Killing butterflies

Это неправильно. Катастрофически неправильно. Неправильные мысли, неправильные чувства, и поступки тоже неправильные. Все в нем неправильно. Не должно так быть. Должно быть не так. Снова он ей поверил. Снова он повелся, пошел у нее на поводу, как бездомный щенок. Стоит только приласкать, потрепать за ухом, и вся любовь и преданность уже твои. Тебе отданы. Паршиво. Как же ему, блядь, паршиво! Он ведь знает. Все он знает. В голове ведь давно созрела эта мысль, что Габриэла — лживая стерва. Волк в овечьей шкуре. Но убийства ведь не в ее стиле. Не опустилась бы она до такой жестокости. Правда? К кому бы Гейб ни обращался с этими вопросами, собеседник молчит. Не стоит вообще пенять на его помощь. Так что ответа Лайтвуд не получает. Зато получает Габриэлу. Он сам не может с твердой уверенностью сказать, кто в тот вечер первым потянулся за поцелуем. Быть может, это было обоюдно. Близнецы тогда часа три обнимались. Габриэла плакала, а Гейб впитывал ее слезы. Одеждой, кожей, всем своим нутром впитывал. Он хотел ей верить. Хотел, чтобы она говорила правду. Хотел убедить себя, что в смерти Лорен ее вины нет и никогда не было. Что это он сам не уберег свою девушку. Что нападение того демона было случайностью. Ебанным стечением обстоятельств. И ему удалось. Голос разума поддался тогда. Притупился под давлением долгих объятий, позволив своему хозяину совершить очередную ошибку. Ошибка. Вот как он, Гейб, называет то, что начали они в ту ночь. Так зачем же он продолжает ошибаться? Зачем позволяет сестре манипулировать собой? Хотя, пожалуй, на этот вопрос у него есть ответ. Он слишком долго мечтал о ней, чтобы отказываться. Черт бы тебя побрал, Габриэла, неужели так нужна была тебе эта невинная жертва, чтобы прозреть?! Неужто нельзя было обойтись без кровавой расправы? Лукас смотрит на него косо. На него многие в последнее время смотрят косо. Еще бы! У Гейба девушка умерла неделю назад, а он даже расстроенным не выглядит. Усталым, вымотанным, да каким угодно, только не скорбящим. Это длится до тех пор, пока однажды Лукас не обнаруживает их с Габриэлой за сексом в подсобке. С того дня Лукас в его сторону больше не смотрит. Он вообще старается больше с Гейбом не пересекаться. Даже из команды уходит. А сам Гейб понимает, как сильно он облажался. Потому что когда дверь в подсобку открывается, Габриэла не спешит прикрыться. Она, черт подери, даже не вздрагивает, а только награждает застывшего в проходе юношу недовольным взглядом. Срать она хотела на его сопли и на погибшую сестру. Плевать ей, что Лукас и Гейб, вроде как, друзья. Она получила, что хотела. Так что будь добр, Маршалл, закрой дверь! И тогда, только тогда голос разума все же пробивается сквозь толстые стены, которыми Лайтвуд себя окружил. Его сестра — гребанная сука. Лживая, подлая, эгоцентричная дрянь. Она убила Лорен. Она и Лукаса убьет, если тот будет мешаться под ногами. И вот после этого Гейбу становится по-настоящему дурно. Его воротит. От себя. От нее. От того, что они сделали. Свою вину он не отрицает. О, нет! Он погряз в этом дерьме ничуть не меньше, чем его сестренка. Вот только она в этом ебучем зловонном болоте, что рыба в воде. А ему там не место. Не для того он столько пахал, чтобы все это потерять в один миг. Видит Бог, не для того. Сегодня Гейб впервые за две недели взялся за уроки. Ввиду последних событий, об этом как-то не думалось, так что, пожалуй, пару контрольных он завалил. Но он нагонит. У него просто нет выбора. После полуночи Габриэла будет ждать брата в своей комнате. Вот только идти он не хочет. Образ идеальной сестры в его голове распался. Разбился о суровую реальность, в которой она, Габриэла, оказалась еще хуже, чем его отец. И Гейб знает, что если они продолжат так и дальше, то она и его утащит за собой на дно. Фэй появляется на пороге его комнаты с бокалом бурбона и осуждением в глазах. Она знает. В этом Гейб не сомневается. — Ты правда настолько глуп, что повелся на ее спектакль? — мама всегда умела подобрать правильные слова. И одной только этой едкой, хлесткой, что пощечина, фразы хватает, чтобы юноша взвыл от безысходности. Как же хорошо, что отец и Габи не дома! Женщина опускается на кровать, позволяя сыну устроить голову у нее на коленях. Ее пальцы перебирают спутанные черные волосы. Как в детстве. А Гейб говорит. Рассказывает все подчистую, изливая на пол даже самые грязные подробности. Потому что Фэй не святая, нет в ней ангельской крови, но в его глазах — она Бог. Все эти восемнадцать лет она не давала ему сойти с ума, в то время как отец только и делал, что издевался над жалким, по его, Алека, словам, сосунком. — Знаешь, — начинает женщина, когда поток его слов иссякает, — Я всегда удивлялась, как такая чистая душа, как у тебя, могла не унаследовать лайтвудских генов. По какой такой извращенной