Rose-Red

      Отоя вздохнул. Подумал, переставил стаканчик из-под кофе на другой край стола и вздохнул снова, конкретно так, горько и обиженно, и Ранмару уже не удержался от долгого заинтересованного взгляда.       Хотя, похоже, он оглядывает так Отою с самого начала съёмок, пытаясь понять, почему же этот оплот невинности выбрали ему партнёром по рекламе пресловутой помады для «опытных и сексуальных» девушек. В проекте было чётко указано — показать на кадрах пленительную сексуальность взрослого мужчины, чтобы поклонницы, одурев от счастья, в магазинах смели тюбики вместе с прилавком и рекламным баннером. К самому себе Ранмару претензий, конечно, не имел, и, в принципе, не удивился бы, будь его партнёром хоть тот же Рен, тому только волю дай покрасоваться для обожаемых им леди. Правда, его больше бы хотелось прибить за сладкий сарказм, Отою пока что хочется слегка стукнуть за приступ хандры.       Словно в ответ на мысли последовал ещё один обиженный вздох, и Ранмару уже придирчиво всмотрелся в хмурую фигуру. В строгой белой рубашке и черных брюках Отоя казался скорее уж школьником, получившим низкий балл на тесте, чем тем самым «взрослым мужчиной». Да уж, от такой картины только самому сесть рядом и плакать. Почему-то Отоя со всей его непосредственностью был словно переключателем хорошего настроения, и видеть эту искреннюю грусть — зрелище не из лёгких, пусть Ранмару и не считал себя особо восприимчивым человеком.       — Ты чего расстроился?       — Ранмару… Ты же видел, как всё прошло? Я так нервничал во время съемок, что не мог расслабиться. Режиссер отпустил меня на перерыв, но я действительно всё испортил… Справедливо. На самокритику способны именно взрослые духом люди, и Ранмару пробирает внезапной симпатией. Ну, не у всех всё получается сразу, а уж показать себя в совершенно ином амплуа — сложная задача. Отою спасает только его усердие и постоянный позитивный настрой, и Ранмару может разглядеть искорки хорошего упрямства даже в потемневшем взгляде. Значит, не сдался. Значит, заслужил подсказку.       Отоя тихо ойкает, когда Ранмару махом сгребает его в крепкое объятие. Поддержать и ободрить ведь можно по-разному, а на словах ему это всегда даётся сложнее. И на прикосновениях это тоже непросто, мало у него таких близких людей. Да и с Отоей они видятся только на редких совместных концертах, а тут… такое. Необдуманное и инстинктивное, что могло бы напугать и насторожить. Трещина в его эмоциональной броне, для Отои — вдруг маленькая приоткрытая дверь.       — Ты слишком давишь на себя. Все, что тебе нужно — просто быть собой. Сам ведь сказал, что сделаешь «лучшую рекламу в истории».       В прошлый раз на этих воодушевлённых словах Ранмару только недоверчиво усмехнулся, а теперь ждёт — а вдруг? Так и хочется прошептать на покрасневшее ухо смущённо засопевшего Отои: «Ну же, удиви меня, плени в этой рекламе, как и всех других», — и Ранмару держится. Просто держится перед вызовом своей собственной выдержке, которая трещит по швам, тает под тёплым дыханием Отои рядом со своей собственной скулой. Оплот невинности, значит? Чтобы «опытные и взрослые» теряли голову в жажде завоевать?       — Спасибо за эти слова, Ранмару. Думаю, сейчас я чувствую себя лучше, — бормочет Отоя, чуть отстраняясь, но не спешит сбегать. Пригрелся, ведёт пальцами по плечам, словно изучает, и Ранмару жадно ведёт ладонями по его спине.       — Вот и хорошо, — выдыхает он. От Отои пахнет той самой чёртовой помадой, сладко-приторный запах словно впитался в него ещё с того раза, как он решил сам себе накрасить губы для эксперимента. Невинный — ну уж нет. Тогда, с размазавшейся помадой и раскрасневшийся от восторга он выглядел слишком порочно. Настолько, что Ранмару запомнил и не может избавиться от яркой картинки перед глазами, вслушиваясь в треснувший в нервном мандраже голос:       — И я сделаю всё, как надо.       Сделает — да, Ранмару и не сомневается, у Отои решимости и запала хватит на целый отряд. Отряд соблазнительных школьников, стащивших украдкой пошло-красную приторную помаду.       Если Отоя открыл его дверь, то Ранмару проваливается в горячее марево и врывается в маленькую секретную комнату. Там Отоя прячет доверчивый взгляд из-под ресниц и горящие смущением щёки. У него тёплые податливые губы и горячий язык, который Ранмару слегка посасывает и прикусывает самый его кончик, и Отоя стыдливо охает в поцелуй, со всей силы впиваясь пальцами в его плечи. Ранмару давит ладонью на его затылок, зарывается пальцами в волосы, притискивает, прижимает к себе, другой ладонью давя меж лопаток. Отоя не умеет целоваться, отвечает запальчиво и неумело, и Ранмару не отпустит его до тех пор, пока краска смущения не закрасит ему шею. Невинность — вот она, блестит капелькой пота на виске, и Отое попадёт от визажистов. Хотя… Нет, конечно, нет. Разве можно ругать человека, у которого такой растрёпанный довольный вид и припухшие губы? Только таблички не хватает — «Я сейчас целовался, и после рекламы вашей дурацкой помады у меня будет секс».       — Думаю, так ещё лучше, да? — бормочет Ранмару, расстёгивая верхнюю пуговицу на чужой рубашке и отходя на шаг. Губы у Отои так слегка и приоткрыты, так и манят вместе со сбившимся дыханием, и Ранмару даже на миг жалеет, что сейчас у них работа, а через пару минут Отое надо возвращаться к съёмке. Хотя… никто же не запрещает ему пойти туда понаблюдать вместе с ним?       — Ну же, давай, плени меня, Отоя. Если соблазнишь меня — то и всех других получится.       — Если ты меня поцеловал, то у меня уже получилось, — у Отои вдруг прорезается голос, и он улыбается, сыто, довольно и так по-взрослому. Вот же самоуверенный засранец!       Для полноты образа надо его всё-таки научить целоваться. И ещё многому.