, как от огня — все это казалось ему лишним и слащавым. Однако он помнил и другое чувство, расцветающее в груди. Первое мгновение дядя стоял каменной скалой, не в силах ни двинуться, ни вымолвить хоть слово. Цзинь Лин положил подбородок ему на плечо и сцепил руки крепче. Ну, точно, обнимаешь как нефритовую статую. — А-Лин?.. — послышался растерянный голос. — Какой демон тобой овладел? От этих слов Цзинь Лину стало еще больше не по себе. — Скажешь, нельзя?! — Жар вновь ударил Цзинь Лина по щекам, но объятий он не разомкнул. Он еще не все сказал, и плевать, если дядя не сильно хотел слушать, потому что Цзинь Лин давно уяснил, как важны вовремя сказанные слова. — Может, тебе это и не важно, но все равно я… — на последних словах он замешкался, и в горле стало совсем сухо, — всегда буду равняться только на тебя. Словами этими он лишь пытался сказать — спасибо за прошлое, за настоящее, и что бы ни произошло, для Цзинь Лина он всегда будет первым. Произнести это вслух и напрямую было бы слишком самонадеянным: дядя же смотрит на весь заклинательский мир, а не только на него. Он впился дяде в плечи и, продлив объятия еще на мгновение, с силой оттолкнул его от себя, шагнул назад и, пока тот не успел опомниться, с размаху задвинул перед его носом тонкую бумажную перегородку. — Цзинь Лин, а ну вернись! — послышалось из-за двери, но Цзинь Лин уже шагал широким шагом в направлении своих покоев. В краткий миг перед тем, как задвинуть дверь, он успел увидеть лицо дяди. Удивленное и растерянное — такое не забыть. Лицо Цзинь Лина все еще горело, пока он не вытер его прохладными влажными полотенцами в покоях. После он еще долго не мог сомкнуть глаз. Ночь была прекрасна. После нее Цзинь Лин почувствовал в себе силы свернуть целые горы. С тех пор он с еще большим нетерпением ждал каждой встречи с дядей и, пусть и по-прежнему брыкался от вопросов о положении дел в ордене, в глубине души горячо их жаждал. _____ — Сколько же ты сюда привез? — Столько, чтобы каждый из твоих адептов не заскучал. Полигон перед павильонами смешался в фиолетово-золотое полотно. Ученики обоих орденов кишели в суете — таскали тюки, обвязки со стрелами и тренировочными мечами, смеялись и знакомились друг с другом. Некоторое время Цзинь Лин носил в себе идею совместного обучения двух орденов. Сам он взял от тренировок в Юньмэне многое и теперь не мыслил, чтобы его Суйхуа не использовал в бою сочетание приемов, неоднократно спасших ему жизнь. Юньмэн Цзян славился военной подготовкой, и для обеих сторон обмен опытом будет полезен. И в душе Цзинь Лин не хотел упустить возможности показать дяде, как он натаскал своих адептов, хотя ему самому только восемнадцать. Собрав своих лучших адептов, он прибыл в Пристань Лотоса на две недели — на этот срок согласился дядя. Первые дни они обустраивались, на третий — начали полноценные тренировки. Все это время Цзинь Лин стоял плечом к плечу с дядей. Он рассказывал, когда-то здесь за тренировками следила его бабушка, Юй Цзыюань. Отчего-то это теплом легло на душе — Цзинь Лин был непомерно горд, что продолжал дело своих предков. Яркие лучи солнца близились к вершинам темнеющих гор, адепты уже порядком вымотались и после команды наконец-то перевели дух и поволокли ноги в направлении казарм. Над тренировочным полем стоял туман из поднятой ожесточенными схватками пыли. Цзинь Лин искоса глянул на дядю — тот стоял, держа руки за спиной. Он зорко следил за каждым адептом в поле зрения, чтобы вовремя на него прикрикнуть. Губы его были плотно сомкнуты, подбородок приподнят. Цзинь Лин поймал себя на том, что смотрит слишком долго, и слова сами собой слетели с губ: — Сразись со мной. Дядя развернул к нему голову и лишь приподнял тонкую бровь. — Не боишься, что опозоришься перед своим орденом? — Следом на его лице заиграла усмешка, но для Цзинь Лина это звучало лишь вызовом. — Не боюсь, — ответил он и добавил: — может, и не мне вовсе придется позориться? Он сложил руки на груди, гордый собственным ответом, и это сработало: дядя цокнул языком. Полы его одежд взметнулись, он сделал шаг по лестнице вниз в сторону поля. Он взвесил в руке один из тренировочных мечей и, обернувшись к Цзинь Лину, сказал: — Ну, давай, если кишка не тонка. В этот момент по позвоночнику пробежал холодок, словно Цзинь Лин растревожил чудовище, которое долго сдерживало собственную мощь. Однако это не испугало Цзинь Лина, а наоборот — заставило рвануть следом. Вечернюю тишину долго нарушал неустанный стук меча о меч, а воздух искрился от духовной силы. Цзинь Лин атаковал легко и быстро — однако каким бы быстрым он ни был, едва ли ему удавалось прорвать защиту. Дядя переступал по пыльному полю, как в танце, из строгой прически не выбилось и волоска. Глаза его сверкали опасным блеском, губы кривил оскал, и от этого в груди становилось жарче. От встречи к встрече Цзинь Лин ловил себя на том, как тосковал по таким вечерам — в тот день, когда дядя заговорил с ним иначе, мир для Цзинь Лина тоже развернулся. Выпад! Блок! Выпад! Выпад! Еще! Через некоторое время дыхание дяди сбилось, но едва. Если бы он сражался Цзыдянем или Саньду, только небеса знают, сколько Цзинь Лину удалось бы продержаться! Неустанные тренировки, которыми он изводил тело и душу, не прошли даром — несколько лет назад он не выстоял бы и минуты. Он все еще был далек от победы, но и открытый перед ним путь лишь звал преодолеть его как можно скорее. Раздался хлопок. Небо с землей вдруг поменялись местами — не успев опомниться, Цзинь Лин рухнул на спину, подняв облако пыли. Дядя нависал над ним, чувствительно прижимая к горлу меч. Все его естество выражало превосходство и абсолютную победу, а лицо находилось так близко, что можно было разглядеть тонкую кайму на зрачках. Цзинь Лин мелко дышал. — Тебе еще расти и расти, — дядя ухмыльнулся углом жестких губ, — щенок. В этот миг сердце ухнуло куда-то вниз. Цзинь Лин смотрел на дядю долго и молча, сам не понимая, почему не может ответить добрым десятком слов. Где-то выше, издав тонкий свист, захлопали крыльями птицы. Дядя отнял руку от его горла и одним плавным движением поднялся. Качнулись полы расшитых узором одежд. Фраза стучала в голове вместе с бешеным сердцебиением, и едва ли казалось, что последнее слово вместе с едкостью в тоне несло и теплоту. Щеки Цзинь Лина горели, он лежал на тренировочном поле, раскинув руки, смотрел в сиреневое закатное небо и слушал себя. Сказанное совершенно не обижало. Грудь разрывало от жара схватки, от чувств, от лучшего на свете противника. Однажды настанет день, когда дядя будет лежать вот так. До тех пор Цзинь Лин будет подниматься с пыльной земли снова и снова, снова и снова. Будет держаться напротив, покуда держат ноги. Он страстно желал победить хотя бы на мечах, но в глубине души каждый раз надеялся, что и дядя не проиграет. — Что разлегся? — услышал он издалека недовольные слова и подорвался следом, легкими и быстрыми шагами пошел на зовущий