Достичь невозможного

Цзян Чен не находит себе места. Хотя с чего, казалось бы — это встреча двух глав орденов, пусть даже вместо Лань Сиченя сейчас выступает Лань Цижень, к которому Цзян Чен относится с бесконечным уважением. И не может себе представить, зачем ещё он его пригласил, кроме как чтобы выбранить: как истинный Лань, не повышая голоса, сдержанно и надменно цедить слова, полные разочарования. Интересно, думает Цзян Чен, что на этот раз я сделал не так и чем заслужил эту выволочку. — Старейшина ордена господин Лань, — обращается он с приветствием, входя в комнату, и Лань Цижень отвечает ему поклоном. Если начистоту — это уже больше, чем Цзян Чен ожидал. — Глава ордена господин Цзян, — приветствует его Лань Цижень, и Цзян Чен думает, привыкнет ли он когда-нибудь к этому титулу. Он все ещё ждёт, что отец ответит на это обращение. — Вы желали меня видеть? — спрашивает он с осторожностью. Его давно уже вот так не вызывали, и он от этого отвык. В последнее время великие ордена оставили его в относительном покое, и он благодарен за это. Он не хочет с ними по-пустому любезничать, да и с Цзинь Лином у него забот полон рот. — Да, желал, — отвечает Лань Цижень, поглаживая бороду и приглашая Цзян Чена садиться. Он садится, но не расслабляется. Лань Цижень наливает ему чаю, и Цзян Чен хочет, чтобы он не тянул уже и прямо всё высказал. И разносы, и разочарование в нём он вполне перенесет. Вынести неизвестность куда тяжелее. — Цзян Чен, — начинает Лань Цижень, и Цзян Чен хочет рассердиться неформальному обращению, но, по правде говоря, он слишком для этого устал. Кроме того, если Лань Цижень собирается рассказать ему, в чём и как именно он как глава ордена облажался, то тому нет резона обращаться к нему по титулу. — Да, старейшина ордена Лань? — осторожно отвечает он, а Лань Цижень лишь бесконечно долго оглаживает свою бороду. Этот его взгляд Цзян Чен помнит со времён своей учёбы в Облачных Глубинах. Не тот, конечно, которым Лань Цижень награждал Вэй Усяня за дерзость, грубость и нарушения — но, честно говоря, очень похожий. Под этим взглядом Цзян Чен всегда чувствовал себя неудачником, и, несмотря на всё, через что он уже прошел, это ощущение не изменилось. Он беспокойно сглатывает. Конечно, он способен вынести разочарование в нём — спасибо родителям, этому он научился быстро, — но выносит он его далеко не безболезненно. Он знает, что снова не справился, снова сделал недостаточно — и ненавидит себя за это. — Как продвигается восстановление вашего ордена? — осведомляется Лань Цижень. Цзян Чен бросает на него быстрый мрачный взгляд. Лань Сичень приезжал в Юньмэн лишь на прошлой неделе — скорее всего, он всё уже рассказал своему дяде. — Всё хорошо, старейшина Лань, — отвечает Цзян Чен, склонив голову, — со мной сильные люди. — А Цзинь Лин? — снова спрашивает Лань Цижень, и Цзян Чен не может не улыбнуться, коротко и с теплотой. — Он быстро растет, — отвечает он. С Цзинь Лином хлопот не оберешься, конечно — с тех пор, как Цзян Чен взял его в дом, он ни разу не спал всю ночь, — но ребенок растет так быстро… И он ему бесконечно дорог. — М-м. Это хорошо, — произносит Лань Цижень и снова оглаживает бороду. Цзян Чен не может не согласиться, хотя и остается в недоумении. Неужели это всё, что Лань Цижень хотел узнать? Для этого хватило бы и письма. — Что до цели нашей встречи, — пригубив чаю, вновь заговорил Лань Цижень, заставив Цзян Чена напрячься, — полагаю, мой племянник ясно обозначил свои намерения? — Свои намерения? — повторяет Цзян Чен, совершенно его не понимая. Какие ещё намерения? Намерения сделать что? — Неужели