Вперед, малыш... Вперед!

Анри смотрел только на отца. Все вокруг пропало. Осталась только Жаклин, сжимающая его руку своими тонкими пальцами. И спускающийся по лестнице седой мушкетер. Хотелось броситься вперед, схватить за руку, остановить. Но он знал, что это ничего не изменит. Аббат д’Эрбле обернулся. Анри видел в его глазах боль. Значит, ему тоже больно. Господь жесток. Он дал им время, чтобы узнать друг друга. И юноша не мог понять, предпочел бы он и вовсе не знать своего отца или все было к лучшему. Глаза пекло. Но слез не было. Анри опирался на ладонь любимой, ни на секунду не сводя глаз с внезапно ставшего близким человека. Ступеньки кончались. Почему-то казалось, что именно лестница — символ их земного пути к небу. И на мраморную дорожку во дворе никто из них уже не ступит. Первым «конца» достиг граф де Ля Фер. Остановился, оглянулся на друзей. Те приблизились нему. Встали плечом к плечу. Арамис снова посмотрел на помост, где стоял его сын. Улыбнулся. И мушкетеры шагнули вперед. *** Жаклин вскрикнула, накрыв рукой губы, зажмурилась. Анри тоже опустил веки. Он не хотел этого видеть. Нет. Все и так слишком тяжело. За что? Боже, за что ты отбираешь всех, кто так дорог? Странный шум выражающей непонятное ликования толпы вывел из омута душевной боли. Юноша открыл глаза одновременно с Жаклин и еле сдержался от повторения изданного ей сдавленного вздоха. На площади стояли трое мужчин в плащах мушкетеров. Портос, барон Дювалон де Бросье де Пьерфон, Арамис, аббат д’Эрбле, и все еще маршал Франции Д’Артаньян. Атоса, графа де Ля Фер, не было. Первой среагировала Жаклин. Подхватив пышные юбки, она кинулась вниз по лестнице к застывшим в немом удивлении и осматривающим себя героям. За ней уже летела Анжелика. Переглянувшись с непонятно как оказавшимся за его спиной Леоном, Анри последовал их примеру, слушая, как за спиной раздаются тяжелые шаги капитана. Д’Артаньян уже обнимал хрупкую и тонкую на его фоне дочь, Анжелика и Леон обступили Портоса. А Анри замер в нескольких футах от стоящего в тени чуть дальше от друзей и отряхивающего мундир отца, с некоторой робостью улыбнулся. Арамис просто протянул к нему руки, давая понять, что его неуверенность беспочвенна. — Отец… — еле слышно прошептал юноша уже куда-то ему в плечо. — Это все действительно происходит? Или мне все приснилось? — Нет, мой мальчик, это не сон… — также тихо ответил аббат. — Как такое возможно? И где граф? — вскричал король, позабыв об этикете и скатываясь на площадь. — Скажите же нам, епископ! — Не имею понятия, Ваше Величество, — с легкой усмешкой ответил мужчина, все еще держа руку у Анри на плече. — А что до графа де Ля Фер… Полагаю, он покинул нас навсегда. Там его ждет сын. А у нас еще, видимо, остались незавершенные дела здесь, на земле… Так возблагодарим же Господа за дарованный нам шанс. *** Анри, внутренне содрогаясь, шел по серым пустым коридорам монастыря. В последнее время он стал появляться здесь почти ежедневно. Братья даже выделили ему отдельную, небогато убранную келью, служившую когда-то гостевой комнатой. Конюх встречал его лошадь, как родную. В трапезной для него оставляли лишний кусок. Помолвка с Жаклин была назначена через день. И юноша чертовски нервничал. Начал нервничать еще с неделю назад. Д’Артаньян не внушал теплых чувств. Да, юноша уважал его, но убийственные испепеляющие взгляды, явно говорящие, что не родился еще мужчина, в полной мере достойный его дочери, пугали и вгоняли в мелкую дрожь при одном воспоминании. Но сейчас и это отошло на второй план. Потому что в столь ранний час — еще до ужина — в святую обитель его пригнало короткое послание от отца, написанное косым, почти лежащим на строчках почерком. И судя по буквам без аккуратных завитушек, а так же по содержанию письма, настоятель монастыря был в ярости. Вот только из-за чего? Что такого успел натворить Анри? И о чем таком, что он действительно натворил, удалось узнать отцу? Нужная дверь нашлась слишком