голос. Сердце не унималось. Так они дошли до его покоев. Дядя скинул верхние фиолетовые одежды едва ли не на ходу — тяжелые ткани с тихим шорохом скользнули к ногам, матово блестя в вечернем свете, и Цзинь Лин запнулся о них в дверях во внутренние покои. На него дядя даже не обернулся. Конечно, он не обернется — подобные рамки приличий между ними давно стерлись, они друг другу не только родственники, но и верные союзники, друзья. С детства Цзинь Лин обретался в этих покоях как в собственных. Знал каждый их угол, вплоть до некоторых царапин на сосновых досках. Он застыл и посмотрел в гордую спину перед собой, разглядывая движения, вмиг утратившие свою обыденность. — В следующий раз это ты будешь… — бодро начал Цзинь Лин, — так лежать на плацу. — Он все еще пребывал в смятении, оттого последние слова прозвучали тише и неувереннее. Дядя что-то буркнул в ответ и потянул за пояс нижних одежд. Слова птицами пролетели мимо ушей, Цзинь Лин слышал лишь тихие неспешные шаги и шорох ткани — с плеч дяди соскользнул и этот слой одежд, куда тоньше верхнего, и остались лишь штаны и нижняя рубашка. Ноги одеревенели, недавняя эйфория и предвкушение, что после купания они насладятся вином, сменилась растерянностью и накрывшей с головы до пят неловкостью. Цзинь Лин смотрел, как завороженный, не в силах отвести глаза от обманчивой расслабленности, сквозившей в каждом движении. Моргнув, он вдруг рассердился — и какие темные силы заставили его остановиться? Он сделал несколько шагов следом, опустив глаза в пол, и увидел голые ступни, когда дядя переступил из штанов, упавших к жилистым щиколоткам. От двух кадок в глубине покоев исходил манящий аромат душистых трав, но Цзинь Лину вдруг захотелось уйти. — Цзинь Лин?.. — позвал дядя. — Почему ты там встал? Цзинь Лин вскинул голову в тот самый миг, когда дядя, подняв руки, вынул шпильку из волос. Тяжелые пряди из тугого пучка развернулись, упали блестящим черным водопадом по белым как яшма плечам, концами коснулись шрама. Весь вид дяди в одно мгновение изменился — стал тем самым, недоступным для других, уязвимым и открытым одновременно. Цзинь Лин громко выдохнул. Тело словно окатило кипятком — почему он должен испытывать это?! Будто он снова пятнадцатилетний мальчишка, который не в силах совладать со своими душой и телом. Злость на самого себя хлынула в кровь, и Цзинь Лин отвернулся и забранился: — Захотел и встал. Что я должен, ходить к тебе как привязанный? И вечно ты не слушаешь, что я тебе говорю! Горячая кровь смывала последние остатки разума. О, Небеса! Что он городит? Пальцы слушались плохо, вероятно, Цзинь Лин перестарался на тренировочном поле. Пояс поддался только с третьего раза, и Цзинь Лин сердито бросил его под ноги. В сторону дяди он не решался взглянуть. Страшнее было то, что тот молчал, хотя на каждую шпильку никогда не оставался в долгу. Цзинь Лин не мог двигаться как прежде, точно заклятие сковало его тяжелой цепью. Не покидало жгучее ощущение, что дядя безмолвно смотрел ему в спину. Не видя и не слыша ничего, Цзинь Лин с громким плеском опустился в кадку, и лишь когда вода скрыла его по шею, он поднял взгляд и тут же отвел снова, будто коснулся горячих углей. Дядя стоял полностью голый и, скрестив руки на груди, с недоверчивым выражением на лице смотрел на Цзинь Лина. Затем до ушей донеслось насмешливое фырканье, слабый плеск воды — Цзинь Лин почти вживую видел, как степенно и с достоинством дядя, даже скрытый сейчас от чужих глаз, опускался в воду. Не то, что сам Цзинь Лин — позор и посмешище. — Все еще как юная госпожа, — задумчиво сказал дядя, и от голоса его вдруг пробрала дрожь. Цзинь Лин хмыкнул, но возразить ему было нечего. — Где Фея? — спросил дядя. Он лежал с прикрытыми глазами, откинувшись затылком на край кадки. — Не знаю, может, кого-нибудь грызет. У нее здесь множество занятий. Предпочтения хозяина перенимают и собаки: Фея ждала каждой поездки в Пристань Лотоса также страстно, как и Цзинь Лин. Едва она попадала сюда — и ищи ветра в поле. Видимо, она считала, что здесь очень безопасно, и бросала Цзинь Лина на долгие часы, а затем прибегала, напившись озерной воды, с зеленой тиной на темной морде. Купание остудило разыгравшийся пыл, а свежие одежды прохладой легли на кожу. Казалось, дурное наваждение минуло. Черный шелк волос струился через пальцы Цзинь Лина. Дядя сидел к нему спиной, полностью доверившись его рукам. Он не смотрел на Цзинь Лина, и от этого было спокойнее. Он всего-то помогал управиться с волосами после купания, для них это был обычный ритуал. Плечи дяди расслаблены и опущены — редко увидишь его умиротворенным, оттого Цзинь Лин лишь сильнее любил такие вечера. Дядя медленно наклонял голову из стороны в сторону, подставляясь под его руки. — Идея с тренировкой орденов… не дурная, — произнес дядя. Возможно, среди заклинателей пойдет слух, что Ланьлин Цзинь и Юньмэн Цзян что-то задумали, объединившись, но Цзинь Лин стал менее восприимчив к слухам, тем более, связь этих орденов ни для кого не была секретом. — Да, — кивнул Цзинь Лин. Он скользил лаковым гребнем по волосам, перебирая прядь к пряди, но мысли его были где-то далеко. Он разглядывал открытую изящную шею — от воды белоснежная кожа слегка порозовела, — следовал взглядом по изгибу плеч в тонкой рубашке. Цзинь Лин слабо помотал головой. Когда настала его очередь, дядя несколько раз коснулся гребнем волос и поднырнул под них, чтобы собрать в руку. Теплая ладонь провела по затылку, и вновь слабая дрожь стекла от места касания вниз. Цзинь Лин нахмурился и увернулся от следующего прикосновения, а затем и вовсе перехватил гребень из рук и сказал, глядя в пол: — Пойду к себе, мне нехорошо. — Он поднялся, но лучше бы не встречался с дядей взглядом. Стало невыносимо стыдно, что Цзинь Лин уходил без объяснений. — Позови целителя, если плохо, — дядя смотрел на него озадаченно. — Позову. Дядя хмыкнул: — Обычно ты на них так легко не соглашался. — Вот ты прицепился! — не выдержал Цзинь Лин, только и желая поскорее скрыться. Выскочив из покоев, он кое-как завязал пояс накинутых одежд и даже не запомнил, задвинул ли за собой все двери. _____ Остаток дней в Пристани Лотоса он провел, словно ему за пазуху насыпали горсть раскаленных углей. Цзинь Лину, который так тянулся к дяде, в один миг стало невыносимо находиться рядом. Дни их проходили обыденно — медитации, уход за оружием, тренировки, до тех пор, пока они не оказывались наедине за едой или перед отходом ко сну. За несколько дней до отъезда Цзинь Лин все же не выдержал. Когда дядя отбыл на западные границы Юньмэна по вопросам торговцев лошадьми, Цзинь Лин в его кабинете среди горы свитков нашел чистый лист рисовой бумаги, растер в тушечнице тушь и взял в руки кисть. В месте, в котором ее удерживали пальцы, виднелись потертости на красном лаке. Конечно, если целыми днями и ночами только и делать, что отвечать на каждое письмо, какой ей еще быть? Чудо, что дядя еще не стер