Долгая дорога в Лок Муинне

Первая ночь всегда самая тяжелая. Особенно если такая тихая. Понтар катил волны, величественные и безразличные, и по ним, чуть покачиваясь, скользил корабль-призрак. Отзвуки ругательств и молодецкого храпа с запахом перегара до сих пор витали над палубой, но когда умолкали, становилось ясно, что «Персифаль» мертв окончательно и бесповоротно. Вели свою только им понятную жизнь матросы ночной вахты, исправно отбивались склянки, нарушая звоном лунную тишину, поскрипывал корпус, когда судно покачивалось на изгибах реки. Больше ничего. Геральту все чудился женский силуэт в передней части палубы. Трисс любила проводить там время, а матросы, не переставая пускать на нее слюни, говорили, что привязать бы вот такую деваху к носу — вот она пришлась бы впору. Но это было давно. Роше на роль носовой фигуры годился плохо. На закате он маячил на палубе — хмурил брови, ходил туда-сюда, ни с кем не говоря и нигде не останавливаясь надолго, словно доски жгли ему пятки. Потом исчез в трюме. Наконец вернулся и мотнул головой, приглашая Геральта: — Пошли. В кают-компании, на привинченном к полу столе, стояла бутылка водки и три маленьких металлических наперстка. Бьянка была здесь же, сидела, подпирая голову рукой, и мрачным, тяжелым, вопросительным взглядом смотрела на Роше, который молча наполнил первую стопку до краев. — Бери. Взгляд Бьянки стал еще мрачнее, но Роше был неколебим. — Бери, сказано. Приказ командира, — он налил в оставшиеся стопки, одну взял себе, другую протянул ведьмаку. — Тебе приказывать не могу, но присоединяйся, если хочешь. Хотя… — его взгляд вдруг остановился где-то в районе шеи Геральта. — Что еще за «хотя»? Бьянка с той стороны стола криво ухмыльнулась, протянула руку и ткнула пальцем ведьмаку над воротником рубахи. — Верхом на шлюхах прямо в рай… Геральт прижал руку к горлу, словно мог почувствовать совершенно позабытую татуировку. — А, холера. — В каком-то смысле ты один из нас, — сказала Бьянка, и оглушительная тишина после ее слов снова ударила по ушам недопетыми песнями, недорасказанными анекдотами, ненанесенными ударами. Синими лицами над синими мундирами на фоне притворной белизны стен солдатской столовой. Роше первым поднес наперсток к губам и опрокинул его в себя. Геральт и Бьянка последовали его примеру. К тому времени, как они опустили стопки, Роше уже наливал по второй — и себе, и им. — Так чья это была светлая идея? — спросил он. — Какая? — Про несчастных шлюх, которых вы напугали до полусмерти. — Фенна, — не задумываясь ответила Бьянка, словно последние пару минут она только об этом и думала. Роше отставил бутылку. — За Фенна и его долбанные идеи. Они выпили по второму кругу и Роше принялся наливать по третьей. Это было самое быстрое погружение в опьянение из всех, которые Геральту доводилось видеть, а видел он немало. Водка без закуски среди ночи после слишком долгого дня. — За Коротышку и его шестнадцать детей. Геральт поддерживал каждый тост, но не пил до дна, ведь кто-то должен был оставаться относительно трезвым. Роше не возражал, а точнее, не замечал. У него была одна-единственная цель, в которой Бьянка его горячо поддерживала. Только опыт, приобретенный при преодолении морей солдатского самогона, мешал им обоим достаточно быстро добраться до бессознательного состояния. — За Силаса и его руки-молоты, которые раздавили не одну эльфскую башку. Когда бутылка очень скоро опустела, на столе появилась вторая. Тосты зазвучали чуть реже, громче застучали по столу наперстки. — За Чижика и его треп о том, что он может сбить муху на лету. Еще полчаса спустя Роше и Бьянка дружно ржали, наперебой рассказывая анекдот, который все Синие полоски знали наизусть. -…поворачивается к ним… -…снимает штаны… -…и говорит: «Я ви-и-ижу». Они отчаянно покатывались со смеху, хватаясь за животы, как малые дети. Геральт, встречавший на своем веку немало удивительных чудовищ, присовокупил к собственному еще одного — улыбающегося Роше. — За Яго и его тупорылые шутки, — отсмеявшись, сказал тот. Бьянка опрокинула очередную стопку, шумно выдохнула и поднялась из-за стола: — Пойду поссу. Мужчины оставили ее заявление без внимания. Геральт с интересом наблюдал, как раздваивается пламя в лампе. А ведь он выпил раза в три меньше, чем та же Бьянка. Если сейчас со дна речного вдруг всплывет кейран, то сожрет весь корабль. А все почему? Потому что ведьмак напился… Он закрыл глаза, прислушиваясь, словно впрямь пытался обнаружить присутствие кейрана или другой опасной твари, но ничего не