быстро. Юноша потянулся было постучать, но внезапно для самого себя передумал. Из кельи не доносилось ни звука. Поддавшись какому-то глупому детскому порыву, Анри быстро зашагал в обратном направлении. Поблагодарил подавшего лошадь конюха, вскочил в седло и… сбежал. Рене д’Эрбле наблюдал за сыном из довольно большого для монастыря окна своей также отнюдь не маленькой, но заставленной в основном, шкафами с книгами, кельи, крепко вцепившись пальцами в выступающий край подоконника. На губах его играла легкая улыбка. Чтож, он ожидал от шестнадцатилетнего юноши с явно горячей головой чего-то подобного. Чего-то такого мальчишеского, детского, необдуманного… Арамис сам был таким. И иногда это приводило к не очень уж хорошим последствиям. Как, например, сегодня привело и Анри. Отойдя к заложенному бумагами столу, он быстро, не особо церемонясь из-за начертания букв, написал несколько строк. Подозвал слугу, велев утром передать это сыну лично в руки и не читать. Хотя второе было лишни — Жан был слеповат, да и не имел привычки разглядывать чужие письма. *** «Под влиянием трусости ни одно качество человека так не увеличивается, как глупость. Жду тебя вечером, малыш», — прочел Анри оставленную дежурным по казарме записку. Почему-то только сейчас вспомнилось и то, что окна отцовской кельи выходят на дорогу и конюшню, и то, что о его прибытии настоятелю сообщают, стоит оставить лошадь на попечение конюха, и то, что стены в комнатах отца сделаны так, чтобы не было слышно того, что происходит внутри, но отлично различалось все, что творится в коридоре. Если отец и был на что-то рассержен, теперь его злость удвоилась. Зачем сбежал? И правда что глупец. Испугался, как малое дите, и дал деру, даже не задумываясь об условиях и последствия. Да, именно таким сыном можно гордиться. Слабовольным трусом, испугавшимся родного отца. О лучшем никто и мечтать не может! Что же он натворил? *** В дверь тихо постучали. Шаги сына, узнаваемые по своеобразной походке, Рене отличил сразу. Анри не требовалось разрешения для того, чтобы войти в покои отца, поэтому он подрагивающей тенью скользнул в дверной проем, плотно затворив за собой тяжелую створку. — Страх — не слишком хороший наставник в вопросах о должном, Анри, — спокойно, не оборачиваясь и не отвлекаясь от чтения маленькой карманной книги и перебирания четок в другой руке, заметил Арамис. — Простите, отец… — непривычно тихо раздалось из-за спины. Мужчина отложил книгу и взглянул на огонь, откидываясь на спинку кресла. Костяные бусинки постукивали друг о друга в напряженной — во всяком случае, для Анри точно — тишине. — Я не должен был… сбегать. Простите. — Ты догадываешься, из-за чего должен был приехать вчера, мой мальчик? — голос стал сухим. Такой голос от аббата слышали немногие. Немногие живые, впрочем. — Нет, отец. — Тогда назови мне причину, которая сподвигла тебя на побег? — Я… Я счел, что… Это было глупо и необдуманно, отец. Простите. — Глупо и необдуманно? Достойное определение, — тон и не думал смягчаться. Анри остро ощутил себя провинившимся мальчишкой. — А что скажешь насчет вчерашней дуэли? — о-о-о, похоже, он этим мальчишкой и был… Щеки вспыхнули. Откуда он узнал?! — Я… — Не лги, — тут же прервали его. — Отец, прошу, простите меня. Я не должен был ввязываться в ссору. — Не должен был. Силы были несколько неравны, не находишь? — о, Боже, откуда он знает, откуда?! — Да, отец. — Семеро обученных гвардейцев на одного не настолько опытного юношу — полагаю, интересное зрелище. Вот только это не дуэль, мой мальчик, это бойня, — отец ни разу не повысил голоса. И от этого было еще хуже. Лучше бы он кричал… — Тебе повезло, что отряд мушкетеров, также любящих такого рода «развлечения», проходил мимо не очень-то людной площади на окраине города. А если быть точнее, почти во дворе церкви, — мужчина встал и быстрым шагом направился к замершему сыну. — Отец, я… — Вот это действительно было глупо и необдуманно, Анри, — цепкие сухие пальцы впились