ее пополам. «Пришлось срочно уехать. Я отдал приказы старшим адептам, они не доставят тебе хлопот», — иероглифы быстро летели сверху вниз, оставляя за собой длинные хвосты. В конце послания рука с кистью замерла в воздухе. Немного поразмыслив, Цзинь Лин дописал: «Спасибо за все». Он покидал Пристань Лотоса в полном смятении. Все это казалось чушью. Однако едва Цзинь Лин уехал, тоска пустила корни сильнее прежнего. Он был знаком с тоской по друзьям, по детству, по умершим родителям. Эта же тоска была иной. Она забрала у него сон и аппетит. Если раньше мысли о Юньмэне ложились на сердце спокойствием, то сейчас он совершенно его утратил. Цзинь Лин погрузился с головой в рутину: проверял отчеты о средствах на содержание двора, читал донесения о происшествиях на подконтрольных землях, перебирал прошения о ночных охотах и требовательные послания старейшин, от поддержания мира с которыми иной раз сводило зубы. Все это никак не отвлекало его от чувства, которое сжимало все нутро и о котором он боялся даже мыслить. Он? В дядю? Быть не может. Однажды он отправился по вопросу грядущего Совета кланов в Облачные Глубины. После визита к главе Лань Цзинь Лин попросил не отказать ему в любезности отдохнуть в их ледяном источнике — в его свойствах он отчаянно нуждался. О его приезде, конечно же, прознал Вэй Усянь. Не успел Цзинь Лин скрыться за цветущими магнолиями, как его окликнул знакомый голос. Вэй Усянь стоял посреди лужайки неподалеку и подкидывал в руке что-то, напоминающее кусочек моркови, которой тут кормили кроликов. Казалось, ему хотелось позадирать Цзинь Лина и до этого он намеревался бросить кусочек ему в спину, но, напоровшись на взгляд Цзинь Лина, Вэй Усянь передумал. — Что тебя так удручает? — спросил он. «Твое лицо», подумал Цзинь Лин, и отчасти это было правдой: как только он видел Вэй Усяня, никак не мог не вспомнить заодно о Ханьгуань-цзюне и отношениях, их связывающих. Он прошел от стадии возмутительного «какое бесстыдство!» до сдержанного «просто не попадайтесь мне на глаза», но именно в Облачных Глубинах по всей несправедливости он будто нарочно только на них и натыкался. Сычжуй с Цзинъи легче не делали — болтали о них без умолку, будто те и так всю жизнь были вместе. На их счет восторга Цзинь Лин все еще не испытывал, а обрезанные рукава не стали для него чем-то обыденным. Противоестественно, ненормально, дико. Его дядя сквозь зубы говорил то же самое, и Цзинь Лин был с ним согласен, сам он таким никогда бы не стал. — Ничего, — отмахнулся Цзинь Лин. — Совет кланов в следующем месяце. Он уже умел себя держать, и это ни в какое сравнение не шло с его первым советом, но три года во главе ордена для некоторых заклинателей были ничем. В его случае особенно: после столь громкого падения путь наверх был еще длиннее. — Где он пройдет? — В Цинхэ. Глава ордена Не стал словно другим человеком. С момента церемонии запечатывания гроба, которую он провел хладнокровно и мастерски, Цзинь Лин больше ни разу не видел его растерянным и беспомощным, каким тот был раньше. Орден Цинхэ Не медленно, но верно наращивал влияние в заклинательском мире. Вэй Усянь задумчиво потер подбородок. — Будь внимателен. — Вот вы заладили, — цокнул языком Цзинь Лин. — Вы — кто? — сначала спросил Вэй Усянь, а затем, словно тут же догадавшись, замолк. — Ну, дядя тебе плохого не посоветует. — Он помолчал еще немного. — Как он? — Приехал бы и спросил сам. Толку теперь спрашивать, если сам сказал, что им с дядей не о чем разговаривать? — Последний раз, когда мы случайно виделись с твоим дядей, издалека, — уточнил он, — весь вид его показывал, насколько он не желает даже глянуть в мою сторону. Казалось, если его не остановить, то он так и продолжит оправдываться. — Вэй Усянь! — Цзинь Лин не выдержал. — Мой дядя, конечно, не подарок, но ты слышал себя со стороны? Звучишь как ребенок! Вэй Усянь на время замолк, а затем его губы тронула мягкая улыбка. — А я-то думал, дядя на тебя дурно влиял. Они уже почти дошли до скалы, увитой мелкой растительностью, скрывавшей вход в источник. — И почему ты за мной увязался? — Соскучился, давно тебя не видел, — легко сказал Вэй Усянь и протиснулся за ним следом. Цзинь Лину хотелось побыть одному, но и выгнать он его не мог — можно сказать, отчасти он находился у Вэй Усяня в гостях. Даже весной в горах было зябко, как зимой, а здесь — и того сильнее. Цзинь Лин поежился, не сразу решившись снять верхние одежды. Теплее здесь не станет, а Вэй Усянь не оставит его в покое, поэтому Цзинь Лин все-таки сказал «отвернись» и разделся, сняв друг за другом несколько слоев одежд. Он аккуратно сложил их — с клановыми знаками следовало обращаться уважительно. — Ого, ты так вырос, — раздалось позади. Цзинь Лин обнаружил, что его спину беззастенчиво и оценивающе разглядывали, и зашипел: — Я же просил отвернуться! Он больше ругался за несдержанное слово, чем стеснялся. Вэй Усянь взобрался и сел на небольшой валун, рядом с которым обычно оставляли одежду. Отправив в рот кусок моркови, который не достался ни кроликам, ни затылку Цзинь Лина, он продолжил: — Волосы роскошнее, чем у первых девушек Поднебесной, а какая фарфоровая кожа! — не унимался Вэй Усянь, описывая его как невесту на выданье. — Стал настоящим красавцем. Цзинь Лин закатил глаза. Уж не от него он хотел это слышать. — Совсем как… — продолжил Вэй Усянь и осекся на полуслове. Как отец? Его имя он старался не произносить при Цзинь Лине и, возможно, это к лучшему. — С девушками, наверно, так и не флиртуешь? Такое добро пропадает… Цзинь Лину хотелось многое сказать ответ. От «ты видишь меня пару раз в год, так почем тебе знать?» до «ну, а ты флиртовал, и что с того, где ты сейчас?». Но в итоге лишь вырвалось: — Да когда же мне?.. Главной заботой Цзинь Лина был орден, и единственная женщина, о которой он иногда думал — это светлая память о его матери. — И правда… — согласился Вэй Усянь, и веселье в его голосе испарилось. Вода обожгла холодом — Цзинь Лин поспешил скрыться в ней от неудобного разговора. Нет, сколько здесь ни купайся, к такой воде невозможно привыкнуть! Цзинь Лин застучал зубами, и потребовалось немало сил, чтобы перестать трястись и вернуть себе ясность рассудка. — Твой дядя в юности был таким же. При слове «дядя» сердце ускорило ход, и Цзинь Лин развернулся вполоборота. Он весь обратился в слух, ведь больше некому было рассказать о его юности глазами другого человека. — И каким же? — спросил Цзинь Лин нарочито небрежно. — Красавчиком, — Вэй Усянь задумчиво потер подбородок, будто подбирал определение, — и куда мягче, чем сейчас, но распугивал вокруг себя всех девушек, — договорил он и засмеялся. Цзинь Лин хмыкнул, а про себя подумал: «Он и сейчас занимается тем же». Он силился представить дядю в своем возрасте — внешность, наверно, почти такая же, а вот характер… — И хотя был донельзя ворчливым, он озорничал наравне со всеми! Однажды мы отправились на чужой пруд... Вэй Усянь увлеченно