Моя семья и другие твари

Все идет по пизде, когда Сет говорит: — Ладно вам. Я прибью змеюку. Нефтида стукается зубами о край чашки с кофе. Хочется сказать «от неожиданности» — но если начистоту, чего-то такого она и ожидала. Все ожидали. Это же Сет, гордость и позор семьи. Изида возводит свои прекрасные зеленые глаза к засиженной мухами лампочке — и голос ее вкрадчив, как прикосновение перышка к щеке: — Ты. Змеюку. Сет хмурится. — Доброе утро, я уже делал это раньше. Сто тысяч раз. Пока вы не решили, что я больше не с вами, и старику Ра не пришлось самому вылезать из лодки и бить змея клюкой… — Раньше, — повторяет Изида. — Ни о чем не говорит это слово? Дать словарь? Какая же она злая. Злая и удивительная. Нефтида привычно сглатывает терпкую слюну. Сет смотрит с ненавистью — тоже привычной; с неизбывным «хочу выебать тебя и убить, убить и выебать», — но Нефтида знает: хамить он не осмелится. Это же Изида, лучшая из них, сильнейшая из них; та, чьи храмы простояли на этой земле дольше всего, насмехаясь над новым богом, поднимающим голову из иерусалимской пыли. А Сет — кто вообще помнит, что у него были храмы? — Не беси меня. Вот. Вот и все, на что он способен, хозяин пустыни. — Я говорю как есть, потому что я твоя старшая сестра, а ты мой младший братик, и мне не хочется завязывать тебе развязавшийся пупок. — Исида склоняется к нему через стол. Неровно отрезанная смоляная прядь лезет Нефтиде в тарелку с расчлененным бургером. — Ты уже не тот, что был, Сетех. Твои песчаные бури пугают только метеорологов. — Мне не надо пугать. Мне надо убить. Не пялься на меня, а то я уже начал вспоминать, как это делается. От злости у него только что уши не шевелятся. Так странно видеть на его лице мимику. Так странно видеть на нем... лицо. Нефтида, конечно, всегда знала, что оно у него есть — но если закрыть глаза, из темноты всплывут не эти медные брови и глаза цвета ржавчины, а вытянутая дугой морда. Сет раньше не любил ходить человеком. Раньше. О, это волшебное «раньше». Когда Нил был глубок и черен, и черный считался добрым цветом; когда Нефтида не знала слов «по пизде» и «выебать», а Исида с Озирисом красили глаза сурьмой, а не одним на двоих дешевым химическим карандашом. Ничего этого нет в словаре, ты сама знаешь, сестрица. — Слушайте, — говорит вдруг Озирис. — Я не понимаю, из-за чего вы спорите. Мы измельчали, но ведь змей тоже измельчал. Целый Ра у него в глотке не поместится. Что там у людей по цифрам выходит? — Пятьсот мегатонн в тротиловом эквиваленте, — отвечает Сет мечтательно. — Как неплохая ядерная бомба. Воронка будет ого-го... — И все? Озирис пожимает плечами. Выглядит смешно, потому что стебель хмеля, которым хозяева решили украсить свою забегаловку, уже прильнул к нему, пророс сквозь рубашку и теперь выглядывает из-за воротника. Покачивает бледно-зеленой шишечкой, словно тоже хочет пожать плечами. Цветы и травы льнут к Озирису, как дети. Иногда Нефтиде жаль, что она не цветок и не трава, и ей не позволено забраться к нему под рубашку. Она — богиня бесплодной земли, богиня пустошей и помоек. Богиня противозачаточных таблеток. Богиня того, что никогда не прорастет. Сиди смирно и держи руки между коленей. — Люди ведь даже не поймут, что произошло. Так и будут считать, что это астероид. Змей Апоп, Ра… кто об этом помнит, кроме учителей младших классов и музейных работников? Мы больше не их боги. А голова болит почему-то все еще у нас. Он стягивает с тарелки Изиды подвядшую ленточку салата. Задумчиво жует. Озирис стал вегетарианцем, едва узнал это слово, и все гадали, зачем, а он отшучивался: «Ты — то, что ты ешь. Никто больше не спросит, почему я зеленый». С того времени Озирис научился пользоваться тональным кремом и фразой «Это косплей», но вегетарианство не бросил. Может, ему, — как и многим из них, — просто нравится поедать своих детей. — Я знаю, что ты хочешь еще хоть раз принести пользу, Сет. Но… А вот это он зря. Очень зря. Озирис не Изида, и его Сет уже как-то убивал. — Не заговаривайся, брат. Я хочу прикончить змея. Скрутить, пока позвонки не захрустят. Разбить голову и высосать мозг. Это все, чего я хочу, и не пошел бы ты со своим психоанализом. — ...но тем не менее, — продолжает Озирис, будто не слыша, — это правда больше не твоя забота. Люди справятся сами. На его лице, красивом и мертвом, застыло знакомое выражение. Он надевает его специально для Сета, как ритуальную маску. Маска называется «Говорю с младшеньким». Удивительно, что Сет убил его только один раз. — Любовь моя, они могут и не справиться, — замечает Изида тихо. — Справедливости ради. Не то что бы я призываю кидаться на амбразуру, но... Милая, милая Изида! Она еще помнит вкус жертвоприношений, у нее еще не отмерло то, что заменяло ей материнскую нежность к этим букашкам. Пусть краем души, но она все еще их богиня. Озирис качает головой. — Я не отрицаю. Многие умрут. Покажи мне людей, которые не умирают. Изида отводит глаза, будто говорит: «Тебе виднее». — Так что я предлагаю успокоиться... и попросить уже счет. Нет, нет, никуда не лезьте. — Озирис машет руками, на которых сквозь тональник просвечивает бледная зелень (и, — если знать, куда смотреть, — выпуклые шрамы). — Я заплачу. Сет кривится. — Ты и в прошлый раз платил. И в позапрошлый. Думаешь, мы нищеброды и сами себе пожрать не купим? — Да я ничего не думаю, — отвечает Озирис удивленно, выпутывая веточки хмеля из волос. Веточки сопротивляются, пытаясь обвить его пальцы. — Мне не трудно. Я вас люблю. — Благотворитель нашелся. Нефтида знает: ей не почудилось, у Сета и правда чуть-чуть надломился голос. У нее бы надломился тоже... решись она вообще говорить. — Кстати, — вдруг вспоминает Изида, уже стягивая со спинки стула подранный клатч. — Сестра, а ты-то чего весь вечер молчишь? Что ты об этом думаешь? Прекрасные зеленые глаза глядят требовательно. Прямо в душу. Нефтида сглатывает. Поднимаясь, мимоходом поправляет платье, оглядывая себя в зеркале — острые плечи, истрепанный бурый камыш волос, впалый живот, который если и способен дать кому-то жизнь, то лишь шакалам и богам смерти. Старая добрая Нефтида. Все то же ничтожество, все та же бесплодная земля, что и раньше. — Я думаю, — она улыбается застенчиво, — что убить змея, конечно, хорошо. И помочь людям тоже хорошо. Но иметь чуть больше жилплощади… в наше непростое время… Сет хмыкает и картинно бросает на стол мятую купюру. — Теперь точно прибью змеюку. Держите меня девятеро. Нефтида знала: так и будет. В конце концов, она его жена столько же лет, сколько сестра. В конце концов, все очень давно идет по пизде.