в подбородок, заставляя взглянуть в синие молодые глаза на морщинистом лице, обрамленном седыми волосами. Да, на людях Анри умел казаться куда взрослее своих лет. Несмешливый, немного заносчивый, получающий удовольствие от ехидных замечаний и оскорблений других людей, догадливый вояка, который ничего и никого по-настоящему не боится. Таким его видели все. Даже мать и приемный отец. Но Арамис быстро раскусил его душу, которую все эти годы юноша так старательно прятал от чужих глаз. С отцом Анри мог быть собой — собой настоящим, не одевающим маску. С отцом и с Жаклин. И именно поэтому юноша уже в открытую закусывал нижнюю губу, не в силах даже отвести взгляд от пылающих негодованием глаз старого аббата. — Это не должно повториться, Анри, — теперь в голосе не было пугающей безразличной сухости. Но строгость, граничащая с разочарованием, оказалась еще больнее. — Я все сделаю, отец, обещаю! — Нет, мальчик мой, — его подбородок, наконец, выпустили из стальной хватки. — Я все сделаю. У Анри упало сердце, когда отец, вдруг крепко взяв отпрыска за шиворот ну слишком уж легко для старого мужчины, подошел к одной из ваз с цветами, всегда стоящих у него в комнате, и вытянул из воды гибкий тонкий прут. Юноша непроизвольно попытался вырваться, но не вышло. Его подвели к столу и нагнули, вжимая грудью в освобожденное от бумаг дерево. Почему-то сопротивляться больше желания не было. Все как будто было естественно. Кроме того, что ему уже шестнадцать! — Отец, я… Нет, пожалуйста! — голос сорвался, стоило крепкой ладони с совсем не стариковской силой припечатать его к гладкой поверхности. Но совсем детская и беспомощная просьба вырвалась только после того, как ему безжалостно оголили ягодицы, спуская брюки и белье даже ниже колен. — Анри, ты знаешь, что виноват в этом сам, — с нажимом произнес отец, взмахивая в воздухе прутом, но пока не ударяя. Юноша сжался. — Ты сам отлично понимаешь, за что это все. Например, за глупость, — розга резко взвизгнула и неожиданно впечаталась в пока что бледную кожу. Анри позорно вскрикнул и попытался вырваться, но держал аббат крепко. — За чрезмерно горячую голову! — новая ярко-алая полоса вспухла сразу под предыдущей. Бил Арамис мастерски, вкладывая в каждый удар столько силы, сколько смог бы выдержать его сын. — За богохульство! — третий удар, и отец снова дает боли медленно разливаться по телу, не торопясь продолжить наказание. — За трусость! — юноша сорвался, тихо застонав сквозь сжатые зубы, и тут же пообещал себе вытерпеть все до конца достойно, не издавая лишних звуков. — Ты. Мог. Погибнуть. На той. Площади! Сейчас. Не идут. Никакие войны. Я. Не. Хочу. Хоронить. Сына! — хотелось выть, и даже не от порки. Слова били куда больнее, но Анри терпел. Дальше примерно с два десятка ударов легло просто так, без замечаний и упреков. Он заставлял себя сдерживать слезы и не выть в голос, временами только тихо скуля. А вот не вертеться было куда сложнее, и концу наказания несчастный юноша ерзал уж совсем не по-взрослому. Отец нанес последние три по самому верху бедер, на это раз в полную силу и с ощутимой оттяжкой. Он вытерпел, почти прокусив губу до крови. — Поднимайся. Голос снова спокоен. Мужчина поддержал Анри за плечо, всмотрелся в красные от невыплаканных слез глаза, незаметно для подавленного юноши вздохнул. Тот быстро оправил одежду и опустил глаза в пол, не решаясь даже взглянуть на него. — Иди к себе, мальчик мой. Я надеюсь, ты усвоил урок, — мимолетно погладив явно находящегося на самом краю сына по щеке, аббат отошел к иконам и опустился на колени для вечерней молитвы. *** Нет. Он не заплачет. Не здесь. Не при отце. Не разревется, как глупая девица. Он мушкетер королевского полка, лейтенант. У него завтра помолвка с самой красивой девушкой Франции. Он уже взрослый. Ему уже шестнадцать. Анри чувствует на себе взгляд еще не так давно метающих молнии отцовских глаз, когда выходит в коридор. Он, кажется, отвернулся, чтобы помолиться… Он простил