нет? — Лань Цижень, нахмурившись, глядит в сторону. Цзян Чен вздрагивает, когда вдруг из ниоткуда появляется Лань Сичень, — но берет себя в руки достаточно быстро, чтобы согнуться в уместном поклоне. Пусть на прошлой неделе он и принимал Лань Сиченя как друга, ему всё же положено выражать уважение. — Не нужно, Ваньин, я же говорил, — произносит Лань Сичень, устремляясь к нему и не давая склониться так низко, как требуют приличия, — правда, не стоит. — Так всё же положено, — отвечает Цзян Чен, изо всех сил убеждая себя, что он не вздрогнул от звука своего имени из уст Лань Сиченя. Но это пустые попытки. Как и всегда. Ему стоит вести себя пристойно, особенно в присутствии Лань Циженя. Нет нужды увеличивать список своих провинностей — он, несомненно, и без того велик. — Сичень, ты что же, не обозначил свои намерения? — вопрошает Лань Цижень так, что мысли Цзян Чена снова начинают путаться. Какие намерения? Лань Сичень не может взять на себя руководство его орденом, это просто исключено. Может, он сказал своему дяде, что стоит сменить главу? Цзян Чена эта мысль убивает, он даже дышать начинает с трудом, но ведь правда: если для своих людей он не лучший, если хотя бы кто-то из них высказался в таком духе — он готов уступить. Юньмэн Цзян должен процветать, это все, чего он хочет. Если он его губит — то он передаст управление кому-то ещё. И Цзян Чен заставляет себя спросить: — Мое руководство орденом оказалось неудовлетворительным? — потому что он не в силах выносить этого больше ни единого мгновения. Пусть скажут — прямо сейчас. — Что? — спрашивает Лань Сичень, а Лань Цижень хмурится. — Ваше руководство орденом оказалось совершенно исключительным, — серьезно сообщает ему Лань Цижень, на что Цзян Чен может только моргнуть в недоумении. — Я давно не видел, чтобы кто-либо следовал девизу вашего ордена так, как это делаете вы. Цзян Чен хочет ответить, но слова застревают у него в горле. Потому что правдой это быть не может. Он и возможного-то достичь не смог — что уж говорить о невозможном. Невозможное всегда было по части Вэй Усяня. — Я вас не понимаю, — сдается он и смотрит в сторону Лань Сиченя, прося его объяснить, что вообще происходит. — Цзян Чен, никто не говорил тебе, как тобой гордятся? — спрашивает Лань Цижень, и это такая очевидная чушь, что Цзян Чен смеется. — Разумеется, нет, с чего бы? — спрашивает он, снова посерьёзнев. Оба Лань обмениваются взглядом, который Цзян Чен не может понять. — Ваньин, ты совершил удивительные вещи. Стал главой ордена в таком юном возрасте — и смог восстановить Пристань Лотоса, сделав сильнее, чем прежде. Твои люди любят тебя. Они не могли тебе не говорить, верно? — спрашивает Лань Сичень, и Цзян Чен опускает взгляд. Разумеется, ему говорили — что рады, что он с ними, что он стоит во главе, — но в той неясной ситуации, в которой оказался орден, ничего удивительного в этом не было. Цзян Чен знает, что он силён — и Цзыдянь это лишь подтверждает — и что он хороший боец. Разумеется, его люди рады, что он стоит на их защите. На его лице, должно быть, всё написано, потому что Лань Сичень выдыхает: «Ох, Ваньин…» — и Цзян Чен отчаянно пытается не поднимать взгляд. Лучше смотреть на свои руки, чем видеть жалость в глазах Лань Сиченя. — Что ж, тогда тебе скажу я, — решает Лань Цижень, и Цзян Чен снова глядит на него с непониманием. — Цзян Чен. Я горжусь тем, что ты совершил, и тем, кем ты стал, — говорит Лань Цижень. Цзян Чен замирает в изумлении. Лань Цижень не может лгать, и он не тот человек, который станет над ним подшучивать — значит, он, должно быть, и правда так думает. Что