Благослови, отец!

«Я знаю, ты никогда этого не прочтёшь, отец, но мне надо поделиться с кем-то, кто, возможно, понял бы меня. Кроме тебя, кто на это способен? Ты поддерживал меня всегда — на праведном пути и на пути ошибок, давая советы, помогая исправить последствия, но никогда не обвиняя, не заставляя ощущать свою ничтожность. Я выбрал важную дорогу, с которой уже не свернуть, но я не представляю, что ты сказал бы мне сейчас, будь жив. Осудил бы впервые в жизни или сумел понять? Картикея настаивает на том, что мне пора жениться. Говорит: «Вся ваша несдержанность и причуды от одиночества, самрадж. Наложницы не заменят супругу, а праведная жена удержит от адхармы». Будто мне надо, чтобы меня удерживали! Началось всё с того, что полгода назад вместо встречи с Селевком Никатором, наместником Сикандара в Таксиле, я решил отправиться по следам одного вздорного путешественника. Я взял с собой только Ракшаса и Бхадрасала, и мы вместе догнали того юношу, пригретого мною во дворце, пытавшегося уйти в Пиппаливан искать приключений на свою голову. Нет, так ты ничего не поймёшь. На самом деле эта история началась гораздо раньше. Я знал, что хлебну с ним трудностей. Точно знал. Да и как не хлебнуть, если этого парня никто не учил честности и преданности? К тому времени, как Бхадрасал доставил его в мои покои для первого разговора, я уже знал от шпионов во всех подробностях, кто он и откуда: слуга из дома Лубдхака, которому пронырливый вайшья, не имеющий родных детей, прочил место наследника. Скользкий тип с тёмным прошлым — вот кем был Лубдхак, воспитавший моё Сокровище. Даже моим людям не удалось узнать, откуда он взялся в Магадхе, и почему вместо того, чтобы вести образ жизни порядочного домохозяина, обзавестись родными сыновьями, предпочёл одиночество и собирал под своей крышей мальчишек-сирот, проданных родителями по причине крайней бедности. Несмотря на свою не слишком хорошую репутацию, Лубдхак ни разу никем не был пойман на нарушении закона. Конечно, я мог бы доказать, что именно он являлся первым исполнителем неудавшейся кражи золотой головы статуи, но тогда мне пришлось бы перед всеми приговорить к вечному заключению в узилище или к смертной казни того, кто стал вторым исполнителем преступного деяния: юношу, подобного редкой жемчужине, закатившейся в грязь, но не утратившей блеска. Его имя Чандрагупта, отец, но его кожа вовсе не бела, ни как лик луны, ни как драгоценная жемчужина, с которой я только что сравнил его. Его кожа похожа на ствол дерева падус*, присланного мне в дар императором Чжоу Сяном, когда я только воссел на престол Магадхи. Жители Чжунго называют то растение «бан-ты чоу-ли». Оно до сих пор живёт в нашем саду среди магнолий, по весне благоухая гроздьями белоснежных цветов, а осенью и зимой радуя неповторимым блестящим, бронзово-золотым оттенком коры. Мой Чандрагупта такой же — гибкий, благоуханный. Я не смог наказать его, отец, ведь голову статуи он вернул. Принёс сам, не испугавшись наказания и не выдав несомненного участия в краже своего приёмного отца. Я подумал тогда о том, что этот парень смел и благороден. Он готов рискнуть собой, защищая Лубдхака, своих друзей, помогавших ему совершить кражу, и даже незнакомых юношей, арестованных мною в то утро, чтобы жители Паталипутры из страха выдали настоящего преступника. Бесспорно, такое Сокровище заслуживало много лучшего, чем бессмысленное прозябание в доме Лубдхака. Я был способен дать ему больше, чем какой-то вороватый вайшья. Кем бы этот парень ни являлся в прошлом, каким бы испорченным характером или скверными привычками ни обладал, сколько бы неприятностей мне ни доставил впоследствии, я решил: мне безразлично. Он должен остаться. И, преодолев сопротивление братьев, аматьи и Дурдхары, я оставил Чандрагупту рядом. Я уверил Дайму, будто держу его во дворце для того, чтобы в будущем он не поднял восстание в Магадхе, ибо он — прирождённый бунтарь и вполне способен повести за собой