его? Или нет? Или счел, что юноша недостойно принял наказание? Или считает, что такого наказания недостаточно? Как же больно. И стыдно, чертовски стыдно! Как он мог так опозориться?! Как мог так опозорить и разочаровать отца? Он ведь только недавно обрел его и уже чуть не потерял, что же он творит? Как он мог? Нет, отец никогда не простит ему этого… Никогда не простит его! Слезы катятся по щекам, и Анри с трудом доходит до отведенной ему кельи. Падает на постель, прячась в подушках, скидывает приносящие ужасный дискомфорт штаны, натягивает одеяло повыше и отпускает все то, что испытал за последние дни. Или недели? Или месяцы? После смерти матери он остался совсем один. Де Лонгвиль скончался еще раньше. Анри испытывал к нему сыновью привязанность, но со временем она как-то стерлась, угасла. В памяти остались только наиболее яркие моменты. Среди них были и довольно многочисленные порки. И всегда после наказаний ребенок оставался один, наедине с собой, своими мыслями, страхами и обидами. О своем прощении он судил утром за завтраком. Если «отец» заговаривал первым, все было в порядке. А он почти всегда заговаривал. А как понять, простил ли Арамис? Вдруг он сочтет сына недостойным? Недостаточно воспитанным? Глупым и трусливым мальчишкой? Хотя… Кто он на самом деле? Если судить по последним поступкам, как раз глупый и трусливый. Просто мальчишка. Все еще мальчишка. Глухие рыдания душат, не дают собраться и привести мысли в порядок. Может, стоит пойти к отцу и извиниться? А сколько времени прошло? Уже ведь ночь, он, наверняка, спит. Утром? А не будет ли слишком поздно? Если он сочтет извинения неискренними, надуманными? Он так хотел заслужить искреннюю любовь… Так хотел почувствовать, каково это — иметь настоящего отца, который знает, что ты его сын, а не приблудыш. А вот сейчас он все испортил. Своей глупостью. И тем побегом. На плечи неожиданно опускаются теплые руки. Юноша вздрагивает. Он даже дверь не запер… И кто-то вошел. Прислуга не могла, братья и послушники уже спят… Черт. — Анри… Он вскакивает на постели, пытаясь быстро стереть слезы и выровнять дыхание, смотрит на сидящего на краю кровати отца. — Простите, простите, вы не должны были этого видеть, я… — он сбивается, не зная, что еще сказать. Все мысли как будто стерлись, осталось только детское «Простите» и неиссякающие соленые ручейки на щеках. — Анри, — повторяет отец, которого он с трудом различает сквозь пелену слез. — Я умоляю, простите, я могу… — Анри, — его лицо мягко обхватывают теплые ладони. Шершавые большие пальцы, пахнущие пергаментом и какими-то отварами, проходятся по скулам, смахивая вновь и вновь набегающую влагу. — Прости меня… — забывая про этикет, шепчет юноша. — Прости, пожалуйста, прости… — он понимает, что именно сказал, только через пару мгновений. Так позволено обращаться к родителя только совсем маленьким детям. Пытается извиниться за фамильярное обращение, но его уже, кажется, не слушают. — Анри, — снова зовет почти осязаемый голос. Отец осторожно притягивает его к себе, обнимая за плечи. — Я не злюсь, мальчик мой. Все хорошо. — Вы простили меня? — выдыхает в пропахшую благовониями рясу Анри, в который раз за пару дней поддаваясь детскому порыву и обнимая мужчину за талию. — Да, — смеется Арамис. Наверное, так же он смеялся в молодости… — Конечно же да, малыш. Пойми, я не хочу терять тебя. Я не предам тебя, не брошу, не перестану любить только из-за того, что ты временами становишься бестолковым юнцом со шпагой в руке. Но я не хочу стоять над твоей могилой. — Вы… любите меня? — Каждый человек любит свое создание, — объятия стали несколько крепче и теперь напоминали плотный кокон, в котором, прячась от прошлых бед и поражений, свернулся юноша. Но следующая фраза отца потрясла его до глубины души. — Даже если создание отлучено от него. — Вы… Вы… — Я всегда любил тебя, малыш. Когда я переписывался с твоей матерью, она уверяла, что тебе хватает ее любви и тепла, да и отцовской заботы