рассказывал о приключениях их юности, подперев подбородок рукой. За поясом была заткнута черная флейта с красной кисточкой. Цзинь Лин остановился на ней взглядом и вдруг вспомнил, как она у него оказалась. Цзинь Лин тогда был слишком юн, чтобы разглядеть, что испытывал дядя. Ему не приходило в голову, что за сильнейшим гневом могла быть тоска и обида. Но почему вместе с ним обижался и Цзинь Лин? После того, как Вэй Усянь шутливо откланялся, Цзинь Лин продолжил прокручивать в голове мысли о дяде — о его прошлом и настоящем. Цзинь Лин искренне любил и уважал его. Среди этих чувств не было места пороку. Такого просто не могло быть! Отвратительно. Гадко. Подобное могло случиться с кем угодно, но точно не с Цзинь Лином. Тем более, что сказал бы сам дядя? От одной мысли все тело пробрал мороз похуже воды, в которой сидел Цзинь Лин. Крепко зажмурившись, он окунулся с головой и едва не задохнулся от холода. Вода источника остудила до самых костей, подарила небывалую ясность голове и, казалось, приглушила даже жар в груди. _____ Нечистая Юдоль была далека от блеска золота и помпезных многоярусных строений Башни Золотого Карпа, или роскоши построек Пристани Лотоса, но ее монументальность было сложно недооценить. В парадных одеждах заклинатели медленно и важно перемещались по главной зале. Совет начинался завтра, сегодня же всех пригласили насладиться ужином под ласкающий слух звук цитры. Цзинь Лин тоже был одет в парадные одежды — несмотря на количество слоев, он к ним почти привык, и нести гордость за орден было уже не столь тяжело. Он стоял поодаль, ближе к перегородкам, отделяющим главный зал от других помещений. Мельком он посмотрел по головам заклинателей, стараясь не показывать, что искал кого-то взглядом. Цзинь Лин избегал встречи с дядей до последнего, хотя и было это неминуемо. Вплоть до сегодняшнего дня Цзинь Лин не давал о себе знать. Едва он садился ответить на письмо, так все разумные слова вылетали из головы. Цзинь Лин злился, комкал и выбрасывал лист за листом. Поездка к ледяному источнику Облачных Глубин прояснила его разум, и он уверился, что то было временным помутнением и мороком. С большим трудом он заставил себя полистать соответствующую литературу — оказалось, младший дядя и его предшественники были широких взглядов, и кое-что нашлось и в библиотеке Башни. Содержимое книг было отвратительным и немыслимым. Цзинь Лин все блуждал взглядом по зале, и в какой-то момент наткнулся на золотую каллиграфическую надпись, украшающую рисунок из двух парящих стрекоз на цветах бамии — то был веер и, известно, чей. Глава ордена Не выглядел певчей птицей на фоне строгого, даже грубого, убранства, однако казалось, чувствовал себя прекрасно. А вот и дядя скалил ему зубы, со всей свойственной прохладой и вежливостью. Едва Цзинь Лин намеревался отойти, как дядя поднял резкий взгляд и поймал им как на острый крючок. Следом за взглядом дяди проследил и глава ордена Не. Насилу Цзинь Лин остался на месте, чтобы не уронить достоинство. Сложив руки в учтивом поклоне, он поприветствовал их, про себя ругая внимательность дяди. Цзинь Лин никак не ожидал, что к его неудовольствию дядя тут же распрощается со своим собеседником и неспешным шагом направится к нему. В груди все сжалось — Цзинь Лин совсем не хотел разговаривать. Поравнявшись с ним нос к носу, дядя некоторое время молча смотрел на него. — И что за неотложные дела так отяготили главу Цзинь, что он не только уехал раньше срока, но был даже не в силах ответить и на письма? Вопрос пригвоздил Цзинь Лина как стрекозу на иголку. Дядя никогда не ходил вокруг да около и, конечно же, был прав. Ну, и что он ответит? Он так растерялся от охватившего смятения, что не мог собрать мысли, как трепетная девица? Что за вздор. Они стояли в окружении других заклинателей, поэтому Цзинь Лин не испытывал былого неудобства. Тем более, недавно он все для себя прояснил. Однако внутри его снедала неясная тревога. — Было много хлопот, — неубедительно ответил Цзинь Лин, а затем пошел в наступление: — Скажешь, у самого такого не бывает? Дядя сжал губы в тонкую линию — конечно, недоволен, но подобное можно было расценить как принятый ответ. Затем же он перебросил свой гнев на следующего. — Лань Ванцзи, — произнес он холодно, но так, чтобы слышал один Цзинь Лин, — как обычно игнорирует совет кланов, вдоволь наслаждаясь жизнью обрезанного рукава. На словах «обрезанный рукав» в теле быстрее побежала кровь. Для вида Цзинь Лин сострил: — Можешь поинтересоваться у главы Лань, если тебе так нужен его брат. — Молчал бы уже, — цыкнул на него дядя. Во время банкета их посадили рядом, глава Не занял почетное место хозяина, и постепенно зала погрузилась в гул голосов и звук наполняемых чаш. Тревожное чувство не обмануло. Весь ужин Цзинь Лин то и дело неосознанно смотрел на руки рядом — изящные, с длинными пальцами, они таили настоящую мощь. Он смотрел на них несчетное количество раз, но почему, к его горю, все ранее обыденные жесты предстали в ином свете? — Ты почти не притронулся к еде, — как назло заметил дядя. В этот момент Цзинь Лин уже качался на грани гнева и досады, и он с трудом сдержался, чтобы не наговорить лишнего. Он опомнился и молча принялся за еду. Столы были уставлены разнообразными блюдами из мяса, но Цзинь Лин совсем не различал их вкуса, погруженный в нелегкие мысли. Впервые Цзинь Лин пожалел, что гостевые покои им отвели рядом друг с другом. Знание, что дядя от него через тонкую стену, не давало покоя. Некоторое время Цзинь Лин бродил снаружи и надеялся, что от свежего воздуха его сморит сон. Гостевые покои находились в восточной части резиденции, на достаточном расстоянии от главных строений, чтобы вдоволь насладиться тишиной. Бледные пятна света фонарей ложились на каменную кладку. Цзинь Лин смотрел на резкие изгибы и острые пики горного хребта, который вплотную подступал к резиденции. В Цинхэ было холоднее, чем в Ланьлине или Юньмэне, и вечерний воздух прохладой забирался под одежду. Вскоре Цзинь Лин заметил, что не один он не спит. В тени ив за небольшой беседкой он заметил силуэт человека, которого одновременно желал и не желал видеть более всего на свете. Дядя выступил вперед: на точеное лицо легли ночные тени. — Гуляешь? — спросил Цзинь Лин. — Обсуждал вопросы с главой Лань. А что же ты? — Не спится, — честно сказал Цзинь Лин, только не добавил «из-за тебя». — Если не спится, то иди и возьми меч, — сказал дядя, в голосе его прорезалась сталь. — После будешь спать, как убитый. — Прямо здесь? — Поединки — неотъемлемая часть совета кланов. Конечно, где еще выпадала возможность сразиться с заклинателем из другого именитого клана, и Совет был хорошим для этого поводом. — Нет нужды. Со мной ты можешь сразиться в любое другое время, — начал Цзинь Лин. Он был счастлив сразиться, но колебался — сейчас это могло выйти ему боком. — Здесь полно достойных заклинателей, от главы Лань до главы… — Цзинь Лин замолк, решив, что