народ, устроив беспорядки в стране, но я лукавил. Настоящая причина заключалась в другом: Чандрагупта действительно непокорный, вздорный, неуправляемый, но я желал его держать возле себя лишь потому, что в его присутствии испытывал необъяснимое счастье. Он имел незримую власть надо мной. Как бы силён ни был мой гнев, он утихал при одном мимолётном взгляде на него. Стоило этому юноше меня попросить — я ни в чём не мог отказать ему. Я удивлялся самому себе. С чего я вдруг стал так добр к тому, кого почти не знал? Ответа не было. Наверное, я просто очень хотел, чтобы парень, так похожий на меня в юности, умный, талантливый, смелый, получил то, чего он достоин: возможность учиться, став в будущем моим советником или командующим армией — кем только пожелает! Я желал иметь возможность осыпать бесконечными дарами того, чьё присутствие приносило мне радость. Я называл его про себя Сокровищем, а вслух стал называть любимым слугой. И каждый раз, слыша от меня «прие», он только молча улыбался в ответ. Я приобрёл привычку часто касаться его волос, потому что — видят дэвы! — мне нравилось ощущать их мягкость и шелковистость, а ещё я желал чувствовать его тёплые руки, обхватывающие меня вокруг пояса, поэтому не упускал случая раскрыть для него объятия — не тайком, в присутствии всех, — тогда я и не думал о большем, отец, клянусь богами! Ты же знаешь: те, кто мне особенно дорог, пользуются в моём дворце совершенной свободой. Я готов простить им всё, как ты прощал меня из любви ко мне. Будь ты жив, отец, наверное, пришёл бы в ужас, узнав, что первая из двоих, кому дозволено всё — это твоя дочь Дурдхара, а второй — воспитанник Лубдхака, за мгновение ока проникший в мою душу глубже родной сестры, выросшей на моих глазах, той, кого я лелеял и защищал с детства, дав тебе клятву оберегать её любой ценой до последнего вздоха. Но я не клялся оберегать юношу, чьим воспитанием не занимался никто, кроме бесчестного вайшьи, чьё обучение будущего наследника заключалось лишь в привитии навыков читать, писать и воровать. Почему же я начал защищать юного вора, невзирая на любые его проступки, даже такие серьёзные, как кража царского имущества? Я сам не понимал, отец. Вскоре после того, как я взял его работать во дворец, назначив телохранителем Дурдхары, он украл мой алмаз, отдал Селевку и сочинил душещипательную историю о том, что совершил это преступление, защищая мои интересы. Спасая от моего гнева проклятую Муру, к которой и ты при жизни питал слабость, прося о её помиловании перед смертью, после чего наглая служанка возомнила себя здешней махарани, Чандрагупта признался перед всеми в своей вине. Я должен был его наказать, хотя бы для вида, что и сделал на другой день. Одним дэвам ведомо, сколько сил я вложил в спасение юного глупца от вынесенного мною же самим приговора. Пришлось озолотить семью Десмонда и помочь ему укрыться в безопасном месте только для того, чтобы он притворился, будто проиграл поединок! Селевку призванный мною лекарь солгал, будто Десмонд ослеп из-за серьёзной травмы лица, полученной во время схватки с Чандрагуптой. Неполноценный воин стал Селевку не нужен, и Десмонда оставили в покое. Сейчас он живёт с семьёй, взяв себе имя Кази, в одной из моих деревень и ни в чём не нуждается, ибо получил от меня достаточно золота. Что же касается Чандрагупты, я усомнился в его виновности даже после его признания. Я почему-то был уверен, что за кражей алмаза стоит кто-то ещё, как за историей с Туфаном стояла Дурдхара, а за кражей головы статуи — Панду. А ещё я точно знал, что это отнюдь не Селевк. Я приказал своим людям следить за Чандрагуптой, впервые опустившись до такой низости — шпионить за тем, кто дорог мне. Мои люди спустя день донесли, что Чанакья всё ещё скрывается поблизости от Паталипутры, и именно он хитростью заставил Чандрагупту работать на него. Думаешь, отец, я мгновенно возненавидел лживого слугу, предавшего меня? О нет. Первой моей мыслью было: как спасти наивного юношу от кобры, вползшей в его душу. Ведь он даже не понимал, каков на самом деле «справедливый» учитель Вишнугупта! Зато я вмиг осознал, зачем была украдена карта из моей библиотеки и кто надоумил Чандрагупту отправиться в Пиппаливан. Когда-то давно бесследно исчез наследник побеждённого мною царства дасью. Среди жителей Магадхи ходили сплетни, что царевич выжил и скрывается в тайном месте. Правда, каждый рассказчик невероятных историй называл своё «тайное место» — от Гандхара до Чолы. Я не очень верил в то, что сын Муры выжил. Но, похоже, Чанакья решил убедить Чандрагупту, будто он и есть тот пропавший царевич. Умный ход! Парень-сирота, не знавший ни отца, ни матери вдруг оказывается наследником целого государства, пусть и небольшого. Кто ж откажется от такого высокого титула? Для Чанакьи же главной целью являлось исполнить свою клятву: найти другого царя и усадить его на мой престол, чтобы потом до конца жизни управлять Магадхой через посредство изначально сильного, но впоследствии сломленного, обманутого, подчинившегося его воле ученика. И он нацелился на Чандрагупту! Но неужели этот безумный брамин рассчитывал на то, что я слеп, глух или выжил из ума? Как я мог не догадаться о том, что против меня тайно плетут заговор после истории с алмазом? Разозлившись, я тоже решил сыграть с ним в игру. Так веселее. Я не стал нападать на его ашрам сразу, позволив Чанакье ещё некоторое время думать, будто он по-прежнему в безопасности. Никому ничего не сказав, кроме своих ближайших доверенных помощников, я отправился в Пиппаливан следом за Чандрагуптой, и я догнал его в пути. Он пытался свернуть на опасную тропу, где бродили хищники, но мы с Ракшасом и Бхадрасалом настигли его раньше, чем он успел исчезнуть там, где его уже не нашли бы. Растерянный, запутавшийся мальчик — вот на кого был похож мой «прие», когда я поймал его и силой усадил в седло. Он пытался сопротивляться и уговаривать меня отпустить его, но я не дал ему шанса вырваться. Мы долго ехали, но немного сбились с пути, и сумерки застигли нас в лесу. Пришлось заночевать прямо там. Я не мог позволить Чандрагупте ускользнуть. Он бы точно сбежал: к Чанакье, в Пиппаливан или в пасть к огромному чёрному медведю, бродящему в тех краях. В том странно-возбуждённом состоянии, в котором он находился, мне показалось, Чандрагупта был способен на что угодно. Я даже заподозрил, что он употребил бханг, или того хуже — где-то нашёл кат и жевал листья перед тем, как отправиться в путь. Но вряд ли восемнадцатилетний юноша мог что-то знать об этом редком и довольно отвратительном растении, если только ему не скормил порошок из листьев ката Чанакья, прекрасно знающий места произрастания этой убийственной гадости. Я уложил Чандрагупту спать рядом с собой, обернув своей накидкой и прижав к себе обеими руками. «Если даже усну — стоит ему попытаться сбежать, я почувствую это и проснусь», — подумал я, засыпая. Ракшас и Бхадрасал остались бодрствовать и поддерживать огонь. *** Проснулся я вовсе не от того, что он пытался бежать, а от ощущения горячего тела, прижатого к моему, от торопливых, лёгких касаний губ, от невыносимой, разрывающей тяжести в паху — такой, которую терпеть почти невозможно! Как я не излил семя прямо в тот миг — не ведаю. Откинув край накидки, я замер. Чандрагупта лежал, обхватив меня руками и ногами, вжавшись в меня лицом, взъерошенный и влажный, словно вымокший под дождём котёнок, и часто, неловко целовал там, где мог достать, дрожа, всхлипывая и задыхаясь. Заметив, что я проснулся, он испуганно отпрянул и затравленно посмотрел в мои глаза. Я испугался не меньше и в ужасе приподнял голову, боясь, что мои сопровождающие всё это увидели. Нет, нам повезло. Бхадрасал давно спал, привалившись спиной к стволу дерева и издавая громкий храп. Ракшас, сидя вполоборота к спящему Бхадрасалу, поддерживал огонь в костре, погрузившись, очевидно, в свои мысли. — Самрадж, — услышал я шелестящий