совершенно невозможно, потому что Цзян Чен знает: им не гордился никто и никогда. — И я совершенно счастлив дать моё благословение, если ты решишь принять предложение моего племянника об ухаживании, — продолжает он. И это всё. То ли они все больны, то ли что… Как ещё объяснить то, что сейчас происходит? — Вы хорошо себя чувствуете? — осторожно спрашивает Цзян Чен и бросает взгляд на Лань Сиченя. Тот выглядит несколько хмурым. — Твой дядя в порядке? А ты? — снова спрашивает он. Когда Лань Сичень кивает в ответ, Цзян Чен встает с места. Он не знает, что они задумали, но прямо сейчас он должен уйти. — Я прошу прощения за то, что могли значить слова твоего дяди, — говорит он Лань Сиченю с поклоном. Он знает: тот просто слишком вежлив, чтобы самому указать дяде на тяжесть его ошибки. Но кто-то должен это сделать. Цзян Чен знает: он едва ли достоин даже просто дружбы Лань Сиченя, дружбы, которую он непонятным образом приобрёл. Мысль о том, что Лань Сичень может желать большего, просто смешна… была бы просто смешна, не будь ему так больно от совершенной невозможности этого большего. — Старейшина ордена Лань, я надеюсь, что вскоре ваше самочувствие улучшится. Со своей стороны обещаю никаким образом не упоминать то, что вы сказали, — говорит он, вновь оборачиваясь к Лань Циженю. И с удивлением видит на его лице тот самый взгляд, который зарабатывал Вэй Усянь. И с не меньшим удивлением понимает, насколько это неприятно. — Сядь! — бросает Лань Цижень, и ему нельзя не подчиниться. — И слушай меня. Его требовательному тону Цзян Чен не смеет возразить. — Ты стал главой ордена в ужасающих обстоятельствах — и в куда более юном возрасте, чем большинство. Ты восстановил его, прошел войну, пережил страшную потерю членов семьи — и ничто тебя не сломило. И сейчас твой орден — один из сильнейших, а ты — замечательный предводитель, и твои люди почитают тебя. Ты говоришь: они сильны. Они сильны лишь потому, что их ведёт сильный глава. И когда я говорю, что ты достиг невозможного, что я горжусь тобой — я говорю именно то, что я хочу сказать. Такому тону невозможно возразить, и Цзян Чен с удивлением замечает, как глаза его начинает покалывать. Он не хочет, чтобы оба Лань видели его слёзы, поэтому снова кланяется, не находя слов. — И похоже, что Сичень выразился всё же недостаточно ясно, — продолжает Лань Цижень, а Лань Сичень неловко смеется со словами «Похоже на то!» Цзян Чен вскидывает голову. — То есть? — спрашивает он резче, чем хотел бы. — Когда я приезжал на прошлой неделе, я сказал, что хотел бы бывать у тебя чаще, возможно, даже погостить — и ты согласился, — Лань Сичень аккуратно улыбается. — Я предположил, что ты принял мое предложение об ухаживании. Но теперь я вижу — похоже, я не вполне ясно выразился. –…о чём, прости? — переспрашивает Цзян Чен, и тот склоняет голову, словно этого и ожидал. — Так и думал, — бормочет он под нос и поднимает взгляд на Цзян Чена, тихо улыбаясь. — Ваньин, позволь мне ухаживать за тобой. Я хочу приезжать к тебе — постоянно и только ради тебя. Дарить тебе подарки. Проводить время вместе. Ты мне очень дорог, и я хочу сделать всё как положено. Несколько мгновений Цзян Чен смотрит на него, широко раскрыв глаза, и затем обращается к Лань Циженю. — И это с вашего одобрения, — выдавливает он безо всякого выражения, потому что… потому что да что вообще происходит? — Полного, — серьёзно отвечает тот, внезапно смягчаясь и расслабленно вздыхая. — Цзян Чен, я знаю, что от родителей ты в этом смысле получил не так много, но ты один из лучших учеников, которые у меня когда-либо были. Ты отважный и сильный