глава Не на кандидатуру для поединка не так уж и годен. Худшие опасения оправдались — Цзинь Лин выступил против дяди, но никак не мог сосредоточиться. Саньду высекал на Суйхуа искры, а дядя, казалось, злился все больше и больше. — Да что с тобой стряслось? — в какой-то момент воскликнул он. — Сначала пропадаешь, затем не даешь о себе знать, а теперь сам не свой! Лучше тебе, дядя, не знать. Цзинь Лин отвлекался, словно по-новому его изучая. Не мог оторваться от глаз, которые прожигали насквозь, высокой линии скул и искривленной линии рта. Это было кошмарно. Хуже обрезанного рукава. Цзинь Лин отразил атаку, а ударная волна духовной силы едва не сбила его с ног. — Если завтра будешь таким же… — начал дядя, но Цзинь Лин не дал ему договорить. — Не буду, — процедил он. Дурное состояние духа отразится и на Совете, это Цзинь Лин тоже понимал. Вопрос смотровых башен до сих пор открыт и представлял первейший интерес для его ордена. Никакая поддержка дяди не поможет, если сам Цзинь Лин не будет убедителен. — Поэтому возьми себя в руки, или я возьму Цзыдянь! Угроза подействовала на Цзинь Лина отрезвляюще и подстегнула: — И что, выпорешь меня им? Боялся я тебя. Дядя лишь скрипнул зубами и ударил еще раз, оттеснив Цзинь Лина почти под крышу беседки. На какое-то время Цзинь Лин, казалось, и правда пришел в себя. Поднявшееся из самых глубин души отчаяние выплеснулось наружу. Цзинь Лин оскалился и, приняв стойку для нападения, ринулся в атаку. Почему! Почему! Почему! Он нападал ожесточенно и быстро, чему удивился даже дядя. Зачем, когда я хочу отстраниться, ты приходишь ко мне сам! Гнев, сомнение и нерешительность рвали его на части. Лучше бы ты относился ко мне как раньше и держал на расстоянии, чем та свобода, что ты мне дал! Лучше бы был таким же, как с остальными! Цзинь Лин не мыслил своей жизни без него, тянулся к нему, сам добивался этой близости и был счастлив. Так почему же все должно обернуться так? За что ему все это? Атаками, полными отчаяния, он оттеснил дядю, но бой закончился быстрее, чем мог бы. Яростная вспышка силы иссякла столь же скоро, как появилась. Выбитый Суйхуа вылетел из рук и со свистом прокрутился несколько раз. Дядя поднял руку вверх и поймал меч за рукоять прямо в воздухе. Бой был окончен. Перед тем, как передать меч Цзинь Лину, дядя смерил его взглядом, словно силился в нем что-то рассмотреть. Он протянул Цзинь Лину меч и обронил: — Уж не влюбился ли ты? В этот миг Цзинь Лин коснулся его пальцев, и его точно поразило молнией. — Не мог придумать ничего поинтереснее? — напустился Цзинь Лин на дядю, который будто не спешил выпустить меч из рук. — Судишь так, словно знаешь, каково это! Цзинь Лин мог сказать наверняка, что дядя не подумал об этом всерьез, однако слова его попали точно в цель. Цзинь Лин был повержен, во всех смыслах. _____ Казалось, после Совета кланов прошла целая вечность, а мысли изъели Цзинь Лину всю душу, не давая ответа на вопрос — что дальше? Его по-прежнему передергивало, когда он вспоминал поползновения Мо Сюаньюя в сторону младшего дяди или Вэй Усяня с Ханьгуан-цзюнем. В случае Цзинь Лина — все было еще чудовищнее. Правы будут те сплетники, которые сравнят его извращенные вкусы со старшими родственниками. За стенами Цветущего Сада щебетали летние птицы, смеялись служанки, голоса которых сами походили на птичью трель. Цзинь Лин глянул на один из четырех пейзажей, написанных главой Лань — их он не стал убирать из кабинета. Как быть ему с тем, что он испытывал? В порыве он отбросил от себя несколько свитков, смахнув их на пол, и зарылся пальцами в волосы. Как быть с тем, что он потерял сон, а перед глазами все стояли черты того, к кому его тянуло всем естеством? Цзинь Лина бросало, как воздушного змея на волнах в небе, от нежности до тех мыслей, к которым он сам боялся подступиться и ходил по опасному краю. Растоптать и забыть? Так было бы лучше всего. Не в силах более сидеть в кабинете, Цзинь Лин вышел под полуденное солнце, но и оно было ничем по сравнению с тем, что сжигало внутри. Вскоре ноги сами привели его к пруду с лотосами, который его отец еще делал для матери, чтобы унять тоску по дому. У Цзинь Лина тоже была причина посещать это место. Пруд содержали в строгом порядке, и сейчас он был устлан морем распустившихся нежно-розовых цветов. Они мирно покачивались на знойном ветру, выглядывая между жестких изумрудных листьев. К водоему подходил небольшой пологий берег. Обернувшись, не наблюдает ли кто, Цзинь Лин сбросил с себя сапоги и зашел по колено в воду, и она обняла его приятной прохладой. Мысли в голове кружились водоворотом, утягивая в омут: Цзинь Лин вспоминал Юньмэн, его широкие озера и леса, в которых они охотились, прогулки с Феей и тихие вечера с дядей. Все мысли неизбежно приходили к человеку, который всегда провожал его и встречал на причале, сколько бы времени ни прошло. Его фигура врезалась не в память, а в саму жизнь. Может, это лишь чувство благодарности, которое он путал с другим? Под тяжелым слоем смятения и страха лежало нечто чистое и прозрачное, от чего сердце ускоряло свой ход. Оно гнало к нему неугодные мысли, от которых, — Цзинь Лин испугался собственных чувств, — вдруг сладко потянуло в груди. Цзинь Лин зашел в воду глубже, и к его бедру прильнул один из распустившихся цветов. Лепестки его были прохладными и бархатными — некоторое время Цзинь Лин задумчиво ласкал их пальцами. Капли воды на листьях и цветах под лучами солнца светились и переливались как перламутр, шариками перекатывались по листьям. Цзинь Лин нащупал под водой стебель и сорвал цветок. Аромат кружил голову, как чувства. Цзинь Лин прикрыл глаза. До ушей доносился лишь щебет ласточек и слабый плеск воды. Лепестки прохладой и нежностью коснулись губ. Как же мне быть, дядя? Лепестки скользнули по пальцам — и Цзинь Лин собственнически сжал цветок в руке. _____ Шпильку для волос он заметил на полу между отполированных сосновых досок на входе во внутренние покои. Тонкая, почти незаметная, она переливалась на свету, притягивая взгляд. Завершало ее украшение из нескольких цветных камней. Она была в меру изысканной, чтобы подчеркнуть аккуратную прическу. Дядя, конечно, посещал бордели, но не настолько прикипел к ним душой, чтобы увозить оттуда сувениры в виде чужих украшений. — Чье это? — Цзинь Лин играл находкой в руке, но нутро его отчего-то сжалось в дурном предчувствии. Дядя не сразу обратил на него внимание — он заметил что-то на лезвии Саньду и некоторое время старательно его оттирал. — А, — сказал он, не отвлекаясь от полировки меча, — ты с ней еще не знаком. Цзинь Лин замер и его сердце — тоже. — И не сказал мне? — искренне удивился он. — А разве я выбирал ее для тебя? — вопросом на вопрос ответил дядя. Цзинь Лин на время замолк, не зная, какое из негодований озвучить. К его неудовольствию, дядя был совершенно прав: какое ему должно быть дело до чужих наложниц? Не догадывался же он, что дело действительно