* * *
Они выехали утром с небольшим отрядом рыцарей в деревушку неподалеку. Утер поручил сыну разобраться с жалобой от местного мельника. Как обычно, жаждущих королевской справедливости нашлось немало, и освободился Артур только к вечеру. Когда они подъезжали к Камелоту, уже спускались сумерки. Едва показались городские ворота, Артур окликнул Леона и приказал, чтобы рыцари возвращались одни. — Мне говорили, что какая-то знахарка под вечер собирает травы на Восточном холме. Проверю, не ведьма ли. — Возьмешь кого-либо с собой, сир? Артур покачал головой. — Опасности никакой, так что Мерлина будет достаточно. Мерлин обиженно хмыкнул, загоняя вглубь привычную боль. Она неизменно появлялась, когда Артур бездумно следовал наставлениям отца. Мерлин верил в грядущее величие Артура, знал, что тот будет справедливым и милосердным королем, но ему все равно было больно замечать эту вбитую с детства ненависть к магии. — Артур… — Мерлин, помолчи. Мерлин редко исполнял этот приказ — еще реже, чем остальные, — но послушно умолк. В тишине они добрались до холма. Артур спешился. — Ну, и где эта несчастная? — сухо поинтересовался Мерлин. Он надеялся, что сухо. — Какая несчастная? — Артур успел стреножить лошадь. — Я уже говорил, что ты идиот, Мерлин? — Шесть раз за сегодня, — Мерлин счастливо сполз с седла, едва не стянув его за собой. Опять плохо затянул утром подпругу, но это неважно. — Артур… — Мерлин, помолчи. Когда целуешься, молчать гораздо удобнее. Когда Артур делал подобные вещи — не целовался, нет, а, к примеру, сбегал ото всех, чтобы побыть вдвоем, — Мерлину казалось, что его сердце слишком мало, чтобы вместить всю любовь. Мерлин боялся себя. Порой он мечтал, чтобы они оба были обычными людьми, чтобы не было никакой судьбы, предназначения и магии. Они жили бы в глухой деревушке, Артур бы охотился, а Мерлин многое умеет и без магии, это правда; и никому не было бы до них дела... Мерлину было страшно, потому что он наверняка мог перекроить ткань бытия и таким образом. Он не шутил, когда говорил, что может двигать звезды. Ради Артура он был способен на все. Проблема заключалась в том, что возможностей представлялось слишком много, слишком много являлось знаков, путей, туманных намеков и предчувствий, и Мерлин отчаянно боялся, что сделает неверный выбор. Что любовь к Артуру заставит его ошибиться. Сначала он думал, что она сама по себе ошибка. Больше не думает. Сейчас он думает, что если Утер обо всем узнает, то бросит Артура в темницу, а его самого отправит на костер. И вот этого ни один из них точно не переживет. Поэтому Мерлин старается быть осторожнее. Беспечная жизнь кончилась, когда он впервые поцеловал Артура. Беспечная жизнь кончилась, когда он впервые увидел Артура, но об этом они не говорят. И так все ясно. — Я лучше костра, — говорит Артур опасно близко к краю, за который не переходят их разговоры, и наваливается на Мерлина. — Я жарче. Мерлин поспорил бы по привычке, но его едва хватает на вдох.* * *
Когда все заканчивается (честное слово, Мерлину из Эалдора было бы проще поверить в судьбу великого мага и беседы с драконом, чем в то, что будет вытворять подобное с королем былого и грядущего на открытой поляне, в траве, под дыханием близкой грозы), Артур тяжело дышит, а Мерлин не дышит вообще. Ну, так ему кажется. Ему вообще кажется, что он способен дышать только в присутствии Артура. Только Артуром. И еще ему кажется, что это нормально. — Я не хочу, чтобы это заканчивалось, — срывается с губ то, о чем они не говорят. — Хочу, чтоб так было всегда. Тишина. — Никто не живет вечно, Мерлин, — Артур садится, не заботясь об одежде, смутно белея спиной в темноте. — Нас ждет славная и великая судьба, если твой дракон не наврал. И славная смерть. И даже ты не можешь этому помешать. — Да, — соглашается тот. — Наверное. — А знаешь, чего бы я хотел? — Артур говорит серьезно, и Мерлин тоже садится, чтобы быть ближе к нему. — Чтобы у тебя был нормальный слуга, который не роняет еду и не прожигает твои сапоги у костра? — Мерлин сейчас страшно жалеет, что не может заткнуть в себе дух противоречия хоть ненадолго. К счастью, Артур пропускает его слова мимо ушей. — Я хотел бы, чтобы о нас помнили. Долго. Всегда. — О нас будут помнить, — тихо говорит Мерлин, а потом опять срывается в болтовню, привычно скрывающую вещи, о которых не говорят. — Великих королей всегда помнят, какими бы задницами они ни были. Век за веком сказители будут слагать поэмы о могущественном и мудром короле Артуре Пендрагоне и его прекрасной королеве: ну, у каждого великого короля обязательно должна быть королева. И еще, возможно, помощник — почтенный старец-маг. Сам понимаешь, в молодого мага никто не поверит. Так что в легендах у меня будет седая борода и… — Мерлин, помолчи. — Тебе не нравится? — Мерлину грустно это признавать, но нарисованная им картина выглядит очень реалистично. Так обычно и бывает. — Скорее всего, так и будет. — А разве ты не великий маг, Мерлин? — Артур поворачивает голову, и в свете очередной молнии Мерлин видит короля былого и грядущего. Голого, но на его величии это никак не сказывается. — Ну… наверное. То есть да, — спохватывается поддержать репутацию Мерлин, — я очень великий маг. Вот и Килгарра говорит… — Так сделай так, чтобы люди помнили нас, — настойчиво повторяет Артур. — Не ту чушь, которую ты сейчас насочинял, а нас. И Мерлин понимает, что Артур имеет в виду. И его любовь вдруг становится совсем невыносимой, огромной, способной не только двигать звезды, но и направлять время, как весенний ручей, строя и разрушая запруды. — Хорошо, — серьезно говорит он. — Так и будет. Нас будут помнить, Артур, обещаю. И он это сделает. Вот только придумает, как.