шёпот моего испуганного Сокровища. — Убейте меня. Я заслужил. — Зачем же убивать? — я старался выглядеть спокойным, но сердце колотилось, как у скакуна, промчавшегося пару йоджан без отдыха. И тогда из его горла стали вырываться сдавленные рыдания. Он зажимал ладонью рот и с трудом сдерживал себя, чтобы не разбудить блаженно спящего Бхадрасала и не перепугать полусонного Ракшаса, задумчиво подбрасывавшего ветки в огонь. — Это я украл голову статуи и алмаз, — наконец, пробормотал он, немного справившись с собой. — Селевк не просил. Я сам связался с Чанакьей. Ходил к нему по ночам тайком! Украсть алмаз было его планом. Я всё время вам лгал… Я… грязный. Такой грязный! Весь. Только сейчас это понял. — Чш-ш, — я попытался погладить его по голове, но он увернулся. — Если дотронетесь до меня — запачкаетесь, самрадж. Чанакья говорил про вас ужасные вещи, да я и сам многое видел… Как вы убили фермера… Но я сам — намного хуже! — С тем фермером я устроил представление, чтобы напугать всех. Особенно тебя. Надо ж было в очередной раз внушить распоясавшемуся народу, что я — тиран. Если хоть на миг заподозрят, что я куда мягче, чем кажусь всем — конец моему правлению. Фермера потом откопали, когда никто не видел. Сейчас он с семьёй живёт далеко от Паталипутры. — Он жив?! — вскрикнул Чандра, но тут же зажал себе рот рукой. — Да. — Значит, вы вовсе не убийца? — обрадовался он. — В данном случае нет. Хотя врагов на войне я убивал без жалости. А теперь скажи, почему ты называешь себя грязным? Он молчал, отвернувшись, только носом сопел. Я повернул его снова лицом к себе. — Смотри сюда, — я старался говорить как можно мягче, подозревая, что если буду чрезмерно жёстким, ответа не услышу никогда. — Не беспокойся, для меня не новость то, что ты связался с Чанакьей и украл алмаз по его приказу. Про голову статуи я тоже давно знаю. Также догадываюсь, что Чанакья замыслил после твоего похода в Пиппаливан «признаться» тебе, будто ты — сын Муры. Ну, или эта женщина сама по требованию Чанакьи призналась бы тебе в том же самом. Уверен, они действуют заодно. Он смотрел на меня так, словно не верил услышанному. — Нет… — Да! Видишь, я говорю тебе правду в ответ на твои откровенности. А теперь потихоньку вставай и иди, будто собрался по нужде, за те кусты. О дальнейшем придётся говорить там. Хоть Ракшас почти спит, а мы беседуем шёпотом, нельзя позволять ему услышать остальное… Ступай. И не вздумай сбежать, — сурово добавил я, — если не желаешь быть разорванным дикими зверями в темноте. Не хотелось бы складывать тебя на погребальный костёр по частям. Он встал и, не задавая больше вопросов, медленно побрёл в ту сторону, куда я указал ему. Едва Чандрагупта скрылся, я выпрямился, отряхнул накидку от налипшей травы и земли, коротко бросил внезапно проснувшемуся Ракшасу, что мне надо отлучиться ненадолго, и пошёл за Чандрагуптой следом. Мой прие стоял в условленном месте, едва дыша от волнения. В темноте, озарённой лишь светом звёзд, его лицо казалось ещё прекраснее. — Спрашиваю снова: почему ты дурно говоришь о себе? — я прикоснулся к его щеке кончиками пальцев. — Из-за того, что едва не предал меня, став учеником Чанакьи? Или из-за того, что осмелился поцеловать меня? Он вздрогнул, зашатался и сделал такое движение, будто хотел закрыться от меня. Я перехватил его руки. — Ты когда-нибудь прежде целовал мужчину? — Н-нет, — дрогнувшим голосом отозвался Чандрагупта. — И девушек — нет. Вообще никого. — Почему же твой выбор пал именно на меня? — Я безумен, самрадж. Я потерял рассудок. — Нет, так просто ты от меня не отделаешься. Я хочу знать, что ты думал и чувствовал, прежде чем совершил это. Расскажи. Я склонился к нему, чувствуя, как внутри меня самого разгорается неведомый пожар. Всё отчаяннее, сильнее. — Вы прижимались ко мне, самрадж… Ваши волосы так чудесно пахли… У меня в голове всё помутилось. Я не мог спать. Смотрел на вас и смотрел… Бесконечно! Видел ваши губы совсем