Все войны заканчиваются

«8 мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил. Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена, Германия полностью разгромлена. Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры армии и флота, генералы, адмиралы и маршалы, поздравляю вас с победоносным завершением Великой Отечественной войны. В ознаменование полной победы над Германией сегодня, 9 мая, в День Победы, в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам Красной Армии, кораблям и частям Военно-Морского Флота, одержавшим эту блестящую победу, тридцатью артиллерийскими залпами из тысячи орудий. Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины! Да здравствуют победоносные Красная Армия и Военно-Морской Флот!»* — слышали все граждане Советского Союза в тот день. Слышали и ребята с судна Бориса Ивановича Шубина. Шел май 1945-го года. Закончилась Великая Отечественная Война. *** Шубин шел по ветхому пирсу. Солнце встало недавно, времени было от силы пять утра. Он только вернулся из очередной командировки. Но в небольшом домике у самого порта его встретил только рыжий, но явно сытый кот. Судно стояло на месте, он видел точно. Ну и где же Шурка, в таком случае? В конце, на последней паре досок лежала аккуратно сложенная форма юнги. Его самого видно не было. — Шур! — крикнул Борис, складывая руки у лица. Нехорошее предчувствие нарастало. Ну, говорил ведь не лезть в воду, когда рядом никого! — Шурка! — спереди и чуть слева показалась белобрысая голова. Шубин выдохнул. — А ну-ка из воды! Клацающий зубами и ежащийся Шурка быстро выскользнул на холодные с утра доски. Его тут же дернули вверх и укутали в лежащее рядом полотенце. — Марш домой, ныряльщик! — прикрикнул мужчина, несильно хлопая паренька по затылку. Он постоял еще немного, глядя на водную гладь между еще спящих кораблей. И, подхватив синюю форму, пошел за юнгой. Тот уже сидел в доме, полуодетый, кутающийся и не слишком счастливый. — Заболеешь ведь! — ворчал Шубин, ставя кастрюльку на кипятильник. — Да я же так каждое утро, ну чего ты? — пытался оправдаться Шура. — Я тебе дам «каждое утро», — у него безжалостно отобрали полотенце и принялись быстро растирать ледяную кожу. Он не сопротивлялся, только покрепче держался озябшими пальцами за плечи уже почти отца. — Закаляется он… Чтобы без меня в воду вообще больше не лез, ясно? — Угу. — Утонуть сам не боишься? — Да умею я плавать! — Умеешь. А если бы ногу свело? Там глубоко, до дна метра два с лишним! Шура, все, заканчивай свои эксперименты, — его укутали одеялом. — Вечером в море выходим. — Пап, — паренек поднял голову. — А как с документами, с усыновлением? — Все почти готово. Рышков помог, — Шубин притянул его к себе, обнимая за плечи, опустил щеку на белесую макушку. — Здорово, — шепнул Шурка, забираясь на постель с ногами и заворачиваясь в одеяло целиком. Сегодня он, кажется, действительно переборщил. Не заболеть бы… *** Юнга в очередной раз тихо чихнул. «Не заболеть» выходило плохо, причем, судя по количеству кхеканий и шмыганий носом в минуту, очень плохо. Он то и дело ловил на себе взгляды отца, который под конец не выдержал и запер его в теплой каюте, потому что не стоять именно на ветру он просто не мог. По возвращении домой его чуть ли не насильно уложили в постель. Кашель усилился, так что ночью не удалось поспать ни бедному Шуре, ни сидящему над ним мужчине. А утром Шубин опять ушел в море, грозя сыну всеми земными карами, если тот хотя бы нос из-под одеяла высунет. Мальчишка проспал весь день, иногда поднимаясь, чтобы выпит воды или просто побродить по дому. За окном лил дождь и было холодно, несмотря на в общем-то жаркое лето. Во время одного из таких блужданий вернулся отец, и Шурку снова затолкали в кровать, больше шутливо ругаясь и подгоняя подзатыльниками. Теперь с ним хоть кто-то был. Правда он заснул на пятой минуте их разговора. *** Возвращаться домой за полночь было привычно до зубовного скрежета. Еще привычнее и роднее стало трепетание фитилька старой лампы, еле приметное в окне, увидев которое Шубин спешил добраться до крыльца поскорее, чтобы, войдя, наткнуться на босого Шурку в его, шубинской, шинели, не забыть поворчать на тему ночных ожиданий, а потом до утра рассказывать, что говорили в штабе или где еще, потягивая холодный светлый чай из кружки. Сегодня, сквозь ливень, мелькание фитилька было и вовсе почти неразличимо, но он увидел, ускорил шаг, то и дело поскальзываясь на прелых листьях, взбежал на крыльцо. Шурка спал, опустив голову на согнутые в локтях руки. Шубин аккуратно, чтобы не тревожить чуткий сон, погладил мальчишку по чуть отросшим спутанным волосам, легко перенес на кровать, укрыл одеялом. Выскользнул на крыльцо, прикрыв за собой дверь. Дождь все не унимался, где-то грохотали корабли, отходящие от берега на дежурство. Вспомнился сейчас кажущийся таким далеким март 45-го. Тогда тоже лили дожди, тоже грохотали корабли, рассекая лучами прожекторов береговую линию. А потом ложились туманы, кутающие дома и покатые борта лодок в плотной молочной дымке. Звонкий мальчишеский крик вклинился в воспоминания слишком резко. Опомнился Шубин уже стоя в доме, ошалело вгляделся в темноту, увидел на кровати дрожащую тень, подошел, опустился рядом, поднял сброшенное на пол одеяло. — Шур, — тихий голос слился с шумом капель дождя, молотящих в стекло. — Шурка, что ты? — Н-ничего, — выдавил Шурка, тряхнув головой и почти зло стирая с щек слезы. — Снится всякое… На дальнейшие объяснения его не хватило, да и не были они нужны — оба и так знали, что может сниться в такую поганую ночь. Мальчишка, не проронив больше ни слова, уткнулся в плечо отца. — Тише, — до боли привычно прижимая к себе еще худое тельце, шепнул Шубин. — Ничего, Шур, ничего, слышишь? Это пройдет. Все пройдет. Та война уже закончилась. И для тебя, для нас с тобой, для Рышкова, для ребят, для всех — тоже закончилась. Слышишь, Шур? Но Шурка уже не слышал, убаюканный смягчающимся шумом дождя и родным голосом рядом. Пусть для него война еще не кончилась, но даже против его войны Шубин всегда мог найти слова. И всегда говорил. Война закончилась. И для Шурки тоже закончится. Потому что все войны заканчиваются. Все проходит. Все меняется к лучшему.