схеме они достались твоей сестре, — хрипло она выдает, поднося зажигалку к кончику сигареты и затягиваясь табачным дымом. — По крайней мере, ты не куришь, — вдруг она усмехается, стряхивая пепел прямо на пол. — А с остальным мы как-нибудь разберемся… Они сидят так еще некоторое время, пока щелчок входной двери не возвещает о возвращении остатков их семейства. — Ты пойдешь к ней сегодня, — резко посерьезнев, шепчет мать. — И будешь делать вид, что между вами все по-прежнему. А нашего разговора никогда не было. С этими словами она торопливо покидает комнату сына и, судя по ругани с Алеком, вскоре донесшейся до слуха юноши, спускается вниз. Гейб не знает, что она задумала. И, пожалуй, случись этот разговор в другой ситуации, ни за что бы он не позволил матери вмешиваться. Во-первых, потому что он с детства привык справляться со своими проблемами самостоятельно. А во-вторых, это может быть опасно. Но сейчас, в момент полнейшего отчаяния, ее обещание становится вдруг панацеей, не дающей ему сдаться обстоятельствам. Ее слова дают юноше надежду на то, что все еще можно исправить. Поэтому и только поэтому Гейб, как и обещал, продолжает играть по правилам своей дорогой сестренки. Дождавшись, пока шум внизу стихнет, он приходит к ней в комнату и позволяет делать с собой все, что Габриэле только вздумается. Они трахаются дико и по-животному. Гейб вбивается в ее тело так глубоко, что эта сука стонет от удовольствия. Так правильно. Так надо. Ему остается только удивляться, как быстро меняются их отношения. Раньше, до Лорен, Гейб бы все отдал за одну только возможность просто быть рядом с сестрой. Теперь же, когда он получил все и даже больше, ему отчаянно хочется вернуться к началу. Отмотать пленку назад и предотвратить это ебанное сближение. Как там говорится? Бойся своих желаний? О, ему определенно стоило их бояться с самого начала. Со момента их с матерью разговора проходит целых три дня, и все это время Гейб старательно делает вид, что между ним и Габриэлой все по-прежнему. Догадывалась ли она? Этого он не знает. Но надеется, что ему удалось справиться со своей ролью достаточно хорошо, чтобы сомнения не закрались в голову его сестры. Фэй находит сына в его в комнате на исходе четвертого дня, снова воспользовавшись тем, что Алек и Габриэла задерживаются в институте. В руках у нее находится большой конверт, и Гейб вдруг отчетливо понимает, что ему собираются предложить. — Мы уедем, — клятвенно заверяла его мать в ночь после первой в его жизни стычки с отцом, пока Гейб, тот самый восьмилетний Гейб, никак не мог уснуть. Повязки на лице очень мешались, не позволяя мальчишке улечься так, как ему бы хотелось, а свежие порезы под ними саднили и сукровили нещадно. — Мы уедем, милый, — все твердила и твердила Фэй так тихо, чтобы больше никто не мог ее услышать. — Мы сбежим. Ты не будешь жить в этой семье. Ты только учись хорошо. А остальное мама сделает, малыш… Гейб тогда подумал, что она просто пытается его успокоить. Не хотел он никуда уезжать. Ведь это означало бы, что ему придется расстаться с сестрой. Теперь же эта сцена в его голове приобретает новые краски. Он совершеннолетний. Близнецам исполнилось восемнадцать пару месяцев назад. А значит, его и впрямь ничто больше здесь не держит. В конверте, который молчаливо отдает ему Фэй, Гейб находит толстенную стопку купюр. При хорошем раскладе этих денег спокойно может хватить на безбедное существование в течение двух-трех лет. — Откуда? — вопрос вырывается изо рта сам собой, но не задать его юноша не может. — Подарок от одного мага, — усмехается женщина, поднося к губам бокал с излюбленным бурбоном. Пожалуй, если бы не алкоголь, притупляющий сознание, она бы уже давно свихнулась и наложила бы руки либо на себя, либо на Алека и его обожаемую дочурку. Гейбу не нравится ее ответ. Совсем не нравится. Чем бы его мать ни шантажировала Бэйна, если отец об этом узнает, все может плохо закончиться. Но еще больше ему не нравится, что к деньгам, лежащим на дне конверта, прилагаются всего один набор новых документов и билет на самолет. — Ты остаешься? — холодно он уточняет, хотя внутри все пылает. Нет. Нет! Не должна она здесь оставаться! В этом гребанном доме, с этим гребанным Алеком и трижды гребанной Габриэлой! Ее это убьет! — Одному тебе будет проще, — пожимает женщина плечами, и Гейб понимает, что что бы он сейчас ни сказал, это будет бесполезно. Его мать все решила. — Спасибо, — пожалуй, это лучшее, что он сейчас может сделать. Кто-то должен расплатиться за совершенные ими грехи. И этим кем-то будет его мать. Да что за блядская карма?! Почему она?! Почему не отец?! В ответ женщина кладет ладонь ему на щеку, скользя большим пальцем по шраму на подбородке. — Не затягивай с отъездом… И пока Гейб продолжает стоять посреди комнаты, боясь пошевелиться, дверь за ней закрывается.