близко… Но поцеловать их не осмелился, поэтому сполз под накидку и стал целовать тело… И я трогал вас там, где никому, кроме законной супруги, трогать нельзя… Я пытался остановить себя, но не смог… Прошу, убейте меня! — взмолился он, складывая руки возле груди. — Такому, как я, нельзя позволить жить! Я привлёк его ближе к себе, и он замер, трепеща в моих руках. — Всё ещё желаешь моего поцелуя? — спросил я. Он слабо кивнул, с робкой надеждой, почти не веря, что его не накажут за содеянное, а дадут желаемое. Я склонился ещё ниже, поймал его прерывистое тёплое дыхание своим приоткрытым ртом, впитал в себя, вдохнул, наслаждаясь, а затем исполнил наше обоюдное желание, прикоснувшись к нему всем собой — губами, языком, всем телом! Всё то же самое, что он сказал обо мне, я мог бы сказать и о нём. Его волосы чудесно пахли, а губы оказались чересчур близко. Я сминал его в объятиях, целуя жадно, непрерывно, водя языком по дёснам. Он не сопротивлялся, охотно поддаваясь и отвечая мне. Он пил меня, как сладчайший сок, прикрыв глаза. Да, отец… В ту ночь в том лесу мы оба утратили разум. Я взял его руку, положив её себе меж бёдер. Он не отдёрнул ладонь, начав ласкать меня — робко, нежно и в то же время так горячо! И я прикоснулся к нему, уже не сомневаясь, что он не отшатнётся и не испугается. Он лишь блаженно простонал что-то, не прерывая нашего поцелуя. Ослабевшие ноги еле держали его… Я заставил моего прие опереться о ближайшее дерево и, сдёрнув изрядно мешавшую нам обоим полоску хлопковой ткани, самозабвенно ласкал его пульсирующую плоть, пока семя не излилось в мой сжатый кулак. Помню, я вздрогнул и несколько мгновений смотрел на собственную руку, пытаясь понять, как так вышло, что я впервые ублажил юношу, испытав при этом большее наслаждение, чем проводя время в купальне с наложницами. *** Я думал, вернувшись во дворец, мы оба забудем о той безумной ночи, но не вышло. Спустя несколько дней, в течение которых мы оба, не сговариваясь, избегали друг друга, я внезапно понял, что соскучился. Я спросил о нём у слуг, но вдруг выяснилось, что о Чандрагупте никто не слышал почти неделю. Дурдхара рвала и метала, Картикея и Дайма радовались. Отправившись искать его, я обнаружил Чандрагупту в той части дворцового коридора, куда забегают разве что служанки, чтобы встретиться со своими тайными возлюбленными. Сейчас здесь не было никого, кроме нас двоих. — Куда ты пропал? Почему я нигде не мог найти тебя? — сурово спросил я его и вдруг заметил следы слёз на бледном, осунувшемся лице. — Что с тобой? Он рухнул передо мной, обхватив руками мои колени и прижавшись к ним щекой. — Самрадж, лучше бы вы не нашли меня никогда! Я не могу выйти отсюда. — Почему?! — Я думал, если постыдное желание осуществлено, оно пройдёт, но… не проходит. Стало ещё хуже. Я всё время думаю о том, что случилось между нами, и я хочу этого снова, даже сильнее, чем прежде! Вчера впервые я осознал: я готов жить, не зная, кто мои родители и почему мать отреклась от меня, но если вы больше никогда не прикоснётесь… Такая жизнь мне не нужна. Поэтому… Лучше убейте меня прямо сейчас, умоляю! Ведь для вас та ночь была просто случайностью, а для меня — смыслом жизни. Вы вернётесь к своим возлюбленным, потом женитесь, а я превращусь для вас в пустое место. Я не вынесу такого. *** Хорошо, что ты никогда не прочтёшь этого, отец. Потому что только здесь я могу написать о том, каково это — быть с ним. Он неумел, но горяч. Он ничего не знает об искусстве любви, но при этом способен распалить меня быстрее, чем опытная вешья. Нет, я обманываю себя: даже вешья так не распалит меня! Женщин, отданных мне, долго обучали искусству любви. Каждая умела говорить приятные слова, знала, где правильно приласкать, как надо взглянуть и прикоснуться, чтобы разжечь страсть, в какой позе отдаться, чтобы я получил наивысшее удовольствие. И я удовольствие получал и не жаловался. Только теперь понимаю — это был жалкий отблеск настоящего