было. А если бы догадался, то не только бы не сказал, но и выгнал бы Цзинь Лина взашей. Может, даже порвал бы с ним все связи и в этом тоже был бы прав. Вместе с этим его терзала стыдная и наивная обида: зачем она тебе вовсе? Но это Цзинь Лин не решился бы озвучить, несмотря на всю остроту языка. — Меня не было всего ничего, — вырвалось у него. В прошлом он сопровождал дядю на каждые смотрины, и насчет наложницы он тоже мог бы посоветоваться, пусть и была она, по сути, служанкой. — И что с того? Цзинь Лин узнал позже, наложницу звали Лифэн. Как ни старался он принять это с достоинством и спокойствием, получалось паршиво. Весь день он слушал, как кровь стучала в ушах, и, отказавшись знакомиться, все же искал ее взглядом. Дядя мог бы и обратиться, Цзинь Лин бы помог ему выбрать лучшую. Хотя, может, это была любимица из публичного дома — Цзинь Лин не знал и не был уверен, что хочет знать. Однако за два дня, проведенных с дядей почти от зари до зари, Цзинь Лин ее так и не увидел. Жесткое оперение скользнуло между пальцев, послышалась короткая трель спущенной тетивы — и стрела угодила точно в центр мишени. Таких здесь стояло несколько — они находились поодаль от общего тренировочного поля, и в детстве Цзинь Лин использовал их. Здесь он сделал первый выстрел и помнил его как сейчас: мягкое солнце на исходе дня, дядя стоял позади и крепко держал его руки в своих, направляя стрелу. С годами цели требовались посложнее в виде проворных тварей в охотничьих угодьях, но, чтобы отвлечься, годилась и эта. Все пройдет, думал Цзинь Лин. Нужно только время. Он вкладывал в каждый выстрел небольшое количество силы, и спустя полчаса центр мишени был полностью заполнен. Вдруг боковым зрением он уловил легкое движение. Мало что могло его отвлечь от сосредоточенной стрельбы, однако словно чужая сила заставила его повернуть голову. По галерее легкой походкой, будто плыла, шла девушка. Цзинь Лин раньше ее здесь не встречал. Острый взгляд выхватил в волосах шпильку, и мелкие камни на ней плавно покачивались в такт походке. Что-то темное и тяжелое свернулось внутри, обожгло, прошло отвратительной волной по телу. «Что она тут забыла?», подумал Цзинь Лин, а затем сам ответил на свой вопрос: о, Небеса, что она могла еще делать, раз шла со стороны покоев дяди, еще и поправляя пояс на своих одеждах? В голове услужливо вспыхнули непрошенные картины: длинные пальцы скользят по чужому стану, тонкие губы прижимаются к шее, а тихие вздохи растворяются под потолком. Цзинь Лин выпустил стрелу — и, сам того не ожидая, с оглушительным треском разбил мишень в щепки. Девица вскрикнула, прикрывшись рукавом, однако Цзинь Лин счел, что извинения излишни. Встретив дядю, он волей-неволей изучал его взглядом, словно охотился и искал на нем чужие следы. Самому себе хотелось дать крепкую пощечину. Ну, какое ему дело? Дядя и до этого посещал публичные дома, а наложница в доме не сильно что-то меняла. Не жена же. Однако теперь от одной мысли о том, как дядя проводил время в спальне, выворачивало наизнанку. Вечером они пили вино. Цзинь Лин сидел на низких перилах беседки и подбрасывал в руке яблоко: нежно-зеленое с большим розовым боком. Тонкая газовая занавесь плавно трепетала на ветру и то и дело скрывала от него лицо дяди, который сидел внизу. Он был в хорошем расположении духа, Цзинь Лин невольно связывал это с появлением нового человека в резиденции, оттого темное чувство захватывало его лишь сильнее. Цзинь Лин совершенно не хотел об этом говорить, но и молчать был не в силах, поэтому с губ слетело язвительное: — Я смотрю, ты любишь тех, что помоложе. Он успел рассмотреть ее — она была, наверно, ровесницей самому Цзинь Лину. И миловидная, с неудовольствием подумал он тогда. — А ты не завидуй. — Отчаялся найти себе жену? Последняя в Поднебесной сказала, что ей не вынести твоего нрава? — сказал Цзинь Лин и добавил: — Тебя, наверно, и могут терпеть только я да твой помощник. Это было совершенной чушью: Цзинь Лин сам наблюдал, как переборчив дядя. Однако с каждым словом Цзинь Лин против воли заводился все больше. Если сначала в тоне дяди не слышалось ничего опасного, то теперь в голосе отчетливо сквозило холодом: — И еще лучше — помалкивай. — Да и чему бы мне завидовать? Если захочу, заведу сразу хоть десяток. О, Небеса, что он несет? Но, казалось, лишь едкие слова могли унять застрявший ком в горле. Газовая ткань все трепетала, стоило только отвести в сторону и склониться, чтобы коснуться губами хотя бы шелка волос. Но и этого ему было нельзя. Цзинь Лин желал то, что не могло ему принадлежать. Он помотал головой. Воспользовавшись моментом, дядя поймал его яблоко и демонстративно надкусил, а на негодование Цзинь Лина лишь сказал: — Больше витай в облаках. Простить такое было невозможно: после нескольких безуспешных маневров вернуть себе фрукт он скользнул вниз и крепко перехватил дядю за запястье. Раньше подобная близость Цзинь Лина бы не смутила, а теперь он разглядывал лицо вблизи, и внутри от этого жгло. Неужели ты всегда был таким? Дядя делал все только хуже. Он нахмурился и сказал негромко: — Ты стал менее ловким. Отдых важен не меньше тренировок, и если ты сляжешь или опозоришься на состязании заклинателей — кому нужен такой глава? Кто бы говорил. Цзинь Лин не торопился ослабить хватку, но и дядя не вырывался, озадаченно его рассматривая. Слова наперебой толкались в горле, иссушая его, и Цзинь Лин совсем не разбирал, что говорил: — Дядя, я… — прошептал он, но словно увидел что-то на дне холодных глаз и, вовремя очнувшись ото сна, отпрянул сам. Дядя смотрел на него вопросительно. — Некоторое время я не смогу приезжать, — наплел Цзинь Лин первое и нелепое, однако в итоге так и получилось. В последующие месяцы он старался не пересекаться с дядей без весомой на то причины — обсуждения вопросов управления или небольших советов. В остальном же Цзинь Лин прощался при первой же возможности. Он исправно отвечал на письма, отказавшись от прошлых ошибок — разлад в душе не должен мешать долгу главы. Так и наступила зима. Праздник весны всегда начинался с суматохи. Второе новолуние после зимнего солнцестояния опустилось легкими заморозками, когда в утренней дымке и холодных лучах солнца Ланьлин точно укрывался полупрозрачной газовой накидкой. Башня Золотого Карпа гудела первыми приготовлениями к празднованию — то и дело в ворота въезжали торговые повозки, из которых только и успевали доставать ало-золотой калейдоскоп из бумаги, тканей и сверкающих украшений. Роскоши в Башне поубавилось, но их фестивали все равно услышит и посетит вся округа. Цзинь Лин с малых лет любил этот праздник: все превращалось в долгий сверкающий фестиваль парадов и фейерверков, перед которыми были равны и бедняк, и сирота, и глава ордена. Каждый одинаково надеялся привлечь удачу и счастье и задобрить духов. Это было то время, когда Цзинь Лин встречал праздник с обоими дядями, а если старший не мог посетить Ланьлин, то