тоже. Ты, наверняка, не помнишь, но мы с тобой виделись. Я не редко посещал ваш дом в качестве гостя на приемах или балах. Господин де Лонгвиль не знал, кто твой настоящий отец. Знал только, что ты ему не сын. — Вы были на похоронах, — внезапно вспомнил Анри, глубже зарываясь в согревающую близость чужого тела. — Да, малыш. Я был там. — Вы оставили на могиле матушки белый платок… — Ее платок. Она дала его мне в память о нас. В память о ней. О, как бы мне хотелось быть с тобой с самого начала… — Арамис опустил голову ему на затылок. Они сидели так еще долго, вслушиваясь, казалось, в мысли друг друга. — Отец… — тихо позвал Анри. Мужчина снова рассмеялся, тепло и заразительно, так, что он улыбнулся, глотая слезы. — Я все еще здесь, мой мальчик. Я здесь. — Могу я… попросить у вас совета? — Разумеется, Анри, этот вопрос здесь звучит странно, — мужчина осторожно подвинулся, заглядывая в красное от слез лицо сына, но не отстраняя его от себя. — Ты беспокоишься о помолвке? — юноша только кивнул, снова крепче прижимаясь к родителю. Он не привык к таким утешениям и участию. Его всегда оставляли одного, а довольно частые, но какие-то неполные ласки от матери явно не могли утолить детскую жажду внимания. Как оказалось, жажда сохранялась и в старшем возрасте. — Не торопись, малыш. Вы оба еще очень молоды, думаю, не стоит сейчас задумываться о свадьбе. Согласен? — снова только кивок, конечно, с точки зрения этикета дерзко, но сил уже просто нет. — Все будет хорошо… Тебе стоит выспаться, мы и так потеряли уже много времени от ночи. Ложись. — Отец, — неуверенно начал Анри. Скулы залились краской, но он все еще прятал лицо в темно-синей рясе. — Не уходите от меня. — Все мы когда-нибудь уйдем, Анри. Кто-то раньше, кто-то позже. Этого не избежать… — с нотками печали вздохнул аббат, отстраняясь. — Я… не об этом, — отводя глаза и нервно теребя в руке край одеяла, проговорил он. Арамис рассмеялся, приобнимая сына за плечи и мягко касаясь губами его лба. — Я люблю тебя, мой мальчик. У тебя все получится. Ложись спать. Я все еще с тобой и пока никуда не собираюсь. *** Жаклин была прекрасна. Светлые кудри спадали на плечи, пышные юбки платья перетекали вокруг нее розовыми волнами, с губ не сходил улыбка. Когда самое важное было сделано, все уселись за стол. И вот это оказалось для жениха настоящей пыткой. Сорок ударов легкой тонкой, да еще и отлично вымоченной розгой — казалось бы, для взрослого человека терпимая мера. Но Анри еще не был в полной мере взрослым ни телом, ни душой. Зато способен был держать маску радостной улыбки на лице, мысленно шипя, ерзая и потирая ужасно саднящие ягодицы. Всего один раз за вечер он прокололся, неудобно повернувшись на стуле и не удержавшись от гримасы. И тут же поймал на себе взгляд отца невесты. Д’Артаньян смерил юношу в меру грозным и заинтересованным взглядом, а потом вдруг наклонился к сидящему рядом с ним аббату и что-то тихо зашептал ему на ухо. Отец перехватил затравленный взгляд Анри, усмехнулся и что-то негромко заговорил в ответ. К концу речи маршал расхохотался, откинувшись на спинку стула. — Не краснейте так, Анри, вам это не к лицу, — раздался над плечом тихий голос Леона. — Действительно? — показно усмехнулся юноша, выстраивая разломанный образ взрослого и независимого человека. — Уж поверьте, — капитан хлопнул его по плечу и удалился к сестре. — А мне нравится, — прошептала Жаклин. — Ты же мне расскажешь? Что-то случилось? — О, милая Жаклин, никогда не задавайте таких вопросов, — возникший рядом как по волшебству Арамис мягко поцеловал девушке руку. — И никогда на них не отвечайте. Поверьте аббату, который больше мушкетер, и мушкетеру, который больше аббат, — Жаклин рассмеялась, а Анри бросил благодарный взгляд на отца. Тот, казалось, даже выглядел моложе. Гораздо моложе. Д’Эрбле легко улыбнулся и снова отошел к друзьям, мимолетно потрепав сына по плечу. Нет, теперь он точно не собирается уходить. У него есть дела поважнее небесных…