огня. Чандрагупта не знал ничего, когда впервые решился прикоснуться ко мне. Он просто горел изнутри неутолённым желанием. Он даже не понимал, что с ним происходит, а я понимал, но не ведал, куда приведёт нас этот путь… А теперь мне всё равно. Я не боюсь. Путь, по которому мы двинулись с ним вдвоём, стал целью моей жизни. Его кожа подобна прохладному шёлку, а под шёлком течёт огненная река. Он совершенно не сдерживает себя в мгновения близости, и мне приходится предпринимать множество мер предосторожности, чтобы нас никто не услышал. Он шумный. Его стоны когда-нибудь заставят потолок опочивальни разломиться пополам или обрушат лампады на моё ложе. Я ему много раз говорил об этом, но он ничуть не боится, только смеётся над моими страхами. Он податливый и страстный. Открываясь для меня, позволяет делать с собой что угодно, а я каждый раз боюсь причинить ему боль… Впрочем, теперь не боюсь. Его тело спустя шесть лун привыкло ко мне, как и моё — к нему и не желает никого иного. Ракшас вскоре догадался. По моему сияющему виду, по счастливому лицу Чандрагупты, по тому, что я перестал посещать наложниц, а мой слуга больше не исчезал по ночам из дворца. Но он не стал осуждать меня, хотя и попытался женить. Разумеется, безуспешно. Я не поддавался его уговорам до сих пор и не поддамся в будущем, что очень печалит моего верного Картикею. Зато его попытки устроить мою судьбу заставили сильно переживать Чандрагупту, но я дал прие слово, что не женюсь внезапно, не предупредив его. — Ты первым узнаешь, если я решусь. Но скорее всего этого не случится никогда. — Это ошибка богов, что я родился мужчиной, — услышал я в ответ, и горло моё сжалось. — То, что я получил это бесполезное тело — наказание. Я должен был стать твоей махарани, а сейчас от меня никакого проку. Я не могу дать тебе детей, к тому же я вовлёк тебя в ужасную адхарму. Выучи меня владеть оружием, чтобы я мог защищать тебя. Так я буду хоть для чего-то полезен! Я дал ему слово, что сделаю его лучшим воином в Бхарате. Таким, каким являюсь сам. А дети… Да найдём мы наследника! Дурдхара родит или супруга одного из моих братьев. Не век же им быть бездетными? А ещё я сказал Чандрагупте, что это не адхарма — любить и желать счастья тому, кого любишь. И если тело всё равно смертно, то почему не подарить этому телу немного радости, пока оно ещё живо, дышит и двигается? Он долго думал, а потом медленно произнёс, признаваясь: — Чанакья сказал однажды, что такие, как я, могут очиститься от грязной природы своих желаний только жертвенной смертью. Если бы я умер ради блага Бхараты, то в посмертии перестал бы быть грешником. Самым большим благом для меня могла бы стать смерть ради страны… А я вот слабовольный, предпочёл личное счастье. Интересно, существуют ли миры, где я поддался ачарье и стал твоим врагом? Где пошёл путём его дхармы? Помню, некоторое время я молчал, а потом у меня само вырвалось: — Дурак твой ачарья и дхарма его дурацкая! А врагами мы нигде не можем быть, потому что в любом из миров я полюблю тебя, как и в этом. Я не смогу тебя возненавидеть, прие, точно знаю. А про себя тогда подумал: «Хорошо, что этот высокомерный болтун сейчас вместе со своими преданными учениками отбывает наказание на золотом руднике. Ему полезно немного потрудиться руками». Я не смогу оставить его, отец. Никогда. Пусть ко мне придёт хоть толпа из тысячи Вишнугупт Чанакий, начав хором утверждать, что я попаду в Паталу после смерти. Даже если ты спустишься с небес и выпорешь меня своей тяжёлой рукой, недостойного сына твоего, даже если Триада начнёт стыдить меня и грозить перевоплощением в клопа, червя или блоху в новой жизни, я всё равно не оставлю моё Сокровище! Ты бы полюбил Чандрагупту, даю слово, если бы вы могли встретиться. Просто увидев его, ты бы понял меня. Его невозможно не полюбить. Только он достоин быть судьбой твоего непутёвого сына. Поэтому, заклинаю, не сердись. Прости нас и благослови, отец!» 19.03.2020г.