в первый день нового года Цзинь Лин отправлялся в Пристань Лотоса сам с поздравлением, а в ответ получал красный конверт и мешок нравоучений. Но Цзинь Лину уже давно не нужны красные конверты. _____ Узловатыми пальцами целитель вынул последнюю тонкую иглу из тела — Цзян Чэн сжал и разжал кулак, прикрыл глаза, слушая, как течет сила по меридианам. Они напоминали светящиеся прочные нити, наполнявшие тело. — На сегодня все, — завершил целитель, бережно заворачивая иглы в ткань. Иногда Цзян Чэн прибегал к лечению сам, но чаще поручал это доверенному лицу, тем более, ошибка могла стоить слишком дорого. — Благодарю. Он покинул небольшой домик и на короткое время остановился: изо рта его вышло небольшое облако пара. Сегодня, к празднику фонарей, должен прибыть Цзинь Лин. Цзян Чэн вскочил на вороного коня и перед тем, как пришпорить его, глянул ввысь — день обещал быть погожим. К счастью, Цзинь Лин посещал его нередко, но этот день в глубине души Цзян Чэн ждал особенно — это был день воссоединения семьи и день, когда они с Цзинь Лином каждый год делали фонарики и провожали души предков. Издалека он услышал лай Феи и, пока его никто не видел, сдержанно улыбнулся — ее он всегда слышал на расстоянии целого ли. Однако следом Цзян Чэн услышал еще один звук. Нахмурившись, Цзян Чэн подъехал ближе, а когда вошел в павильон, в котором он обычно принимал гостей, то не сразу поверил представшей картине. Еще не сняв с дороги накидку из соболиного меха, на его месте сидел Цзинь Лин с опущенной головой. Длинная челка закрывала его лицо. На полу между его ног сидел, завалившись на бок, крупный щенок. Цзинь Лин гладил его по плотной белой шерсти, а когда тот разевал пасть, то обнажал ряд белых зубов. Очевидно, он был породистым и сильно напоминал Фею, когда та сама была щенком. Фея сидела рядом и, свесив язык, дружелюбно била хвостом по полу. Цзян Чэн стягивал перчатки на ходу, когда Цзинь Лин заметил его. — Дядя! Подхватив щенка на руки, он поднялся — и на нем засверкала праздничная алая парча. Голову украшала заколка главы ордена с золотой шпилькой — подарком Цзян Чэна на прошлый новый год. Цзинь Лин заметно вырос и возмужал, при этом не утратил изящности и свойственной ему легкости. Неудивительно, что свахи уже оживились. Он стал похож на отца, Цзинь Цзысюаня, однако доброта в сердце, которую Цзинь Лин старательно и безуспешно скрывал, были у него от матери. За короткое по меркам заклинателей время Цзинь Лин пережил много перемен. Иногда Цзян Чэн разглядывал его и не понимал, где в этом юноше тот Цзинь Лин, которого нужно было за шкирку вытаскивать из передряг, который не мог шагу ступить, не сказав слова поперек. Этот юноша, едва встав во главе клана, старался и не щадил сил. Иной раз был не хуже крестьянина — однажды, не обнаружив Цзинь Лина в Башне, Цзян Чэн отправился искать его в месте, куда Цзинь Лин отправился на охоту. Нашел он его в маленькой деревушке в грязи по колено, где тот упокаивал разбушевавшихся призраков. Цзян Чэн тогда был вне себя от злости — и какой глава должен заниматься подобным? Но оказалось, упрямство Цзинь Лина имело смысл: небольшими шагами он получил поддержку отдаленных территорий. — Ты решил завести для Феи пару? — спросил Цзян Чэн. Может, в Ланьлине ему решили преподнести такой подарок. — Во-первых, это девочка, — деловито сообщил Цзинь Лин, — а во-вторых, — и показалось, что в этот момент щеки его порозовели, — это тебе. С этими словами Цзинь Лин пихнул ему в руки щенка так, будто очень хотел от него избавиться, а Цзян Чэн так и застыл, растерянно глядя на пушистый комок в руках. Затем он стал по очереди смотреть то на щенка, то на Цзинь Лина. Больше тридцати лет в Пристани Лотоса не заводили собак. И ко всему привыкаешь: Цзян Чэн так не желал расставаться со своими щенками в детстве, а сейчас уже казалось, что никакие животные ему и не нужны. — Даже не смей отказываться, — предугадал его слова Цзинь Лин. — Откажешься — я ее утоплю, — пригрозил он, хотя Цзян Чэн прекрасно знал, что Цзинь Лин никогда на подобное не решится. — Я еще ничего не сказал. — Цзян Чэн скривил рот для порядка. В груди затапливало тепло, которое он старательно от себя гнал — по привычке. — А то я тебя не знаю. — Может, и не знаешь. На мгновение у Цзинь Лина изменился взгляд — словно на солнце набежали облака. — Действительно, — только и ответил он. Цзян Чэн не привык заботиться тем, насколько задевали его слова других, однако сейчас он испытал неясное чувство неловкости. Щенок в руках завозился и тявкнул. — Она очень красивая, — сказал Цзян Чэн, перехватывая его поудобнее. На этих словах Цзинь Лин тут же просветлел. — Это тоже собака-оборотень, — снова заговорил он, — во всей Поднебесной лучше не сыщешь. От мгновенной перемены в лице, от чистого и искреннего взгляда, который был обращен на Цзян Чэна, что-то щемило в груди. Засмотревшись, он отстраненно слушал его. Помолчав, Цзинь Лин осторожно и негромко спросил: — Можно же завести хотя бы одну? Цзян Чэн задумчиво смотрел на Цзинь Лина: не на племянника, а на человека, который был с ним рядом. Всегда. Который наполнял жизнь теплом, который понимал Цзян Чэна, вероятно, иногда лучше него самого, который упрямо ждал, пока Цзян Чэн решится сам и протянет ему руку. У него не было и шанса не сдаться. Хочешь сказать, прошлое надо отпускать, да? Цзян Чэн долго молчал, прежде чем ответить: — Можно. Он осторожно опустил щенка на пол и подтолкнул к Фее. В груди становилось все горячее, Цзян Чэна качало, как на волнах. Поддавшись охватившему порыву, он перевел дыхание как перед прыжком и заключил Цзинь Лина в крепкие объятия, прижал к себе что было сил, уткнувшись носом ему в плечо. — Дядя?.. — пролепетал Цзинь Лин. От неожиданности он дернулся было, но Цзян Чэн лишь крепче обнял его. — Не спрашивай. Просто помолчи. Поколебавшись, Цзинь Лин осторожно обнял его в ответ и положил ладони ему на спину. Цзинь Лин помолчал, но недолго. — А… — все не унимался он где-то над ухом. — Это тебе так нравится щенок?.. — неуверенно сказал он. — Знал бы, что ты так обрадуешься, подарил бы тебе его куда раньше. — Помолчи, — повторил Цзян Чэн и некоторое время так и стоял, слушая стук сердца своего и Цзинь Лина. Действительно, ему очень нравился этот щенок. _____ Цзинь Лин не мог провести в Пристани Лотоса все дни праздника весны, хотя в душе отчаянно этого желал. Он объяснял себе это размахом празднества, потому что люди Юньмэна не похожи на прочих, объяснял тоской по былым годам. Воскурив благовония в Храме предков в Ланьлине, в Юньмэн он приехал под пятнадцатый день первого месяца. Зимы здесь были теплее, вода в реках и озерах никогда не замерзала, а праздник фонарей всегда был особенным. На улицах светилось бесчисленное количество фонариков самых разных мастей и искусства росписи. Они тянулись от павильона к павильону и, самое красивое, вдоль пристани, цветным калейдоскопом отражаясь в водной глади. Вечером они ели клецки