услышал. Только огромная махина корабля стонала на своем языке. — Пищит… — хрипло проговорил Роше. Геральт открыл глаза и увидел, что тот сидит, уставившись в пустую доску столешницы. Губы чуть искривились, словно из последнего наперстка он хлебнул не водку, а слюну эндриаги, и ему до сих пор мерзко, и взгляд — сухой, невидящий, полный ненависти. — Как несмазанная ось… Ведьмак промолчал. — Скажи, Геральт, — заговорил Роше через несколько секунд. Голос чуть изменился в нормальную сторону. Как будто он боролся с тошнотой некоторое время и, к счастью, победил, хотя еще не до конца уверен. — Тебе доводилось кого-нибудь подводить так, что лучше бы ты вообще не рождался на свет? Геральт знал, что до такого разговора дело дойдет. Он не был знатоком человеческих душ, но видел, как Роше упорно отводит взгляд весь вечер. — Трисс сейчас черт знает где… — Нет, — перебил тот. — Твоя Меригольд тебя сожрет с потрохами и не подавится, как и любая чародейка. Она сама лезет куда ее не просят, и сама расхлебывает, — он на миг задумался, выбирая слова поточнее. — А вот семью, которую ты сам создал? С которой через ад прошел? Которая верила в тебя безоговорочно, как в бога — семью тебе доводилось терять? Геральт думал долго и крепко, но там, где был Яблоневый рай, были лишь смутные ощущения тепла и покоя, раньше незнакомые. Вспомнилась светлая детская головка, а еще — запах сирени и крыжовника, которые то ли были, то ли не были… — Не знаю, — ответил он. — Не помню. — Не помнишь… Счастливый. Роше нетвердой рукой ухватился за горлышко бутылки, чтобы налить себе очередную стопку, но остановился. — У меня к тебе есть просьба, — голос был ясный и трезвый, потому что говорил не Роше, а смерть, которая упорно пряталась в его глазах. — Когда я убью Детмольда, я пойду по Каэдвенскому лагерю и буду убивать все, что там встречу. — Для начала ты протрезвеешь. — Заткнись и слушай. Рано или поздно меня зарубят. Тело… не знаю, на кол посадят, сожгут, язык вырвут или яйца — на что там у них фантазии хватит. Но я хочу, чтобы где-нибудь — где угодно, в Темерии — стоял могильный камень. И чтобы на нем было написано: «Вернон Роше. Он родился шлюхиным сыном, но у него хватило смелости убить короля». Геральт скрестил руки на груди. — Поэтично. Лютик оценит. — Срал я на Лютика. Роше подался вперед и чуть не ткнулся носом в стол, не рассчитав силы, и это немного погасило торжественность ситуации. — Может, это единственное, чем я горжусь. Может, это вообще единственное, что я в своей жизни сделал правильно. Он все же обрел подобие равновесия и поднял глаза, в которых смерть больше не пряталась. Она вылезла вперед и нагло ухмылялась, как старая подруга, удовлетворившая давнюю обиду. — Я и так тебе многим обязан. Окажи последнюю услугу. Ведьмак скрипнул зубами. Столько пережить за один день и столько выпить за один вечер — еще не такое в голову придет. Но до Лок Муинне еще так далеко, впереди еще целая неделя тихих ночей, и волны будут плескаться, и будут скрипеть доски, и будут греметь в ушах недорассказанные солдатские шутки — а с такими глазами их не пережить. — Обещаю. — Что ты там обещаешь? Бьянка с размаху плюхнулась на скамью, и Роше, быстро спрятав свою смерть, принялся снова наполнять стопки. — Что мы не сойдем на землю, пока не выхлебаем всю водку на борту. — Это легко. — За Рикарда и… а, не знаю, что о нем сказать, мне будет не хватать сукиного сына. Когда Роше и Бьянка принялись орать песни, Геральт, пошатываясь, вышел глотнуть свежего воздуха. Мир качался в такт кораблю и движениям его собственного тела, и пришлось ухватиться за фальшборт, чтобы не упасть. Некоторое время он разглядывал темные речные пучины, размышляя, не стоит ли прямо сейчас выдать за борт выпитое. Уж лучше так, чем на стол, а ведь кто-то из них троих точно этим закончит. Даже пьяный как скотина, Геральт издалека услышал приближающийся порыв ветра, который прошелся по листьям на правом берегу реки, коснулся волн и забрался на корабль. По-хозяйски, солдатскими сапогами прошелся по палубе, брякнул металлическими кольцами снастей, как латами. Всего пару недель назад «Персифаль» был самым шумным кораблем на свете. — На войнючке, на войне-е-е… Ветер усилился, поддерживая песню многоголосым, разнузданным хором. Геральт сгреб в ладонь медальон, который последнюю минуту тихонько вибрировал. Серебряный меч остался лежать в кают-компании. И пусть лежит. Это не те призраки, которых встречают оружием. Эти призраки пришли на свою последнюю пирушку, и их ждут с распростертыми объятьями.