человек, и знаешь, как стоит поступать; ты справедлив и способен на трудный выбор. Ты горячо любишь свою семью и своих людей, сколь я могу судить, и у Цзинь Лина не могло бы быть лучшего дяди. Ты не сделал ничего, что заставило бы в тебе разочароваться. Из всех, с кем я имею дело, я не мог бы пожелать лучшего главы ордена, и уж точно я не мог бы пожелать лучшего спутника жизни моему племяннику — если, конечно, ты решишь принять его предложение. По лицу Цзян Чена текут слёзы, он невыразимо смущён, пытается закрыть лицо руками — но, разумеется, и Лань Цижень, и Лань Сичень уже всё увидели. — Сердце моё… — выдыхает Сичень и уже через миг заключает Цзян Чена в объятия. Цзян Чен сперва напрягается, потому что, разумеется, чрезмерные проявления эмоций и привязанностей в Облачных Глубинах запрещены, — но Лань Цижень ничего не говорит, а сам Цзян Чен не в силах противиться тому утешению, которое дарит ему Лань Сичень. Он не может поверить, что тот действительно может хотеть чего-то, кроме редких дружеских встреч. Но надо признать — ему самому никогда не было их достаточно. И он всё ещё не может поверить, что это правда. — Сичень, — хрипло произносит он, а тот поглаживает его по спине, — ты всерьёз? Одежды Лань Сиченя заглушают его голос, но тот всё равно его слышит, потому что целует его макушку в ответ. — Да, — заверяет он. — Я хочу за тобой ухаживать, потому что ты мне дорог. Потому что я тебя полюбил, — признает он наконец. Цзян Чен слышит раскат этих слов в его груди, слышит, как быстро бьётся его сердце. — И я тоже очень тобой горжусь, — добавляет он, из-за чего у Цзян Чена снова выступают слёзы. Он так долго не может ничего сказать, что это откровенно неловко — но наконец ему удается отодвинуться от Лань Сиченя, чтобы дать ему ответ. Лань Сичень тихо улыбается, и даже Лань Цижень выглядит мягче, чем всегда. И Цзян Чен начинает верить, что — возможно! — всё, что происходит, — правда. И что они это всерьёз. — Если ты говоришь правду, если ты в самом деле хочешь ухаживать — то я согласен, — отвечает он, совершенно не готовый к тому, каким счастьем загорится лицо Лань Сиченя при этих словах. — Правду, — заверяет он и осторожно берет Цзян Чена за руку, — и ничего иного. И я обещаю о тебе заботиться, — дает он своё слово и склоняется, чтобы медленно поцеловать Цзян Чена в щёку. Лань Цижень издает предупреждающее «Кхм», но Лань Сичень не спешит отрываться. — Официально ухаживание ещё не началось, — выговаривает он, и только тогда Лань Сичень с сожалением отпускает руку Цзян Чена. — С этим стоит поторопиться, — говорит он, и Цзян Чен прячет улыбку. — Не надо, — добавляет Лань Сичень тихо, осторожно приподнимая его голову за подбородок, — позволь мне любоваться тобой. Цзян Чен уверен, что он уже неприлично красный, но Лань Сичень как будто не возражает. Лань Цижень же смотрит с некоторым осуждением. — Сичень, — предупреждающе говорит он, и только тогда Лань Сичень, наконец, отпускает Цзян Чена. — Разрешаю тебе начать завтра, — озвучивает он своё решение, и сам Цзян Чен понимает, насколько это быстро. — Как видишь, дядя действительно тебя одобряет, — Лань Сичень несомненно способен прочесть всё, что написано на лице Цзян Чена, и Цзян Чен в замешательстве поджимает губы. Ему всё ещё трудно поверить, что его образец для подражания, человек, с которого он старался брать пример, не считает его неудачником, и что такой прекрасный, безупречный Лань Сичень хочет стать ему больше чем другом. Но он чувствует и то, как в груди его растёт надежда, что, может быть, они оба говорят правду. Потому что никто из Лань не позволит себе лгать.