юаньсяо с начинкой из корня лотоса. Дядя рассказывал, что раньше на празднества такие делала его мать, Цзян Яньли. Цзинь Лин медленно жевал их и представлял, такие же ли на вкус они были бы у нее? И казалось, у нее было бы еще вкуснее. У ног дяди сидел щенок собаки-оборотня, имя которой он еще старательно обдумывал. Найти лучшего среди породы стоило Цзинь Лину неимоверных усилий, но они были ничем по сравнению с тем, что он испытал в итоге. В глубине души Цзинь Лин до последнего опасался, что дядя откажется. Сам же он преподнес Цзинь Лину превосходного мастерства и красоты лук. Легкий по весу, он заключал в себе силу — стоило только взять в руку, чтобы ее ощутить. Дядя отвлекался то и дело на щенка, наклонялся и гладил его по плотной шерсти. Лицо его в этот момент было незабываемо, и Цзинь Лину казалось, вряд ли когда-либо он видел его в настроении лучше, чем сейчас. На самом деле, не так важен был размах празднеств в Юньмэне, когда у Цзинь Лина сердце тянулось к одному-единственному человеку. С тех пор, как Цзинь Лин узнал не только о наложнице, но и о глубине пропасти, в которую шагнул, он успел многое познать и осознать. Он считал свои чувства гадкими и низкими и, чтобы развеять их обманчивость, время от времени уезжал в другие земли и посещал публичные дома. Ему казалось, что все его чувства от неопытности, от того, что ближе дяди у него никого не было. Но у него были друзья — Сычжуй и Цзинъи, с которыми он был близок, но ничего похожего он не испытывал. Бордели были вульгарны, как полагается, а девицы их умелы. Однако, какие бы искусные таланты они ни показывали — Цзинь Лин все равно думал о другом человеке. Сердце его не горело даже при виде лучших красавиц, зато заходилось в агонии, стоило ему лишь увидеть вдали знакомый силуэт. Цзинь Лин будет долго помнить объятия, которые вознесли его на небеса и низвергли в ад. Будет помнить тепло кожи, лесную прохладу в запахе волос. Дядя вдруг оторвался от трапезы, и они с Цзинь Лином встретились взглядами. Пламя свечей отбрасывало на его лицо тени, делая его недвижимой статуей. Взгляд дяди показался Цзинь Лину пронизывающим, будто он мог разглядеть, что за мысли творились у него в голове. Мог разгадать и сказать нечто едкое, колкое, оттолкнуть Цзинь Лина от себя навсегда. От этого жар хлестнул по щекам и Цзинь Лин, сам того не желая, быстро отвел взгляд в сторону — сначала в угол, где стоял низкий стол для фруктов, а затем обратно в свою тарелку, в которой осталась еще пара клецок. — Что с тобой? — спросил дядя, и по голосу его стало понятно, что он ничего и не подозревал. Цзинь Лин отправил себе в рот сразу две оставшиеся клецки и буркнул: — Ничего. В ответ дядя лишь выгнул бровь. По всей Пристани Лотоса уже висели разномастные бумажные фонари на бамбуковых каркасах, готовые зажечься с наступлением темноты. Они с дядей обычно несколько делали сами, чтобы почтить память предков, чьи души после праздника отправлялись обратно на небеса. С улицы доносился шум и звуки музыки, и Цзинь Лин словно видел танцы огненного дракона и львов. Они сидели с дядей и делали фонари, перебрасывались словами — и беседа их текла необычайно легко. Они вспоминали о матери и отце, о дедушке и бабушке, и Цзинь Лину показалось, впервые за долгое время в разговоре о них было больше светлого и теплого, нежели тяжести горя. Дядя закончил с фонарем — он повертел в руках получившийся прямоугольник из тонкой рисовой бумаги. — Раньше твои руки были слишком малы, чтобы удержать фонарик, и ты все время заставлял меня таскать их за тебя. — А теперь? — вдруг спросил Цзинь Лин. — Что теперь? — Дядя перевел взгляд с фонарика на Цзинь Лина. — Дай мне руку, — попросил он. На мгновение дядя заколебался, не понимая, что хотел сделать Цзинь Лин, но протянул ему руку раскрытой ладонью вверх. Цзинь Лин положил поверх нее свою. Она оказалась почти такой же, но чуть-чуть уже. — Теперь же они не так малы? Дядя хмыкнул, озадаченно разглядывая сложенные руки: — Еще не дотягиваешь, — сказал он, но Цзинь Лина это ни капли не задело. Всем естеством он был там, где соприкасались их ладони. Подушечки пальцев неосознанно и невесомо пробежались по чужим, лишь на миг и на опасной грани благопристойности приласкав нежную кожу. Однако еще мгновение — и Цзинь Лин бы в порыве переплел его пальцы со своими, выпалил бы все, что на душе. Сколько же этому суждено продлиться? Убрав руку, Цзинь Лин деловито перебрал оставшуюся бумагу и бамбуковые щепки и поднялся: — Праздник в разгаре, пойдем повесим фонари. Весь путь до Храма предков Цзинь Лин шел на полшага впереди. Небольшая тропинка петляла, а свет и веселье отступали, оставаясь позади, пока не стали слышны совсем слабо. Темный храм с восьмиугольной крышей встретил их молчанием. Сердце Цзинь Лина забилось чаще, словно он и правда предстал перед живыми душами предков. Однако вместе с этим крепла и его решимость. Талисманами они зажгли фонари, и они мягко осветили небольшое пятно пространства вокруг них. Они с дядей низко поклонились в знак почтения. «Бабушка, дедушка», мысленно произнес Цзинь Лин, а затем добавил: «Матушка, отец». Пусть Храм предков клана Цзинь был далеко в Ланьлине, отчего-то Цзинь Лин верил, что они слышат его и здесь. Некоторое время он не разгибал спины из поклона. «Я заслужил ваше неодобрение, заслужил порицание, заслужил все муки ада и готов их принять. Но и продолжать иначе больше не могу. Так уж мне повезло, что выпало испытание иметь чувства к тому, к кому не должен. Простите меня. Не таким уж достойным я вырос, как хотел». Воскурив благовония в храме, они отправились к причалу, где их закружил водоворот из цветных огней. Они прошли чуть дальше, к краю пристани, где было привязано несколько джонок. Отражения фонарей на воде словно заменяли цветы лотосов. Дядя поправил на плечах накидку из темного меха, Цзинь Лин поежился следом — вечером рядом с водой было еще прохладнее. Дядя хранил молчание, словно мыслями был где-то не здесь или наслаждался мгновением спокойствия. «Если я когда-нибудь скажу тебе», — думал Цзинь Лин, глядя на цветные блики на воде, — «что же ты ответишь?» Он не раз рисовал в голове потрясение, отвращение, гнев на этом лице, но уже был готов их принять. Наверно, Цзинь Лин недостойно возложит на его плечи бремя. Он не был уверен, что сдержится в будущем и не навредит сильнее словами, брошенными в пылу, и, еще хуже, действиями. Цзинь Лин мог ему лгать, но не в чувствах. Если он был для него самым близким человеком, то он и будет честен с ним до конца. Роковые слова, возможно, разделят их навсегда. Боялся ли этого Цзинь Лин? Боялся хуже смерти. Однако в самой глубине души, там, куда Цзинь Лин опасался заглянуть, таился и слабый луч надежды. В отдалении послышался сперва нарастающий гул голосов, а затем треск. Над темной поверхностью озера взлетел яркий фейерверк, а следом за ним еще и еще, пока все небо над водой не заполнилось огненными цветами. И будь, что будет.